Гордон Стивенс - Проклятие Кеннеди
Было одиннадцать тридцать. Человек, сидевший напротив него, Костейн, был его замом по политической части, одним из ведущих оперативную работу. Одним из «внутреннего круга», то есть посвященным в некоторые «черные» проекты. Хотя и не из самого «ядра», не таким осведомленным, как Зев Бартольски, — впрочем, таких, как Зев Бартольски, бывают единицы в любое время и в любом деле. Поэтому-то Зев и был не просто шефом Боннского отделения, но и краеугольным камнем планов Бретлоу на будущее. Поэтому он получал отнюдь не только стандартные оперативные инструкции. Поэтому, в лучших традициях разведдеятельности, шеф Боннского отделения был чуть больше, чем просто вывеской.
— Все в порядке?
— Да.
Костейну было за сорок — высокий, стриженный «ежиком», что придавало ему спортивный вид.
Они углубились в детали. Ящики внутри ящиков: Костейн знал только то, что ему положено было знать, и даже Зев Бартольски не знал всего. Костейн ничего не знал о финансовых предприятиях, которыми обеспечивалась его оперативная работа.
Было одиннадцать пятьдесят.
Майерскоф, чуть полноватый сорокалетний мужчина, носил легкие очки в проволочной оправе. Майерскоф был хорош — один из лучших. Именно Майерскоф обеспечивал финансовую поддержку «черных» проектов, именно он выбирал банк, через который следовало провести деньги, затем налаживал контакт с кем-нибудь из банковских работников и привлекал его на их сторону. Составлял вместе с ним цепочку компаний для отмывания «черных» фондов. Но даже Майерскоф — особенно Майерскоф — не знал ничего о том, куда шли эти деньги.
Майерскоф тоже был осторожен, даже имел свою маленькую агентурную сеть — людей в организациях вроде Федерального банка и Конгресса, которые доносили ему, если кто-нибудь начинал интересоваться его фондами. Не то чтобы они знали, на кого работают; да и следили они, как правило, не за конкретными счетами. Скорее, это походило на бывшую советскую или восточногерманскую систему: сообщали обо всем сразу. А уж потом Майерскоф и его команда просеивали информацию, отбирая нужные сведения. Бретлоу все это не слишком нравилось: Майерскоф никогда не был оперативником и не мог бы им стать, у него не было инстинкта, подсказывающего, когда начинает пахнуть жареным и наступает пора сматывать удочки. Но покуда Майерскофу везло в округе Колумбия, он вел себя смирно и не совал носа не в свое дело.
— Есть проблемы? — спросил Бретлоу.
— Так, мелочь, — ответил Майерскоф. — Разберусь за пару часов.
— Как там «Небулус»?
Один из ключевых счетов в Лондоне.
— «Небулус» в порядке.
— Что-нибудь еще?
Майерскоф покачал головой.
Бретлоу закончил совещание, пригубил шестую за это утро чашку кофе, закурил очередную сигарету «голуаз» и начал готовиться к послеполуденному визиту в Особый комитет по делам разведки при Палате представителей. Подобные встречи происходили два, а то и три раза в месяц. ДЦР отчитывался перед конгрессменами еженедельно. Когда Бретлоу обучался политическим дисциплинам в Гарварде, он называл это демократией.
Было двенадцать тридцать; он перекусил в столовой для персонала и был отвезен на Холм. Заседание началось в два — графины с прохладительными напитками на столе, члены комитета полукругом, лицами к нему.
— Перевод в 50000 долларов министру из боливийского правительства сделан в согласии с распоряжением Конгресса номер 1765…
— В настоящее время Управление проводит две операции в Анголе…
Даже несмотря на то, что заседания были закрытыми, в комитетах всегда находилось слишком много членов, жаждущих свести между собой политические счеты, стремящихся сделать себе имя.
— Прошу прощения, господин конгрессмен, но я уже объяснял это сенатскому Подкомитету по делам терроризма…
А вы когда-нибудь работали связными в Москве, хотелось ему спросить некоторых из них. Когда яйца стынут на ветру, а ищейки из КГБ сидят у тебя на хвосте. Но ты все равно должен сделать свое дело, передать нужную информацию.
Слушание завершилось в четыре тридцать; он обменялся рукопожатиями с членами комитета, не пропустив ни одного, и вновь поехал в Лэнгли. В шесть тридцать он провел свое предпоследнее за сегодняшний день совещание, а часом позже прибыл на самое последнее.
«Линкольн» стоял напротив Университетского клуба, а автомобиль разведслужбы — на пол квартала дальше, хотя, подумал он, в переулке позади наверняка спрятался еще один. В старые времена, до окончания холодной войны, здесь было куда веселее — ведь в соседнем здании располагалось Советское посольство, А теперь его сменило посольство Российской Федерации, и несмотря на то, что игра все еще продолжалась и за этим местом по-прежнему вели наблюдение, 16-я улица стала другой: некогда царившая тут атмосфера грозной опасности исчезла навсегда.
