Лоренс Блок - Дьявол знает, что ты мертв
– Значит, нужно найти настоящего убийцу?
– Не обязательно. Вам нет нужды устанавливать его имя и возбуждать дело против него.
– Как так?
– Очень просто. Предположим, с неба на Манхэттен опустилась летающая тарелка, из нее выбежали марсиане, всадили в Хольцмана четыре пули, вернулись в тарелку и улетели в космическое пространство. Если вам удастся доказать это, предъявить улики, то вас никто не заставит демонстрировать в суде летающую тарелку и вызывать марсиан повесткой для дачи показаний.
– Кажется, я вас понял. – Он достал еще одну сигарету, прикурил от зажигалки «Зиппо», а потом сквозь облако табачного дыма спросил: – А как вы сами? Не хотите заняться поисками марсиан?
– Даже не знаю, стоит ли.
– Почему?
– Потому что я – не самая лучшая кандидатура для такой работы, – объяснил я. – Понимаете, мы с Гленом Хольцманом были знакомы.
– Так вы дружили с ним?
– Не то чтобы дружили, – сказал я. – Но его я знал лучше, чем вашего брата, это точно. Я бывал в гостях в его квартире. Познакомился с его женой. Мы несколько раз общались на улице, а однажды пили кофе в заведении, расположенном в двух шагах отсюда. – Я нахмурился. – Нет, не могу назвать его своим другом. Более того, признаюсь вам, что он мне не очень-то нравился как человек. Но и при этом мне будет как-то не по себе, если я начну прикладывать усилия, чтобы помочь уйти от ответа его убийце.
– Похожие чувства.
– Что вы имеете в виду?
– Если Джордж виновен, я тоже не хотел бы помогать ему уйти от ответа. В таком случае он представляет опасность для себя самого и для других. Тогда ему самое место в какой-нибудь психиатрической лечебнице с крепкими решетками на окнах. Я хочу для него справедливости только в том случае, если он не совершал этого преступления. И для вас тоже нет никакого конфликта интересов, верно? Вы станете помогать Джорджу при условии, что поверите в его невиновность. А как вы только что сказали, если он не делал этого, значит, сделал кто-то другой. Они накажут Джорджа, а настоящий убийца будет разгуливать на свободе.
– Теперь вижу, к чему вы клоните.
– А тот факт, что вы лично знали жертву, – сказал он, – в моих глазах делает вас идеальной фигурой для такой работы. Вы знали Хольцмана, знали Джорджа, вам хорошо известен каждый закоулок в здешнем районе. С моей точки зрения, это дает вам преимущества. И если кто-то способен что-то реально сделать, то именно вы.
– Не уверен, что имею хоть какие-то преимущества перед другими, – сказал я. – Вероятность невиновности вашего брата представляется мне минимальной, а уж шансы доказать это вообще приближаются к нулевым. Боюсь, вы понапрасну потратите деньги.
– Это мои деньги, Мэтт.
– Здесь не поспоришь, и, наверное, вы вправе разбрасываться ими, если вам так угодно. Но вот время-то принадлежит мне, и у меня его не так много, чтобы разбазаривать даже за плату.
– Но все же есть надежда, что он невиновен…
– Это другое дело, – перебил я. – Вы верите в его невиновность отчасти потому, что хотите верить в нее. Представим, что он не совершал этого преступления, а вы отступитесь и ничего не предпримете. И его упрячут за решетку до конца жизни за убийство, в котором он не виноват.
– Вот эта мысль и сводит меня с ума.
– А разве ничего хуже в жизни случиться не может, а, Том? Вы сами сказали, что он не сядет в обычную тюрьму, а попадет в специальное учреждение для душевнобольных, где ни в чем не будет нуждаться, где в любое время ему окажут необходимую помощь. Даже если он невиновен и попадет туда не по той причине, по какой следовало бы, неужели это так плохо? Его будут сытно кормить, проследят, чтобы он вовремя мылся и следил за собой, снабдят лекарствами…
– Торазином – вот чем они будут его пичкать. И превратят в жалкого человекообразного зомби, чтоб им провалиться!
– Может быть.
Он снял очки и ущипнул себя за переносицу.
– Вы не знаете моего брата, – сказал он. – Вы его видели, но совершенно не знаете. Он не бездомный. У него есть жилье. Но его с полным основанием можно отнести к числу бездомных, так много времени он проводил на улице. Он не выдержит, если его долго станут держать взаперти. У него есть кровать, но он почти никогда не спит на ней. Он вообще не спит, как обычный человек, который ложится вечером и встает утром по будильнику. Его сон похож, скорее, на сон животного – полчаса, час подряд, но не больше. Засыпает и тут же просыпается. Что днем, что ночью. Вытянется на скамейке или свернется на пороге заколоченного подъезда и дремлет, как кот.
