Джонатан Келлерман - Частное расследование
Когда с едой было покончено, я заказал двойной кофе «эспрессо», а ему наполнили чайник свежим чаем.
Выпив кофе, я сказал:
— Возвращаясь к вопросу генетики, хочу спросить, есть ли у миссис Дикинсон еще дети — от предыдущего брака?
— Нет. Хотя предыдущий брак был. У мистера Дикинсона. Но детей нет.
— Что случилось с первой миссис Дикинсон?
Казалось, он был раздосадован.
— Она умерла от лейкемии. Такая славная молодая женщина. Этот брак просуществовал лишь два года. Тяжелое время было для мистера Дикинсона. Именно тогда он еще глубже ушел в собирание своей художественной коллекции.
— Что он коллекционировал?
— Живопись, рисунки и гравюры, антиквариат, гобелены. Он обладал чрезвычайно острым глазом на композицию и цвет, выискивал поврежденные шедевры и отдавал в реставрацию. Кое-что он реставрировал сам — научился этому ремеслу, когда был студентом. Вот это и было его истинной страстью — реставрация.
Мне в голову пришла мысль о том, как он реставрировал свою вторую жену. Словно прочитав мои мысли, Датчи остро взглянул на меня.
— Что еще, — спросил я, — помимо громкого шума и яркого света, пугает Мелиссу?
— Темнота. Пребывание в одиночестве. А временами и вообще ничто.
— Что вы хотите этим сказать?
— Она может закатить истерику и без всякого повода.
— Как выглядит эта «истерика»?
— Очень похоже на то, что я уже описывал. Плач, учащенное дыхание, метание из стороны в сторону с криком. Иногда она просто ложится на пол и колотит ногами. Или вцепляется в первого попавшегося взрослого и держится, как... репей.
— Эти припадки обычно случаются после того, как ей в чем-то отказывают?
— Необязательно, хотя и по этой причине, конечно, тоже. Ей не очень нравятся ограничения. Да и какому ребенку они нравятся?
— Значит, у нее бывают капризные вспышки, но эти припадки выходят за их границы.
— Я имею в виду настоящий страх, доктор. Панический страх. Который идет словно бы ниоткуда.
— Она когда-нибудь говорит, что именно ее пугает?
— Чудовища. «Что-то плохое». Иногда она утверждает, что слышит какие-то звуки. Или видит и слышит что-то.
— Что-то, чего не слышит и не видит никто, кроме нее?
— Да. — Голос его дрогнул.
Я спросил:
— Это вас беспокоит? Больше, чем все другие симптомы?
— Разные мысли приходят в голову, — тихо сказал он.
— Если вы волнуетесь относительно психоза или какого-то нарушения мышления, то успокойтесь. Разве только есть что-то еще, о чем вы мне не сказали. Например, саморазрушительное поведение или странная речь.
— Нет-нет, ничего такого, — сказал он. — Это, наверное, все часть ее воображения?
— Именно. У нее оно хорошее, но, судя по тому, что я видел, она в полнейшем контакте с действительностью. Для детей ее возраста это очень типично — видеть и слышать что-то, чего не видят и не слышат взрослые.
У него на лице отразилось сомнение.
Я пояснил:
— Это все — часть игры. Игра есть фантазия. Театр детства. Дети сочиняют драмы у себя в голове, разговаривают с воображаемыми партнерами по играм. Это нечто вроде самогипноза, который необходим для нормального развития.
Он ничего не сказал на это, просто слушал.
Я продолжал:
— Фантазия может быть целительной, мистер Датчи. Может фактически уменьшать страхи тем, что дает детям чувство власти над своей жизнью. Но у некоторых детей — нервных, легко возбудимых, интровертированных, живущих в стрессовой обстановке, — та же способность рисовать в уме картинки может привести к состоянию тревоги, беспокойства. Эти картинки просто становятся слишком яркими. И опять-таки, здесь может присутствовать конституциональный фактор. Вы говорили, что ее отец был отличным реставратором произведений искусства. Может, у него были и другие творческие способности?
— И еще какие! Он был архитектором по профессии и по-настоящему одаренным художником — когда был помоложе.
— Почему же он прекратил этим заниматься?
— Он убедил себя в том, что недостаточно талантлив, чтобы тратить на это время, уничтожил все свои работы, никогда больше не брался за кисть и начал коллекционировать. Путешествовать по миру. Свою степень в области архитектуры он получил в Сорбонне — очень любил Европу. Построил несколько чудесных зданий до того, как изобрел подкос.
— Подкос?
— Ну да, — сказал он, будто втолковывая азы. — Подкос Дикинсона. Это способ упрочнения стали, он применяется в строительстве.
