Р. Шулиг - Белые линии
— Товарищ начальник... — И замолк на полуслове.
Вокруг него кружилась бумажная метель, неестественная, странная, как и весь беспорядок, который царил в этом, всегда таком солидном, содержащемся в идеальном порядке кабинете.
Окна были открыты, и сквозняк, который возник в комнате, когда Земан распахнул дверь, подхватил бумаги, лежавшие всюду — на столе, на полу, в выдвинутых ящиках шкафов и стола.
Земан быстро захлопнул за собой дверь, присел и начал собирать листы, разлетевшиеся от сквозняка.
Неожиданно среди этих бумаг он наткнулся на чьи-то ноги. Кто-то неслышно подошел и встал перед Земаном. Земан увидел остановившегося перед ним майора Житного.
— Что с Калиной? — с тревогой в голосе спросил Земан.
На лице Житного не дрогнул ни один мускул.
— Его уже здесь нет.
Земан выпрямился:
— А где он?
— Не знаю, наверное, дома.
— Почему?
Узкие губы Житного растянулись в горькой усмешке:
— Потому что сегодня министр в течение часа вышвырнул его с работы!
— За что?
— За пятидесятые годы!
Земан не поверил своим ушам;
— Что? Вашека?!
Житный пожал плечами:
— Этой мельницы, наверное, не миновать никому. А ему еще помогла редакторша.
— Неблехова?
— Да, Неблехова. Нажаловалась вчера вечером по телефону министру, что Калина ей угрожал. Министр расценил это как партизанщину, противозаконные действия и превышение полномочий. Ну а потом все уже пошло быстро...
Земану показалось, что он бредет сквозь какую-то непроницаемую, непонятную мглу.
— Боже мой... Я ничего не понимаю... Это какой-то дурной сон.
— Навести его, — сказал Житный. — Если не боишься... Ему именно сейчас важно знать, что он не один, что он кому-то нужен.
— А ты?
— Не буду ждать, когда и со мной поступят так же. Собираюсь...
— И куда же?
Житный загадочно улыбнулся:
— Откуда я знаю? Куда-нибудь, где я больше нужен! — Вдруг он порывисто положил руку на плечо Земана и притянул его к себе. — Знаешь Галаса, Гонза? — И, не ожидая ответа, проговорил без пафоса, но со страстной верой в голосе:
Прочь страх! Прочь страх!
Такую фугу не сыграл бы сам Себастьян Бах,
Какую мы сыграем!..
Стоял прекрасный весенний день. Людям хотелось улыбаться и вдыхать полной грудью пропитанный солнцем и свежестью воздух. Но Земан этого не замечал. Он вышел из министерства взволнованный и до боли тронутый трагической судьбой Калины. На тротуаре перед входом ему снова встретился прокурор Стрейчек. Однако Земан не был рад этой встрече, не было настроения. Со Стрейчеком, неплохим, в сущности, парнем, Земан всегда был в хороших отношениях. Не нравились Гонзе некоторые его качества. Был Стрейчек слишком боязливым, готовым всем угодить, закрыть глаза на какое-нибудь небрежно проведенное следственное дело. «Если бы он хоть в какой-то мере был мужчиной, — говорил себе Земан много раз, — если бы он со мной поскандалил, поссорился, был грубым, злым, швырял людям в лицо плохо, по его мнению, сделанную работу, он бы нравился мне больше. Как вообще этот худой, субтильный мальчик, вечно погруженный в своды законов, скорее ученый, чем юрист, мог стать прокурором?» Этого Земан не мог понять.
Стрейчек подошел к нему;
— Я ждал тебя.
Земан довольно неприветливо спросил:
— Зачем?
— Поговорить с тобой!
— Говори!
— Пойдем на другую сторону, в парк. У этого здания сотни окон. А за этими окнами тысячи глаз. Они не должны нас вместе видеть.
Земан иронически усмехнулся:
— Боишься?
— Боюсь только того, — ответил молодой прокурор, — что потом уже не смогу помочь такому человеку, как ты.
Однако Земан все еще иронизировал:
— А в чем ты мне хочешь помогать?
Прокурор вместо ответа сказал:
— Знаешь, за каким делом я приходил к вам? Вот за этим. — Он вынул из портфеля какую-то толстую папку, с волнением протянул ему: — Посмотри. Только посмотри!
Земан наугад раскрыл дело и остолбенел...