Он прошел мимо стола дежурного, спустился в полуподвал, взял полотенце, запер одежду в шкафчик, высидел десять секунд в ледяной воде бассейна и вступил в сауну. Стена жара чуть не остановила его. Он снял с талии полотенце, расстелил его на деревянной скамье и сел.
— Как Мэри, домашние? — спросил Донахью.
— В порядке. А Кэт с девочками?
— Тоже.
Двадцать пять лет назад они вместе учились в Гарварде, жили в одной комнате и потели на футбольных тренировках. Четверть века, плюс-минус несколько месяцев, минули после того долгого хмурого дня, когда разыгрывался Йельский кубок. После одной из ежегодных встреч футбольных команд Гарвардского и Йельского университетов, «Алых» и «Нью-Хейвенцев». Это был последний матч последнего года учебы. «Нью-Хейвенцы» выигрывали, Бретлоу был ведущим игроком, а Донахью — принимающим, и весь мир затаил дыхание.
Чуть больше двадцати лет после призыва, когда они оба отправились воевать во Вьетнам — Бретлоу в разведке, а Донахью во флоте. Четырнадцатью месяцами меньше — с того дня, как Бретлоу узнал о ранении Донахью и сделал все возможное, прошел все инстанции от писаря до четырехзвездного генерала,[7] чтобы отправить его домой с первым же самолетом, найти ему лучшего врача и место в лучшей больнице города.
Чуть меньше двадцати лет после того, как они были шаферами друг у друга на свадьбах, а два года спустя — крестными отцами первенцев, появившихся в обеих семьях.
— Надо бы выбраться куда-нибудь вместе. Устроить пикник.
— Давай.
На их лбах бусинками выступил пот.
— Как сегодня прошло в комитете?
— Нормально.
— И все же?
— У нас по-прежнему есть враги, Джек. Другие могут и забыть об этом, но мы не должны.
Пот стекал по их телам крошечными ручейками.
— Надеюсь, ты сейчас чист, Том.
Потому что если я вступлю в борьбу за кандидатуру от партии, мне понадобится помощь отовсюду. И если я попаду в Белый дом и у тебя не будет от меня секретов, ты возглавишь все Разведуправление.
— Ты меня знаешь, Джек.
* * *Потомак серебрился под вечерним солнцем. Они вшестером сидели на верхней палубе приспособленного для жилья катера Митчелла, прихлебывали пиво «роллинг-рок» и закусывали бифштексами, а также крабами и омарами, купленными Митчем на рыбном рынке в дальнем конце пристани.
Никто из остальных гостей не работал в службах безопасности: двое были актерами, один — юристом, а один — дизайнером садов и парков, хотя все жили на катерах. Конечно, все они знали о военном прошлом Митчелла, все посмеивались над тем, что его перевернутая каска служит теперь цветочным горшком, а кокарда морской пехоты заняла место рядом с семенными фотографиями, но мало кто замечал над основной эмблемой маску для подводного плавания и парашютные «крылышки» и мало кто интересовался, что это значит. Хазлам, конечно, был исключением — но ему и спрашивать было не надо, поскольку после Вьетнама отдельные ребята из военной разведки служили в родезийском батальоне СВДС, а спустя годы он встречал кое-кого из них, когда они бывали проездом в Лондоне.
Вечер был тихим и мирным, все прочие собрались на носу судна, а Хазлам с Митчеллом жарили мясо на корме.
— Заходил сегодня на Холм? — Митчелл проверил бифштекс.
— Да, — Хазлам был утомлен, но наслаждался отдыхом.
— Говорил с Донахью?
— Так, два слова.
— И как он тебе?
— Впечатляет, хотя у него хватило времени только на рукопожатие. Куинс считает, что он будет бороться за Белый дом.
— Я тоже про это слышал. — Митчелл скинул бифштекс на тарелку и окликнул гостей на носу, чтобы его забрали.
— А как ты познакомился с Донахью? — Хазлам подлил им обоим пива.
— Как я познакомился с Донахью? — Митчелл бросил на решетку еще два сырых куска мяса. — Давно это было, Дэйв; это долгая история. — Он помедлил, затем заговорил снова. — Ты знаешь, чем была военная разведка — вечно за линией фронта, вечно на самом краешке. Мне еще повезло, что вернулся живым. Думал, что буду выглядеть здесь героем. — Он усмехнулся. — Помнишь старые документальные фильмы про ребят, вернувшихся со Второй мировой, — все эти митинги, объятия, торжественные встречи? Вместо этого мы оказались в дерьме с ног до головы.
