Леонид Земляков - Янтарное ожерелье
Пропажу Костюк обнаружил только дома. Он тщательно пересмотрел все карманы, но ожерелья не нашел.
Проклиная себя за неосторожность, штурман утешался тем, что цел хоть бумажник с деньгами.
— Могло быть и хуже, — пришел он к выводу.
Однако ему еще раз пришлось вспомнить об ожерелье.
Не успел Костюк переодеться, как в коридоре раздался звонок, и послышался голос соседки:
— К вам, Сидор Тимофеевич...
— Кто бы это мог быть? — подумал Костюк.
Недоумение рассеялось, когда Сомов отрекомендовался и рассказал о цели своего визита.
— Свистнули его у меня, — сокрушенно сказал штурман. — В троллейбусе.
— Точно? — пристально глядя на собеседника, спросил Сомов.
— Ну, стану я обманывать. Было бы из-за чего, — обиделся Костюк.
— Может, вы опишете, как выглядит ожерелье? Мы попытаемся разыскать.
— Вот хорошо, — встрепенулся штурман и продолжал: — Оно состоит из девятнадцати бус. И все они — разные: какие-то знаки на них. Вроде иероглифов. Я полагал, что вещь старинная. Потому и купил у кока.
Сомову был явно неприятен этот человек, использовавший неопытность товарища. Хотелось пристыдить моряка. Но, преодолев в себе это желание, разведчик спросил:
— А как попало ожерелье к Рогову?
— Так он об этом на корабле всем рассказывал: купил, говорит, у китайца в лавочке.
— У китайца, значит, — медленно проговорил Сомов.
А про себя подумал: «Сведения, сообщенные по радио капитаном „Амура“, подтверждаются. Значит, похищенное у Костюка ожерелье — вещь необычная. Кто знает, что кроется за всей этой историей?»
Профессиональное чутье говорило Сомову, что дело это бросать нельзя. Уж слишком большой интерес был проявлен в далеком Сингапуре к покупке советского моряка.
Ожерелье нужно разыскать во что бы то ни стало.
16
Женька Шарманщик был разочарован своей добычей. Пускаясь в рискованное предприятие, он рассчитывал извлечь из чужого кармана деньги.
Недавно выпущенный из тюрьмы, Женька вот уже третий месяц перебивался с хлеба на воду, пользуясь добровольными подачками приятелей.
Но такая жизнь была ему не по вкусу. Женька окончательно решил стать порядочным человеком.
Люди вокруг трудились, не покладая рук. Тунеядцам и бездельникам среди них не было места. Кроме того, Женьке, человеку самолюбивому, надоело быть отщепенцем.
Судьба его сложилась неудачно. Оставшись после войны сиротой, он попал в дурную среду, бросил учение, и, предоставленный самому себе, вступил на скользкий путь.
За свою короткую двадцатипятилетнюю жизнь Женька имел три судимости, и был зарегистрирован как мелкий вор.
Отбывая наказание в последний раз, он решил покончить с прошлым. И если бы не крайняя нужда, он вряд ли причинил огорчение штурману Костюку.
Но как бы то ни было, а из ожерелья следовало извлечь пользу.
Конечно, нужно немедленно продать его. Но кому?
В комиссионный магазин нести опасно. Там обязательно потребуют паспорт и спросят адрес. А то и другое у Женьки отсутствовало.
Дни он проводил, шатаясь по улицам и бульварам, а на ночь устраивался у кого-нибудь из знакомых.
Оставалось сбыть ожерелье с рук. Но и это в его положении довольно рискованно.
Учитывая потертую внешность Женьки, любой прохожий мог поинтересоваться, каким образом ювелирное изделие попало к нему.
Наконец, Женьку осенила идея: а что, если предложить ожерелье кому-нибудь из артистов?
Это был испытанный путь. Друзья не раз говорили, что артисты — народ с деньгами и к тому же падкий на заморские вещи. Понятно, и тут следует действовать осмотрительно.
Вечером Женька Шарманщик подошел к цирку.
Разноцветные огни реклам озаряли толпу у входа, отражались в блестящих кузовах автомашин, дрожали в лужах на асфальте.
Женька обогнул круглое здание, вышел в пустынный переулок, и очутился у служебного входа.
Два матовых фонаря освещали узкую дверь. То и дело она отворялась, пропуская мужчин в спортивных костюмах и женщин с небольшими чемоданами в руках.
Женька видел, что никто из них не мог быть настоящим покупателем.
Представление начиналось в восемь. Стрелки электрических часов показывали без четверти... В Женькином распоряжении оставалось пятнадцать минут.
