Сохейр Хашогги - Мозаика (в сокращении)
Дина возразила, что Америка — это не Иордания и что американские дети привыкли совсем к другому. Карим посмотрел на нее чуть ли не с жалостью: мол, ты что, не понимаешь, именно это я и хочу изменить?
Дина, вспомнив все это, грустно вздохнула, и Джорди посмотрел на нее такими же, как у Карима, глазами, только взгляд у него был ласковый и заботливый.
— Что-то не так, мама?
— Да нет. Я просто подумала, до чего же у вас красивый кампус.
Лгунья, сказал ей внутренний голос. Лгунья и трусиха.
Джорди рассказал, что много фотографирует, снимает старинные здания и в кампусе, и в самом Андовере.
— Может, хочешь новый фотоаппарат? — спросила Дина. — Если ты серьезно этим увлекся…
— Расслабься, мам, — улыбнулся он, — пока мне хватит и моего старенького «кэнона». Я еще не профессионал. И тебе совершенно не нужно мне ничего дарить. У меня все хорошо. Честно.
Вот теперь, подумала Дина, теперь пора. Но момент был упущен. Джорди пошел в общежитие за друзьями, а Дина вернулась в гостиницу «Андовер». Место было приятное, в европейском стиле, с отличным обслуживанием.
Она сняла брюки и свитер, в которых приехала, приняла душ и надела один из своих лучших костюмов. На встрече с друзьями Джорди ей хотелось выглядеть как можно лучше. Интересно, они все геи, подумала она. Или какие? Нормальные? Гетеросексуалы? Она ненавидела себя за эти мысли, но ничего не могла поделать.
Быть может, если бы она прочитала все эти книги, которые увидела в книжном магазине, она бы многое поняла и нашла верный тон общения с сыном-геем. Ведь она обязательно должна быть ему хорошей матерью.
В семь часов она спустилась в ресторан. Мальчики были уже там. Ухоженные, опрятные, в одинаковых синих пиджаках и серых брюках.
— Мама, по-моему, вы с Брайаном уже встречались — в твой последний приезд, — представил своих гостей Джорди. — А это мой друг Кевин Дулан.
Мальчики пожали ей руку, подождали, пока сядет она, и только после этого сели сами. Она выбрала ресторан при гостинице, потому что в воскресенье вечером здесь был шведский стол. Мальчики могли выбрать все, что захотят, и в любом количестве.
— Джорди говорил, что вы все здесь уже бывали, — сказала Дина гостям. — Расскажите, что в здешнем меню самое вкусное.
— Здесь все вкусно, — сказал Кевин. И, немного смутившись, добавил: — К шведскому столу бесплатно подают пиво. И выбор неплохой. Мы с отцом в прошлом месяце пробовали.
— Отлично, — улыбнулась Дина. — Но боюсь, сегодня вам придется ограничиться соком и газировкой.
Мальчики приняли это с достоинством — словно и не ожидали ничего другого. Джорди помог Дине выбрать: маринованные овощи, куриное филе с ананасами, креветки, говяжий фарш с пряностями.
— Вот как это делается, мама, — сказал он, уложив все это на ее тарелку. — Рис — в середину, чтобы не мешать его со всем остальным.
Аппетита у Дины не было, но она делала вид, что все ест с удовольствием. Разговор за столом шел непринужденно. Брайан рассказал о девушке, с которой встречается. Значит, он не гей. А Кевин? Этого она понять не могла. Он рассказывал о школе.
— Некоторые университеты присылают сюда рекрутеров. Они рассказывают о курсах, о преподавателях. Я бы хотел учиться в Гарварде или в Колумбийском университете. Там самые сильные юридические факультеты.
Кевин повернулся к Джорди:
— А ты решил, куда пойдешь?
— Не знаю, — пробормотал Джорди. — Рано еще об этом думать.
Все понятно, подумала Дина. Он же не знает, что отец уехал. Он думает, что ему не дадут самому выбрать университет.
— Время еще есть, — сказала Дина. — В выпускном классе все и решите.
Мальчики съели немало, но от десерта отказываться не собирались. Все трое выбрали жареные бананы и рулет с корицей.
Дина заплатила по счету, а потом спросила Джорди, не зайдет ли он к ней в номер. Они попрощались с его друзьями, которые от души поблагодарили Дину за ужин.
Дина и Джорди поднялись в номер. Они сели на диван.
— Ну, и как дела в школе? — спросила Дина. — Только честно.
Это был не просто дежурный вопрос. Здесь учились дети разных национальностей, но у мальчика с арабской фамилией могли возникнуть особые трудности — не такие, как у немцев, итальянцев или японцев.
— Мам, я тебе уже говорил, все нормально.
— И никто не донимает тебя тем… что ты араб?
Какая же у Джорди очаровательная улыбка! Как мог Карим отречься от собственного сына?
