К. Сэнсом - Седьмая чаша
— Мы не можем пойти на это. Ваши догадки строятся на словах одного слуги, которому показалось, что он кого-то видел. У нас возникнут крупные неприятности с настоятелем Бенсоном, а сэр Томас вообще будет вне себя. Вы ему и так не нравитесь, мастер Шардлейк, а Томас Сеймур — не тот человек, с которым стоит враждовать.
— У меня были враги и посерьезнее.
Харснет сокрушенно покачал головой.
— Все кончено. Годдард завершил эту эпопею так, как хотел. Нам остается только одно: в срочном порядке доложить о случившемся архиепископу.
Я посмотрел на коронера.
— Без сомнения, все желали бы считать дело закрытым. Я сам желаю этого больше всего на свете. Но к сожалению, нельзя тешить себя иллюзиями, веря лишь в то, во что нам хочется верить.
Вероятно, Рассел умел уговаривать лучше, чем я, поскольку через час те из людей сэра Томаса, которые не пострадали при взрыве, уже разгребали руины, оставшиеся от заднего крыла дома. Сам Рассел трудился вместе с ними. Взрыв разворотил стены, выбросив каменную кладку наружу, но большая часть кровли рухнула внутрь. Я наблюдал за тем, как мужчины растаскивают балки, рядом со мной недовольно хмурился сэр Томас. Харснет стоял чуть поодаль, время от времени встряхивая головой, а настоятель Бенсон присел на кучу битого кирпича.
— Где бы ни оказался этот старый балбес, он везде найдет место, куда примостить свою задницу, — проворчал Барак.
Он стоял рядом со мной, потирая ребра, которые доктор успел туго перебинтовать.
— Да.
К счастью, мой слух постепенно возвращался к норме.
Я окинул взглядом страшную картину. От большого старого дома осталось несколько внутренних стен, напоминавших дымящиеся скелеты. Рабочие с опаской поглядывали на ближайшую к ним стену, опасаясь, что она может рухнуть. На лужайке еще оставались завернутые в простыни люди, которые глазели на руины дома, едва не похоронившего их. Из Барнета приехала повозка, и под руководством врача и Гудриджа на нее погрузили тяжелораненых.
Крик Рассела заставил меня обернуться. Мы вместе с сэром Томасом и Харснетом, пробравшись через развалины, подошли к нему. Он указывал на что-то у своих ног. То была оторванная человеческая рука с обрывками рукава монашеской рясы. Рука была совершенно неповрежденной и отвратительно белой. Несколькими секундами позже другой участник раскопок приподнял лист шифера и тут же с криком ужаса отпрыгнул в сторону. Приблизившись, мы увидели человеческую голову. Она была засыпана штукатуркой и потому неузнаваема. Сэр Томас, на которого жуткая находка не произвела, по-видимому, никакого впечатления, присел на корточки, достал платок и стал стирать штукатурку с лица оторванной головы.
Это был тот самый человек, который сидел в похожем на трон кресле. Глаза были выбиты взрывом, и на их месте зияли пустые красные глазницы, но я узнал и бородавку на носу, и ссадину на щеке. Как ни странно, голова продолжала улыбаться и сейчас. Преодолевая тошноту, я присмотрелся внимательнее и понял почему. Уголки рта были растянуты в стороны и прибиты сапожными гвоздиками к челюсти. Я поднял глаза на Харснета.
— Этот человек был уже мертв, когда мы вошли в комнату.
Сеймур наклонился и поднял голову за волосы — с такой простотой, будто это был обыкновенный мяч. Я вспомнил рассказанную им отвратительную историю про повозку, полную отрубленных турецких голов. С шеи головы стекло немного крови — как раз к тому месту, где сидел настоятель Бенсон. Настоятель вскочил, его глаза наполнились ужасом.
— Это что…
— Голова, — отрезал сэр Томас. — Но чья?
— Это Ланселот Годдард, — пролепетал Бенсон и упал в обморок.
Ранним утром следующего дня мы с Бараком встретились за завтраком. Обратный путь из Кайнсворта доставил нам обоим немало мучений, поэтому мы рано улеглись и долго спали. Моя спина до сих пор горела, и каждое движение отзывалось болью. Даже не прикасаясь к коже, я ощущал, как на ней вздуваются волдыри.
— Как твои ребра? — спросил я.
— Ноют, — с гримасой ответил он. — Но они, к счастью, не сломаны, а только треснули.
— Тамазин спустится к завтраку?
— Не знаю. Когда я ушел, она одевалась. — Барак вздохнул. — Иногда мне кажется, что она считает, будто я получаю все эти раны и увечья с единственной целью — позлить ее.
— Вы все еще не помирились?
— Как видите, нет. Когда мы вчера вернулись, я сказал ей, что хочу только одного — спать, но она желала узнать все в подробностях. А я слишком устал, чтобы рассказывать. И был слишком встревожен, потому что вся эта история не закончилась.
