К. Сэнсом - Седьмая чаша
— Витриол.
— Больше сомнений быть не может, — констатировал Харснет.
— Никаких, — подтвердил я. — Откуда в нем эта всеобъемлющая ненависть?
— От дьявола, — произнес Харснет так, словно это было очевидной истиной, и посмотрел на меня.
Я с сомнением покачал головой.
— Возможно, так проще думать, поскольку подобное утверждение якобы все объясняет, но…
— А может, на самом деле все действительно очень просто, вы же слишком много думаете об этом человеке и невольно все усложняете.
— У меня имеется для этого веская причина. Он убил моего друга.
Я открыл третий сундук, и мы склонились над ним.
Под кипой какой-то одежды обнаружилась большая плоская деревянная коробка. Я вспомнил, что видел похожую у Гая. Я открыл ее, и мы одновременно отступили назад, выдохнув от ужаса.
Внутри коробки были аккуратно уложены ножи различного размера, маленький топорик и даже предмет, напоминающий небольшой мясницкий нож. В боковых отделениях покоились крюки, спицы, большие и малые щипцы и пинцеты. Мясницкий нож и некоторые другие инструменты были покрыты засохшей кровью, и от них исходил тошнотворный запах.
— Хирургический набор Годдарда, — сказал я.
— Я же говорил, он одержим дьяволом!
Харснет отвернулся, его лицо исказила гримаса отвращения.
Мы поднялись на второй этаж. Там располагались две спальни. Одна, из которой убрали всю мебель, за исключением старой кровати, видимо, когда-то принадлежала отцу Кантрелла, вторая — ему самому. В ней стояла низкая кровать, еще один сундук — старый и обшарпанный — и стол, на котором лежал большой тяжелый том Библии на английском языке. В сундуке обнаружилась бедная одежда, в которой я видел Кантрелла, расшатанный раскладной столик и табуретка.
Харснет открыл Библию и тихо проговорил:
— Взгляните, чем он тут занимался.
Он открыл Священное Писание на Откровении Иоанна Богослова. Поля были заполнены заметками, написанными красными чернилами и таким мелким почерком, что они были почти нечитаемы. Мне однако удалось выхватить из текста такие слова, как «возмездие», «кара», «огонь». Каждое из них было написано с нажимом, крупнее остальных и подчеркнуто. Листая страницы, я обратил внимание, что некоторые строки, в которых рассказывалось о том, как семь ангелов последовательно изливают чаши с гневом Господним, также были подчеркнуты: «жестокие и отвратительные гнойные раны», «реки и источники вод сделались кровью», «они кусали языки свои от страдания»…
— Какое богохульство! — воскликнул Харснет.
Никогда, даже в самые страшные моменты нашей эпопеи, я не слышал, чтобы голос отважного коронера дрожал так сильно. Я пролистал Библию. Красными чернилами были подчеркнуты и некоторые другие места, например, в рассказе о разрушении Содома и Гоморры. Но в основном пометки содержались только в Новом Завете и только в Откровении, причем лишь в определенных его главах. После повествования о семи чашах гнева они были сделаны только в рассказе о суде над великой блудницей.
— Взгляните сюда! — привлек я внимание Харснета. — В этой части пометок даже больше, чем в главах, рассказывающих о семи ангелах. Дает ли это нам какую-нибудь зацепку, которая помогла бы предугадать его следующий ход?
— Эта книга осквернена, — ответил Харснет. — От нее исходят миазмы.
— Великая блудница… Кто же это может быть в его представлении?
— Она символизирует Папу и Рим, ставший современным Вавилоном, — сказал Харснет. — Теперь мы это знаем.
— А вот апостол Иоанн не знал, когда писал эту книгу.
— Но именно это он предсказал, — твердо ответствовал Харснет. — Для тех, кто прилежно изучает Священное Писание, это совершенно ясно.
— В мозгу Кантрелла был кто-то другой. Нет, он думал не о Папе, а о человеке, находящемся гораздо ближе.
Харснет несколько мгновений молчал, а затем повернулся ко мне.
— Где он сейчас, Мэтью? — тихо спросил он. — Должен признаться: мне страшно.
На лестнице послышались шаги, и появился один из констеблей.
— Пришла какая-то старуха, она говорит, что знает Кантрелла, — сообщил он.
— Соседка, — пояснил я Харснету.
Мы спустились вниз и обнаружили ту самую старую каргу, которая заговорила со мной во время моего первого визита сюда. Она стояла на пороге и безуспешно пыталась заглянуть за плечо высоченного констебля, преградившего ей путь. Узнав меня, она раздвинула губы в беззубой улыбке.
