Камилла Гребе - На льду
– У нее травмы на лице и затылке и восемнадцать порезов на руках и ладонях. Большинство с правой стороны. Значит, нападавший правша.
Фатима наклоняется ниже, раздвигает пинцетом края глубокого пореза на руке, обнажая плоть.
– Смотри, – говорит она. – Глубина пореза говорит о том, что нападавший правша примерно вот такого роста. – Она поднимает руку в голубой перчатке и показывает рост преступника. Манфред инстинктивно отшатывается.
– Можешь сказать, сколько они боролись? – спрашиваю я.
Фатима качает головой.
– Сложно сказать. Но ни один из этих порезов не был смертельно опасным. Она погибла от травмы шеи.
Я смотрю на голову женщины на стойке из нержавеющей стали. Темные волосы в запекшейся крови. Аккуратные брови. Под ними месиво из мяса и костей.
– А что по поводу шеи? – спрашиваю я. Фатима кивает, вытирает лоб тыльной стороной ладони. Жмурится от яркого света.
– Несколько ударов по шее. Даже одного было достаточно, чтобы убить ее, но преступник явно задался целью отделить голову от тела. Позвоночник был разрезан между третьим и четвертым позвонком. Требуется достаточно мощная сила, чтобы сотворить такое. Или упрямство.
– Насколько мощная? – спрашивает Манфред, подходя к ней.
– Сложно сказать.
– Могла бы женщина или слабый человек сделать это? Фатима приподнимает брови и скрещивает руки на груди.
– Кто сказал, что женщины слабые? Манфред переминается с ноги на ногу.
– Я не это имел в виду.
– Я знаю, что ты имел в виду, – демонстративно вздыхает Фатима. – Да, женщина способна на такое. Пожилой человек. Молодой сильный мужчина. Это уже ваша задача выяснить, кто убийца.
– А что еще ты узнала? – спрашиваю я.
Фатима кивает, смотрит на бледное тело на столе.
– Я могу сказать, что ей лет двадцать пять-тридцать. Рост сто семьдесят сантиметров. Вес шестьдесят кило. Нормальное телосложение. Здоровая, спортивная.
От запаха в помещении меня тошнит. Мне хочется думать, что у меня после стольких лет морга выработался иммунитет, но к этому запаху невозможно привыкнуть. Его нельзя назвать вонью, это больше похоже на запах, который появляется через неделю у срезанных цветов, смешанный с запахом сырого мяса, но я чувствую, что мне срочно нужно на улицу. Я мечтаю о глотке свежего холодного воздуха.
– Еще кое-что, – добавляет Фатима. – Она родила ребенка. Или, по крайней мере, была беременна.
– Родила? – переспрашивает Манфред.
– Сложно сказать, – отвечает Фатима, с треском стаскивая перчатки.
Манфред ведет машину. Мы возвращаемся в участок. Снова идет снег. Уже темнеет, хотя на часах только три.
– Хорошенькая, – говорит Манфред, включая радио.
– Фатима?
– Нет, та, что без головы.
– Ты больной.
– Я? Ты же сам видел. Она была красоткой. Такое тело. Такая грудь…
Я обдумываю его слова.
– Нам известно, кто она?
– Нет.
– А Орре мы взяли?
– Нет. На работу он вчера не явился.
– А сегодня?
– Не знаю. Санчес проверяет. Но вся Швеция его ищет, так что долго он прятаться не сможет.
– Предварительный отчет криминалистов готов?
– Лежит на твоем столе. Никаких следов грабежа. Значит, кто-то впустил убийцу внутрь или это был его дом. Тогда это Орре. Они нашли следы мочи на полу и отпечатки рук и подошв, но соседка там основательно потопталась, так что не знаю, поможет ли это следствию. И много разных волокон, но ничего примечательного. Орудие убийства – мачете. Они послали его на экспертизу. Посмотрим, что обнаружат специалисты. И они подключили того парня – Линдблада, который специализируется на пятнах крови на стенах и может реконструировать ход событий.
Пауза. Манфред стучит пальцами по рулю в такт музыке, и я понимаю, что он нервничает. Он давно не брился, под глазами – мешки.
– Наде получше? – спрашиваю я.
Он смотрит на меня и поправляет воротник пальто из верблюжьей шерсти.
– Всю ночь капризничала. Афсанех чуть с ума не сошла. Ей нужно было рано на работу. Ее аспирант защищается. И она снова начала говорить о браке. Как будто у нас без этого забот мало. Почему женщины так делают?
Мне нечего на это ответить. С моим браком было то же самое.
Мы встречались с Жанет около года, когда она начала говорить о браке. Я не знаю, как это получилось, но почему-то она решила, что я согласен. Разумеется, мне нужно было твердо сказать нет, а не изворачиваться, как я обычно делаю. Но, наверно, я не хотел (или боялся) ее разочаровать. И позволял нудеть дальше.