Перед тем как уйти с руин дома Годдарда, мы с Харснетом и сэром Томасом провели что-то вроде военного совета. Теперь стало очевидным, что Годдард был не палачом, а жертвой. Мне подумалось, что, возможно, после закрытия Вестминстерского аббатства он тоже примкнул к какой-то группе реформаторов, а потом отошел от нее и стал таким образом кандидатом на роль седьмой жертвы. Убийца по-прежнему находился на свободе, а мы не имели ни малейшего представления о том, кто он и где нанесет очередной удар.
— Кто же этот мерзавец? — спросил Барак. — Откуда ему известно все о религиозных путях тех людей, которых он убивает?
— Нам, по крайней мере, известно, как он узнал про нас. Он постоянно шпионил, прикрываясь личиной уличного торговца. Кстати, ссадина на лице бедняги Годдарда располагалась не с той стороны, где ей было положено быть. Желая убедить нас, что мы видим перед собой убийцу, настоящий душегуб допустил небольшую промашку.
— Да, тут он дал маху, — согласился Барак.
— Но такое случилось с ним впервые.
— Как он добрался до Годдарда? Откуда узнал, где тот живет?
— Бог его знает. Глава магистрата сказал, что Годдарда не видели несколько дней. Готов побиться об заклад, что убийца проник в дом, привязал его к креслу и отправил настоятелю Бенсону ту самую записку. Этот спектакль стал наиболее выдающимся из всех его постановок.
Я сжал кулаки.
— Кто же он? Где он теперь?
— Мы вернулись туда, откуда начинали, — заметил Барак.
— И при этом даже не можем предположить, где он нанесет следующий удар. Ведь на этом все не закончится.
— Думаете, он продолжит охоту на вас?
— Откуда мне знать! Почему бы ему просто не взорвать весь дом, когда мы будем находиться внутри?
Я вздохнул. Больше всего мне сейчас хотелось посоветоваться с Гаем, но после нашей ссоры от него не было ни слуху ни духу. Я не удивился бы, узнав, что Пирс вернулся, проложив своими змеиными уловками путь к сердцу хозяина.
Я отодвинул тарелку, встал и поморщился от боли, которая обожгла спину.
— Сегодня мне нужно ехать в Бедлам. Шоумс должен был подготовить отчет для суда. Хочу предварительно просмотреть его, а заодно и проведать Адама. А позже — Дороти. Не сомневаюсь, что Билкнэп все еще торчит у нее в доме.
— Вы достаточно хорошо себя чувствуете для всех этих перемещений? — спросил Барак.
— Здесь я просто не усижу. Навестив Дороти, я зайду в контору. Нужно сделать кое-какую работу. Я…
Дверь открылась, и в гостиную вошла Тамазин. На ней было простое платье, а распущенные светлые волосы свободно ниспадали на плечи. Она окинула нас сердитым взглядом.
— Вы оба побывали на войне, как я погляжу.
— Где твой чепец? — спросил Барак. — Твои волосы распущены, как у незамужней женщины.
Не удостоив его ответом, Тамазин повернулась ко мне.
— Джек сказал, что вам не удалось поймать его.
— Нет, не удалось, — ответил я, — но мы продолжаем поиски.
— Он убил уже восемь человек, — нетерпеливо сказал Барак. — А если умрет пострадавший при взрыве человек сэра Томаса, то девять. Причем семеро из них приняли страшную, мучительную смерть.
— Потому-то мы и должны продолжать то, что делали до сегодняшнего дня, — добавил я.
Тамазин села напротив мужа и посмотрела на него взглядом, в котором слились воедино злость и печаль.
— Меня злит не то, чем ты занимаешься сейчас, — выдала она, — а то, каким ты стал после смерти нашего ребенка.
Барак посмотрел на меня и перевел взгляд на жену.
— Ты не должна говорить об этом в присутствии постороннего человека, — заметил он. — Хотя мне известно, что ты это уже делала.
— Мне приходится, потому что, когда я говорю тебе одному, ты меня не слушаешь.
Голос Тамазин перерос в крик, и она яростно стукнула кулаком по столу, заставив нас вздрогнуть.
— А ты не задумывался о том, каково все это время приходилось мне? Нет того часа, чтобы я не вспомнила день, когда родился наш малыш. Но тебя тогда не было, ты пьянствовал в каком-то кабаке. Да, именно тогда все и началось…
— Тамазин! — Барак повысил голос, но женщина стала кричать еще громче.
— Боль. Страшная боль. Я никогда не чувствовала ничего подобного. Ты не можешь себе представить, что испытывает женщина в такие минуты. А повитуха говорит, что ребеночек весь перекрутился в моей утробе, что вытащить его живым она не может и придется сломать его маленький череп. Звук был негромкий, но он до сих пор стоит у меня в ушах. А потом она вытащила его, и я сразу поняла, что он мертв. Это понял бы кто угодно. Но мне все равно так отчаянно хотелось услышать его крик. Его крик…