— Не так, как ты думаешь, мама. Некоторые несут всякую… чушь. И иногда мне кажется, что я обязан защищать весь арабский мир, хотя сам я нигде, кроме Иордании, не бывал. Но я справляюсь. Знаешь, в этой четверти я надеюсь на пятерку по истории. Я много выступал на уроках.
— Да? И о чем же ты говорил?
— О терроризме. О палестинском вопросе. О демонстрациях в Иордании, Египте и других арабских странах.
Теперь настал Динин черед улыбаться. В Нью-Йорке Джорди не интересовался политикой, ни внутренней, ни внешней. Странно, подумала она. После того как Карим отверг сына, мальчик ведь мог отвернуться от всего арабского, а получилось наоборот.
— Мне иногда приходилось так отчаянно спорить. И что удивительно, не только с евреями.
— Джорди, мне надо тебе кое-что рассказать.
— Я уже догадался, — сказал Джорди. — По телефону у тебя был такой странный голос.
— Речь идет о твоем отце.
— Что еще он выкинул? — спросил Джорди. Голос у него был грустным.
Она ввела его в курс дела, стараясь говорить не слишком эмоционально.
— Сукин сын! Вот ведь сукин сын!
Она обняла его, прижала к себе.
Но он отстранился:
— Это я во всем виноват! Он из-за меня тебя бросил.
— Нет, Джорди, ты ни в чем не виноват.
— Виноват. Все было прекрасно — до того как я… До того как я сказал ему, что я гей. Он меня ненавидит, а не тебя. Он наверняка бы предпочел, чтобы его сын умер, лишь бы не был геем.
— Не говори так, сынок, любимый! Даже думать так не смей!
— Ну да, не говори… Но я знаю, что это так.
— Не так! — возразила Дина.
— Я помню, как он в тот день на меня смотрел. Словно хотел меня убить. А ты вела себя так, словно он просто рассерженный отец. Словно сын разбил отцовскую машину и папаша взбеленился. Но все гораздо хуже, и ты прекрасно это знаешь. А теперь он вообще уехал!
Дина вздохнула. И снова попыталась обнять сына:
— Все не так просто, Джорди. Да, действительно, в тот день твой отец был очень расстроен. Но и до этого все было далеко не так гладко. У нас с ним давно уже были проблемы.
— Да? — недоверчиво спросил он. — И какие же?
Она не хотела обсуждать это с Джорди, но другого выхода не видела. Ей нужно было убедить сына, что не он причина их с Каримом разрыва. Во всяком случае, главная причина — не в нем.
— Мы с ним слишком разные. Быть может, это не бросалось в глаза… — Да, подумала она, со стороны это было почти незаметно. — Но твой отец считал, что мы не можем прийти к согласию.
— Но ты мне ничего не говорила…
— Ну, например, я хотела работать, а твой отец требовал, чтобы я сидела дома.
— И это так важно?
— Нет. Но он хотел, чтобы мы жили так, как принято у него на родине, а не по-американски.
Джорди озадаченно смотрел на нее:
— Ты хочешь сказать, что он вдруг решил, что не может с нами жить, потому что мы американцы?
Она покачала головой:
— Он это не вдруг решил. Думаю, он давно размышлял на эту тему.
Джорди слушал очень внимательно.
— Наверное, все началось после одиннадцатого сентября, — сказала наконец Дина. — Столкновение двух культур — арабской и американской. Он выбрал арабскую.
— Господи, — пробормотал Джорди. — Какая глупость!
Она слабо улыбнулась:
— Пожалуй…
Офис Грегори Эйнхорна находился на Третьей авеню, в районе Сороковых улиц, в здании, где располагалось множество всяких фирм. Секретарша лет пятидесяти в серой шелковой блузке спросила, как представить Дину, и сказала, что мистер Эйнхорн освободится через несколько минут. Спокойная, деловая атмосфера офиса вселяла уверенность в том, что работают здесь четко, умело и надежно.
Эйнхорн вышел из кабинета.
— Миссис Ахмад? — спросил он.
Дина сама не знала, кого она ожидала увидеть — Хамфри Боггарта, Шона О’Коннери? — но Грегори Эйнхорн не походил ни на того, ни на другого. Лет тридцати пяти, коренастый, с квадратной челюстью — он выглядел так, словно совсем недавно сменил спецназовский зеленый берет на деловой костюм.
— Кофе? Минеральная вода? — предложил он.
— Нет, благодарю вас.
Эйнхорн предложил ей сесть в кресло, а сам остался стоять, опершись на стол. На стене у него за спиной висела фотография: совсем юный Эйнхорн в военной форме обменивается рукопожатием с президентом Бушем-старшим. Рядом висело еще несколько снимков поменьше — по-видимому, из семейного альбома.