Все последующие месяцы Жанет обсуждала цветы, меню и пригласительный список. Она приносила домой торты на пробу, рисовала план рассадки гостей и ставила свадебные марши на диктофоне. И сидела на диете.
Я даже начал переживать за нее. Она ела как птичка, чтобы влезть в свадебное платье. Платье, которое мне нельзя было видеть до дня свадьбы. Это было чертовски важно.
Сам я, как обычно, был занят работой. Мы расследовали убийство женщины-полицейского, занимавшейся делом о незаконной парковке в Тенсте. Меня недавно повысили, и мне важно было доказать, что повышение было заслуженным. На мою работу Жанет было плевать. Она постоянно требовала к себе внимания. Вместе мы должны были смотреть церкви, бронировать свадебное путешествие и репетировать брачные клятвы (которые она сочинила).
Однажды вечером она пришла домой с пачкой конвертов в руке. Я помню, что она была очень возбуждена, как в те дни, когда покупала что-то очень дорогое или находила выгодную поездку в одном из каталогов, которые таскала домой десятками.
Глаза у нее блестели, светлые волосы были растрепаны. Жанет рассказала, что приглашения готовы, протянула мне пачку и спросила, не мог бы я их отправить. Не помню, что я ответил. Наверно, что мы обсудим это позже, но, как обычно, она меня не слушала.
Я помню, что сидел дома в кресле с приглашениями в руках и думал, что, черт возьми, мне с ними делать. Конечно, можно было послать их по почте. Это было бы самое простое. Просто пойти на перекресток и сунуть в желтый почтовый ящик и больше о них не думать. Но я не мог себя заставить это сделать. Я не был готов. Не готов сделать этот решающий шаг по направлению к браку, которого не хотел. Сначала я хотел поговорить с Жанет и сказать все, как есть на самом деле: что я боюсь свадьбы и что я хотел бы ее отложить. Но когда я вошел в спальню, она уже спала. И я положил приглашения в ящик письменного стола и решил поговорить с ней потом.
А потом вышло как вышло. Не то чтобы я забыл про приглашения, просто у меня не было сил их обсуждать. Каждый раз, когда я хотел поговорить с Жанет, что-то мне мешало или она была не в настроении говорить. У нее бывали такие периоды, когда она просто была в дурном настроении и не желала ничего обсуждать. Причем явно без особых на то причин. Вспоминая то время, я понимаю, что ищу оправдание своему поведению. Даже пытаюсь оправдаться перед самим собой.
Но мне нет оправдания. Я поступил незрело и по-идиотски, и я глубоко ранил Жанет, которой никогда не желал зла. Как я мог так поступить? Я не хотел ее обижать. Я просто хотел, чтобы она оставила меня в покое.
Когда дата свадьбы начала приближаться, – думаю, оставалось три-четыре недели, Жанет присела рядом со мной на край кровати. Волосы, которые она отращивала для свадебной прически, висели паклей вокруг ее грустного лица. Отвисшая из-за диеты грудь болталась. «Никто не отвечает на приглашения, – сказала она. – Ты не находишь это странным?»
Я читал в кровати протокол, который обещал прокурору закончить к завтрашнему утру, и у меня не было ни сил, ни времени обсуждать с ней приглашения. Но все равно этот разговор меня расстроил. Мне стало стыдно.
– Думаешь, они потерялись на почте? – спросила она тихо.
Ее поникшие плечи, безжизненный голос ранили меня в самое сердце. Я чувствовал себя предателем. Мне было очень плохо.
Но я не мог найти в себе сил рассказать ей правду. В тот момент. И я решил, что все расскажу на следующий день. Но и на следующее утро я не смог заговорить с ней. Позднее я понял, что вел себя как придурок, но было уже слишком поздно.
Ночью, пока я спал, Жанет обыскала квартиру. Видимо, она подозревала, что на самом деле случилось с приглашениями. У нее всегда было это шестое чувство. Меня разбудил чудовищный вопль. Никогда больше я не слышал такого ужасного крика. Сперва я подумал, что ее убивают, что кто-то ворвался к нам в квартиру и пытается ее изнасиловать или убить. Я вскочил, споткнулся о стул, упал, ударившись о журнальный столик, и рассек подбородок. Кровь хлынула из раны, но я поднялся на ноги и побежал на крик. Я нашел Жанет перед столом. Письма были разбросаны по полу, как осенняя листва. Она только продолжала вопить. Жанет кричала и кричала, хотя я обнял ее и пытался успокоить, как ребенка. И когда я зажал ей рот рукой, чтобы она прекратила кричать, Жанет меня укусила.
Несмотря на боль от укуса, я испытал облегчение. Во всяком случае, она перестала кричать.