Без десяти восемь у служебного входа остановилась серая победа. Элегантная, хорошо одетая дама вышла из машины.
«То что надо», — решил Женька.
И как только машина отъехала, он выступил из темноты.
— Одну минуточку, гражданка...
Женщина, держась за ручку двери, обернулась:
— Что вам?
— Дело есть, гражданка. Купите вещицу?
Артистка бросила взгляд на ожерелье, которое протянул ей Женька.
Освещенное электричеством, ожерелье блеснуло золотом.
— Сколько вы просите за него?
— Сто рублей, гражданка. Можно сказать — задаром отдаю.
Матовое, несколько удлиненное лицо женщины приняло сосредоточенное выражение.
Вступать в сделку с подозрительным субъектом ей не хотелось. Но и очень заманчиво выглядела эта вещица.
— Хорошо, — сказала она, раскрывая сумочку.
И тут Женька увидел на безымянном пальце ее руки серебряное кольцо.
17
Обещание свое Савичев сдержал. За столиком ресторана, в дружеской беседе, он попросил директора фабрики:
— Есть у меня знакомая одна, Прохор Васильевич. Нельзя ли ее к нам, машинисткой?
Директор, тучный, с обрюзгшим лицом человек похотливо усмехнулся:
— У тебя, брат, губа не дура. Под рукой хочешь иметь, а?
Савичев потупил взор.
Директор захохотал:
— Ну ладно, ладно. Понимаю. Скажи своей приятельнице, пусть приходит. Сделаю.
Савичев просиял. Наполнив стопки, воскликнул:
— Душевный вы человек, Прохор Васильевич. Ваше здоровье!
Они чокнулись.
И вот Ольга Владимировна Лохова заняла место за столиком машинистки на фабрике фруктовых вод.
На сослуживцев она произвела хорошее впечатление. Общительна, приветлива со всеми.
О своем прошлом Лохова рассказывала охотно. Муж ее, лейтенант пехоты, погиб под Курском. После этого Ольга Владимировна работала в полевом госпитале.
Но никогда и никому не говорила Лохова о том, как, попав в окружение и очутившись в плену, она, в уплату за жизнь, изменила Родине. Как прельстившись деньгами и поверив щедрым посулам штурмбанфюрера гестапо, осквернила память героически погибшего мужа.
А после войны, подчиняясь приказу американской разведки, захватившей архивы гестапо, была переброшена на советскую территорию. Пользуясь сфабрикованными в подвалах Западного Берлина документами, добросовестно выполняла задания своих зарубежных хозяев.
И трудно было представить, что под скромной внешностью этой застенчивой женщины скрывается отъявленный, матерый враг.
Свою роль Лохова играла мастерски. Фостер, в чьем подчинении она оказалась, имел все основания ценить способного агента.
Немало важных сведений выкрала и передала своему шефу Лохова.
Используя ротозейство и дурные инстинкты начальников различных учреждений, в которых ей приходилось работать, она копировала чертежи, хозяйничала в ящиках письменных столов, а при случае заглядывала даже в сейфы.
Время от времени Лохова передавала материалы специальным нарочным Фостера.
Фостер обладал солидным опытом. Видя, что советская контрразведка ликвидирует одного агента за другим, он действовал сугубо осторожно.
Краткие, категорические указания он передавал шифром, по радио.
Сообщения эти можно было принимать на любом приемнике, в любом месте. Но зато строго запретил действующим на территории Советского Союза агентам пользоваться передатчиками, не без основания полагая, что такая форма связи неизбежно демаскирует их.
Однажды, получив распоряжение шефа обосноваться в Южном и связаться с Савичевым, Лохова подумала, что это ошибка. Но из дальнейших сообщений ей стало ясно, кто такой инженер фабрики фруктовых вод и какая роль отведена ему в разработанной Фостером операции «Медведь».
В день, когда Савичев отправился на свидание с Холлом, Лохова с трудом сдерживала волнение.
В конторе, как обычно, сидели, склонившись над бумагами, две девушки-картотетчицы. Иногда они негромко переговаривались, вспоминая отлично проведенный вечер. В углу, щелкая костяшками счетов, занимался своим делом старик бухгалтер.
Работа не ладилась у Лоховой. Она то и дело ошибалась, выдергивала из каретки машинки испорченные листы, закладывала новые.
Время близилось к полдню, а инженера не было.
«Не случилось ли чего?» — с тревогой думала Лохова.
Ее опасения усилились, когда в конторе появился Савичев.
Инженер, видимо, был расстроен. Быстрыми шагами он направился к себе в кабинет.