...В его голове стремительно пронеслись картины прошлого, словно кадры старого фильма; они казались выцветшими и пожелтевшими, как старые фотографии, но были настолько впечатляющими, что он вдруг замер, охваченный особенной, неестественной тишиной, затмившей весь мир, шум автомобилей, говор людей, грохот грузовиков, шарканье ног по асфальту. Он увидел лампы в жестяных абажурах, тускло светившие десятки лет над партами школьников. Эти лампы освещали немую сцену в духе шекспировских трагедий: возле стены лежали четыре активиста планицкого национального комитета — Мутл, Томан, Бабицкий и Вчелак. На стенах и на обшарпанном полу сельской школы виднелись кровавые пятна. Земан помнил, как в дверях застыли неподвижные, как статуи, Житный, Матыс, Шандова, жена директора школы, три члена опергруппы. Потом в полумраке дверного проема возникла Бланка. Ее лицо было неподвижно. Она не плакала, только безмолвно, не отрываясь, смотрела на пол возле стены. Нет, она еще не верила происшедшему и шла шаг за шагом вперед. У стены она остановилась и опустилась на колени, приподняла голову Карела Мутла. Земан видел только его затылок да горящие, удивленные глаза Бланки. Тогда он не мог ее утешить ни словом, ни жестом, потому что сам еле сдерживал слезы скорби и гнева...
...Очнувшись от воспоминаний, Земан захлопнул папку со следственным делом и возвратил ее прокурору... Стоял обычный пражский день, внизу под откосом грохотали трамваи, сигналили автомобили, в молодой зелени едва распустившихся деревьев и кустов парка весело и самозабвенно чирикали воробьи. Земан с прокурором сидели на скамье возле паркового павильона; внизу под ними поблескивала Влтава с темными силуэтами перекинутых через нее мостов.
Земан, как-то странно поперхнувшись, спросил прокурора:
— Зачем ты напомнил мне об этой планицкой трагедии? После смерти Лиды и моего отца это была одна из самых страшных минут в моей жизни. У меня там остался товарищ... Муж моей нынешней жены...
Прокурор снова сунул папку в портфель и тихо сказал:
— Теперь будешь часто вспоминать ее в одиночестве.
— Почему?
— Ты получил сегодня утром от нас повестку на реабилитационный суд?
— Получил. А что произошло? Кто, собственно, требует реабилитацию?
— Священник из Планице!
Земан иронически усмехнулся:
— Это можно было предполагать после вчерашней телевизионной передачи. Невероятная наглость! Как он это аргументирует?
— Якобы агент, спрятанный у него тогда под угрозой расправы и совершивший убийство в Планице, был платным провокатором государственной безопасности.
Земан возмущенно воскликнул:
— Что?! Но это чушь! С этим, я надеюсь, вы быстро разберетесь.
Прокурор, однако, скептически покачал головой:
— Да нет, Гонза, все это не так просто. Тебе будет трудно доказать, что он говорит неправду. Агента, который мог бы все разъяснить, уже нет в живых. Вы его убили тогда, во время перестрелки на ржаном поле.
Земан решительно возразил:
— Зачем мне что-то доказывать? Я иду на суд как свидетель.
Немного смущаясь, с долгими паузами, прокурор рассказал:
— Наступило время странных судов, Гонза... Обвиняемые сейчас выступают как жалобщики, а подсудимыми становятся свидетели... Это трудные уголовные дела с трупами в конце. Да-да, в конце этих судов бывает смерть. Вспомни следователя Новака. Его мы вызывали тоже как свидетеля. Он застрелился неделю спустя в своей квартире. А прокурор Гора? Повесился в лесочке под Прагой. А тюремный врач Малек? Проглотил порошки, отравился. А два дня назад застрелился один генерал, старый фронтовик, честнейший человек. И его затравили...
Земан почувствовал, что ему вдруг стало трудно дышать. Его мозг не мог понять всего этого.
— Зачем ты мне все это говоришь? Хочешь меня испугать? — спросил он.
Прокурор вместо ответа спросил:
— Ты читал «Процесс» Кафки?
— Нет.
— Тогда прочти, и тебе все станет ясно. Поймешь этот механизм.
— Какой?
— Они используют произведения Франца Кафки против вас, но он-то, собственно, и пишет о вас. Есть у него и о тебе... то есть о той судьбе, которая ожидает тебя, Гонза.
— Не понимаю тебя... Какая судьба?
— С той минуты, как ты получил эту повестку, ты, собственно, уже арестован, хотя и на свободе. Ничего не произойдет, можешь жить и дальше так, как и жил, но к тебе все будут относиться как к обвиняемому. Будут при встрече с тобой отводить глаза, сторониться тебя, отворачиваться. Люди будут бояться остановиться поговорить с тобой, прикасаться к тебе, словно ты прокаженный. С этой минуты вокруг тебя глухая стена. Кричи до хрипоты, что ты невиновен, никто тебя не услышит... Эта стена поглотит все звуки. Даже если ты мужественный человек и не боишься бросаться на эту стену с голыми руками, ничего не произойдет. Напротив, стена отбросит тебя назад в твое одиночество. В конце концов ты обессилешь и перестанешь бороться... А потом на тебя навалится страшная усталость, депрессия, тоска... и ты застрелишься...