— А, господин законник! Сэр! Мы с вами уже как-то разговаривали. Я увидела, что к Кантреллу кто-то пришел, вот и решила разузнать, кто и зачем. С Чарли ничего не случилось?
Кумушка буквально сгорала от любопытства.
— Его здесь нет, и мы его разыскиваем.
— Это связано с совершенным преступлением, — мрачно добавил Харснет. — Что вы о нем знаете?
— Я живу через несколько домов отсюда, — затараторила старуха. — Я дружила с отцом Чарли до тех пор, пока он не ударился в религию и не стал слишком праведным, чтобы иметь дело с такими, как я. А что натворил Чарли?
Она вновь предприняла попытку осмотреть комнату через плечо констебля.
— Уверена, он не мог сделать ничего плохого, ведь Чарли — несчастное, слабое создание.
Она горестно покачала головой.
— Как вас звать? — спросил я.
— Джейн Бекетт.
— Пойдемте, Джейн, мне нужно задать вам несколько вопросов.
— Ага, значит, на сей раз вы все-таки решили поговорить со мной.
Я провел старуху через гостиную, где она невольно сморщила нос, в мастерскую. Лицо ее сделалось печальным.
— Только взгляните, на что похоже это место! — запричитала она. — Здесь стало так пусто и грустно! Эдриан был мастером на все руки. Когда он был жив, у него всегда было полно заказов, и мастерская буквально ломилась от всякой всячины.
Я открыл сундук с одеждой.
— Не знаете ли вы, откуда могло взяться все это? Тут такого барахла хоть отбавляй.
Я вытащил разноцветный лоскутный плащ.
— О да, — закивала женщина, — это принадлежит Эдриану. Он собрал целую коллекцию таких нарядов, поскольку работал для разных актерских трупп. Строил для них сцены, декорации, всякие хитрые театральные штучки. Как-то раз его даже попросили соорудить подмостки в Хэмптон-Корт, где должны были давать спектакль для короля. А Эдриан другой раз брал с актеров плату костюмами.
Старуха хитро поглядела на меня.
— Он был мужик не промах, знаете ли. Все эти вещи стоят денег, негоже им валяться здесь.
— Эдриан когда-нибудь брал сына на эти представления?
— Кого, Чарли? Да, когда тот был еще совсем мальчишкой. Ему это нравилось. Только в те дни я видела его счастливым. Если представление проходило где-то неподалеку, на него собиралась вся округа. Мне кажется, Чарли с детства мечтал стать актером, но у него не было для этого данных, вот он и подался в монахи.
Женщина презрительно рассмеялась, повернулась ко мне и сказала уже серьезным тоном:
— А вот у Эдриана был настоящий талант. Он сооружал деревянных драконов и такие приспособления, благодаря которым они двигались по сцене как живые.
Она погладила плащ костлявой рукой и положила его обратно в сундук, а когда снова подняла на меня глаза, в них горело любопытство.
— Так что же он натворил, наш никчемный Чарли?
— Не забивайте себе этим голову, — отрезал Харснет.
Вдруг меня поразила внезапная догадка.
— Как умер Эдриан Кантрелл? — спросил я.
— По словам Чарли, как-то ночью он свалился с лестницы и сломал себе шею. — Старуха горько усмехнулась. — Значит, если верить религии, которую так рьяно исповедовал Эдриан, он отправился прямиком на небеса. А что это за другие вещи в сундуке? Они не принадлежали Эдриану.
Я взял соседку под локоть и вывел ее из мастерской. Она была явно разочарована тем, что я не собираюсь рассказывать ей никаких подробностей. Уже на пороге я спросил:
— А вот та тележка, что стояла в мастерской, она принадлежала Эдриану Кантреллу?
— Ага, он развозил в ней выполненные заказы.
Тут в мозгу у меня родилась новая мысль. Для того чтобы добраться от Вестминстера до Хартфордшира, у Кантрелла должна была быть лошадь.
— А что стало с его лошадью? — словно невзначай осведомился я.
— Чарли, наверное, продал жеребца.
— Какой он был?
Старуха пожала плечами.
— Какой, какой… Обычный. Коричневый, с треугольной отметиной под носом.
— Вы никогда не видели, чтобы он приезжал домой или куда-нибудь уезжал с лошадью и тележкой?
— Это он-то? Который едва видит? — Женщина фыркнула. — Нет. Раз или два я видала, как он выходит из дому за покупками и при этом держится рукой за стену, чтобы не сбиться с пути.
— А ночью он когда-нибудь уходил?
Старуха громко рассмеялась.
— Вряд ли такое было возможно. Впрочем, я рано ложусь спать и при этом крепко запираю двери. Здесь у нас не безопасно. Послушайте, сэр, а к чему вы задаете мне все эти вопросы?