— А миссис Дикинсон? — спросил я. — Она была актрисой. Не было ли у нее и других творческих отдушин?
— Об этом мне ничего не известно, доктор.
— Как давно у нее наблюдается агорафобия — боязнь выйти из дома?
— Она выходит из дома, — сказал он.
— Вот как?
— Да, сэр. Она прогуливается по участку.
— Выходит когда-нибудь за его пределы?
— Нет.
— Каковы размеры участка?
— Шесть и три четверти акра. Приблизительно.
— Когда она гуляет, то проходит по всему участку, из конца в конец?
Он прочистил горло. Пожевал щеку.
— Она предпочитает гулять ближе к дому. Хотите узнать что-нибудь еще, доктор?
Мой первоначальный вопрос остался висеть в воздухе; он уклонился от прямого ответа на него.
— Как давно она в этом состоянии — боится выходить за пределы участка?
— С самого... начала.
— С момента нападения на нее?
— Да-да. И это вполне логично, когда понимаешь всю цепочку событий. Когда мистер Дикинсон привез ее домой — сразу после свадьбы, — она находилась в самом разгаре хирургического процесса. Испытывала ужасную боль, была все еще сильно испугана — травмирована всем тем, что... что с ней сделали. Она никогда не выходила из своей комнаты; профессор Монтесино предписывал ей лежать неподвижно по многу часов подряд. Новая ткань должна была оставаться мягкой и чистой. Были установлены специальные фильтры для улавливания частиц, которые могли внести загрязнение. Медсестры находились при ней круглосуточно — делали процедуры, инъекции, умывания и ванны, причинявшие ей ужасную боль, от которой она кричала. Она не смогла бы уйти, даже если бы захотела. Потом беременность. Ей был предписан строгий постельный режим и непрерывно накладывались и снимались повязки. Когда она была на четвертом месяце беременности, мистер Дикинсон... скончался, и она... Дома она ощущала себя в безопасности. Она не могла уйти. Это же очевидно. Так что в определенном смысле все абсолютно логично, не правда ли? Я имею в виду ее состояние. Она нашла для себя защищенное место. Вы ведь понимаете это, доктор?
— Понимаю. Но наша цель состоит сейчас в том, чтобы узнать, как защитить Мелиссу.
— Да, — сказал он. — Конечно. — Он постарался не встретиться со мной глазами.
Я подозвал официанта и заказал еще чашку «эспрессо». Когда кофе принесли вместе с кипятком для Датчи, он обхватил чашку ладонями, но пить не стал. Я отхлебнул из своей чашки, и он сказал:
— Извините меня за смелость, доктор, но каков, по вашему просвещенному мнению, прогноз? Для Мелиссы.
— Если семья будет со мной сотрудничать, то, я бы сказал, прогноз неплохой. У нее есть стимулы, она сообразительна и обладает большой интуицией для ребенка ее возраста. Но потребуется время.
— Да, конечно. Как и на все стоящее.
Вдруг он подался вперед, неловко взмахнул руками, и его пальцы нервно задергались. Было странно видеть взволнованным этого уравновешенного человека. Я ощутил запах лавровишневой воды и креветок. На секунду мне показалось, что он собирается схватить меня за руку. Но он внезапно остановился, словно перед забором, через который пропущен электрический ток.
— Пожалуйста, помогите ей, доктор. Я обещаю делать все, что в моих силах, для успеха вашего лечения.
Его руки все еще были подняты. Он заметил это, и в его взгляде появилось выражение досады. Пальцы шлепнулись на стол, словно подстреленные утки.
— Вы очень преданны этой семье.
Он поморщился и отвел глаза, как будто я уличил его в каком-то скрытом пороке.
— Пока она будет приезжать ко мне, я буду лечить ее, мистер Датчи. Вы очень поможете лечению, если расскажете все, что мне необходимо знать.
— Да, разумеется. Вас интересует что-то еще?
— Макклоски. Что она знает о нем?
— Ничего!
— Она упомянула его имя.
— Он для нее не больше чем просто имя. Дети слышат определенные вещи.
— Да, слышат. И она слышала немало — знает, что он плеснул кислотой в лицо ее матери, потому что та ему не нравилась. Что еще ей говорили о нем?
— Ничего. Правда, ничего. Как я сказал, дети могут что-то подслушать. Но у нас в доме он не является темой для разговоров.
— Мистер Датчи, за неимением точной информации, дети измышляют свои собственные факты. Самым лучшим для Мелиссы было бы понимать, что произошло с матерью.
На его руках, охвативших чашку, побелели суставы.