Он любит бывать на воздухе. Даже зимой его в комнату не загонишь. Только в самые морозные ночи укрывается у себя в подвале. А так в любой холод просто напялит все вещи под этот свой старый армейский китель и идет гулять. Он потому и ходил так много и быстро, чтобы не замерзнуть. Ходил часами, покрывал милю за милей.
И никогда не расставался со своей армейской амуницией. Я его ни разу не видел ни в чем другом. А теперь они китель конфисковали и сожгли. Забрали всю одежду и сунули в печь для отбросов. Что еще они с ним сделают? Когда нам разрешили свидание, он был в новенькой и чистой одежде. Они его загнали под душ и отскребли от грязи. Только что не побрили и не постригли волосы, потому что запрещено без его согласия. Но это Бельвю и Рикерс. Когда его отправят на постоянное место содержания, там правила будут иные.
Да, они сожгли его армейский пиджак. Что ж, видимо, так полагается. Как еще представители государства могли поступить с кителем в таком заношенном состоянии? Но вот только Джорджа трудно представить без него.
Вы скажете, что у моего брата не все дома, что у него мозги набекрень, и, вероятно, так и есть, но он был таким всю жизнь, и не изменится, как бы они ни старались. Я не хочу сказать, что жизнь в камере непременно убьет его – быть может, этого не случится. Он попросту уйдет еще дальше от реальности, замкнется глубже в себе, очертит круг в своем сознании и создаст внутри него свой мир.
Том посмотрел мне прямо в глаза. Без очков его лицо казалось совсем беззащитным, но странным образом и более жестким тоже.
– Поймите, – продолжал он, – я не пытаюсь выгораживать его, рисовать такой образ жизни в более выгодном для него свете, не леплю из брата образ этакого благородного дикаря. Это жуткая жизнь. Это животная жизнь. Он существовал в страхе и в муках. Если его не запрут в психиатрическую больницу, не успокоят торазином, он рано или поздно попадет под поезд подземки, умрет от переохлаждения, если только ему не повезет, и какой-нибудь малолетний недоумок-садист из чистого милосердия не обольет его бензином и не подожжет. Боже милостивый, Мэтт! Я бы ни за что не хотел вести такой образ жизни. Но ведь это его жизнь. Вы со мной согласны? Это его треклятая жизнь, и пусть ему дадут спокойно закончить свои дни.
Глава 6
– И я пообещал заняться этим делом, – сказал я Элейн. – Он выложил на стол тысячу долларов, и я их взял. Только не спрашивай почему.
– Из чувства сострадания, – предположила она. – Ты ощущаешь свою ответственность перед обществом. Тебе необходимо видеть торжество справедливости в этом мире.
– А что еще могло мною двигать?
– Вдруг тебе просто захотелось заработать легких деньжат?
– Меня, конечно, научили не упускать того, что само плывет в руки, – признал я, – но только здесь другой случай. Впрочем, в моей профессии деньги часто даются нелегко. Ты вкалываешь сверхурочно, чтобы отработать гонорар от клиента, но в результате все равно ощущаешь себя проходимцем, когда не добиваешься результата. Мысль о том, что в этом деле мне нечего терять, по идее, должна облегчать жизнь, но по какой-то причине не облегчает.
– Ты все-таки уверен, что Джордж виновен?
– Да, я так думаю. Причем я назвал его брату тысячу причин, почему держусь такой точки зрения.
– Но место для сомнений все же остается?
– Не слишком много места даже для самых мизерных сомнений, – ответил я.
Мы поужинали в Виллидже, а потом заглянули в пару джазовых клубов на Бликер-стрит, после чего поймали такси и отправились к ней домой. Утром она наварила побольше крепкого кофе, подогрела пару бубликов с маком и разделила на две половинки папайю. Солнце заливало лучами гостиную, но Элейн, прочитав «Таймс», номер которой мы купили накануне, сказала, что это ненадолго. К середине дня ожидается сплошная облачность, ближе к вечеру велика вероятность проливного дождя.
– Завтра снова прояснится, – сказала она. – Только мне что за радость? Завтра понедельник. Музей закрыт.
Она снова пошла на курсы фотографии, которые назывались «Городской пейзаж в объективе камеры». А муниципальный музей Нью-Йорка проводил выставку, которую она должна была осмотреть перед следующим занятием.
– Думаю, рискну промокнуть, но поеду сегодня, – сказала она. – А ты чем займешься?
– Наверное, прошвырнусь по своему району.
