Рахим Эсенов - Легион обреченных
Со станции Курреева отвез на машине в сторону букового леса некий господин с боксерской шеей, высадил у небольшого трехэтажного дома в стиле модерн. В одной из комнат Каракурт встретился с Мадером. Тот выставил на стол бутылку бренди. В кабинете не было ни ковров, ни часов, ни картин, лишь над письменным столом висела гипсовая копия посмертной маски Фридриха Великого.
— Я уважаю вас, мой эфенди! — горячо зашептал Мадер, перегибаясь через стол в знак особой доверительности. — Я помог вам, сделал все, чтобы никто не заинтересовался вашим подозрительно благополучным возвращением из Туркмении... Вы мой крестник, а кто рубит сук, на котором сам сидит? А Фюрста нет, достукался: не рой яму другому — сам в нее угодишь... Теперь вы мой должник. А уважаю вас за смелость. Помните, как вы во Франкфурте-на-Майне прикончили одного американского офицера? Узнай о том американцы, расстрела не миновать.
— Плюнь на Кука! — хмелея, продолжал Мадер. — Человеку даны два уха и один язык, лучше молчать и слушать, чем плохо слушать и много говорить. Вы старый немецкий агент. Не пора ли нам работать не на янки, а на себя?
— А если я не соглашусь?
— Мой эфенди, — в голосе Мадера зазвучал металл. — Мы достаточно самостоятельны, чтобы избавиться от непослушного агента. Правители приходят и уходят, а разведки остаются. Разведчики вечны, мы пригодимся и через двадцать, и через тридцать лет... Американцы и англичане не простят большевикам их победного шествия по Европе. Они перегрызутся, а нам пожива...
— А если я скажу обо всем американцам? Куку?
— Двойной игры они тебе не простят! — заключил Мадер, чуть побледнев. — По крайней мере усомнятся в твоей преданности.
Каракурту ничего не оставалось, как принять предложение Мадера.
— Ты будешь заброшен американской разведкой в Среднюю Азию, — сообщил Мадер. — Я назову тебе имена и пароли среднеазиатских агентов, разумеется, не для того, чтобы использовать их на пользу янки, которые кооперируются с англичанами... Исключительно в целях содействия разведке ФРГ...
За несколько недель допроса, который вел Таганов. Каракурт уже привык к роли рассказчика. Он старательно вспоминал существенные и незначительные подробности из своей жизни. Ашир вел допрос ровным голосом. Но за внешним спокойствием скрывалась упругая, как тетива, мысль. Опытный чекист заданным будто невзначай вопросом заглядывал в тайники души допрашиваемого, располагал к разговору, и тогда у Каракурта неизбежно всплывали имена, даты, новые подробности... Ашир понимал, что Нуры кое-что скрывает, прячет в узелках памяти. Сейчас Таганов ждал, что Каракурт назовет имена среднеазиатских агентов, которые передал ему Мадер. Однако Нуры уже переключался на другое...
— Погоди, Нуры, — мягко остановил его Таганов. — Ты вспомни фамилии, что перечислил тебе Мадер...
Каракурт пожал плечами:
— Эти пароли и явки хорошо знают американцы, — попытался увильнуть он от ответа.
— Что ж, тогда изложи, как узнали американцы тайну Мадера, которую он доверил лишь одному тебе,— как бы равнодушно заметил Таганов. Он смекнул, что Нуры точно рассчитал, чем может вызвать горячий интерес.
— Дело в том, что на второй же день после беседы с Мадером я был снова приглашен на встречу с Куком, Он встретил меня злобно. Долго кричал, что я продался этому немецкому ослу, грозился расстрелять... А потом включил магнитофон, который точно воспроизвел всю нашу беседу с Мадером. Я слышал даже звук плотно закрываемой двери, звон рюмок. Но американец, поиздевавшись надо мной, остыл, усадил в кресло и заговорил ровным голосом: «Тебе, Каракурт, показалось, что уже наступило время, когда ты можешь спеться с немцами против американцев. Ошибаешься!» Далее он строго приказал мне держать язык за зубами и преданно выполнять поручения Мадера, разумеется, ставя обо всем в известность самого Кука. На всякий случай взял с меня письменное обязательство все секреты федеральной разведывательной службы Западной Германии, которые станут мне известны, передавать американской разведке. Кук обещал платить больше, чем Мадер... Он заверил, что мне будет обеспечена беззаботная старость.
— Беззаботная старость? — усмехнулся Таганов. — Уж не имел ли он в виду пенсионное обеспечение в Туркмении? Ведь посылал тебя в нашу республику... Кстати, а что сталось с твоим вкладом в швейцарском банке?
— Мадер оказался ясновидцем, — тяжко вздохнул Курреев. — Все мое золото улетучилось вместе с дымом терьяка... Кому я нужен? Даже самому себе не нужен. Денег у меня нет, убивать разучился — слишком стар...
В последние годы Каракурт чувствовал свою никчемность, часто подумывал о судьбе убитого им дешифровальщика: когда лимон выжат, корку выбрасывают. Он ловил на себе неприязненные взгляды своих «коллег», таких же предателей, как сам, которые сторонились его, опиомана. Но Родина, всегда видевшаяся Куррееву несбыточным сном, манила его как мираж.
— Я сильно виноват, — пробормотал Курреев. — За любое мое преступление меня можно ставить к стенке...
— Не видно, чтобы ты это осознал искренно, до конца.
— Что ты от меня хочешь, Ашир? Я и так весь вывернулся наизнанку.
— Значит, не весь. Имена среднеазиатских агентов и их пароли все-таки надо вспомнить, Нуры. Ты ведь еще не всех назвал.
Каракурт выжидательно посмотрел на Таганова и сказал:
— Мадер не назвал эти имена даже Гелену. Он их так долго берег в памяти, чтобы передать мне... Я многих уже вспомнил. Ведь память — это сложный и тонкий механизм. Его от руки не заведешь... Нужен освежающий толчок, душевная встряска, заряд. Этим зарядом ты начинил меня, Ашир, сын Тагана. Ты распорядись, чтобы мне в камеру принесли карандаш и немного бумаги. Я вспомню всех. Обязательно вспомню...
Светлая «Волга» ехала по утренним улицам Ашхабада. Впереди, рядом с шофером, сидел сержант госбезопасности. Сзади — двое мужчин в штатском. Один из них смугл, лет пятидесяти пяти — шестидесяти, горбоносый, с массивным подбородком. Другой — высокий, плечистый туркмен с заметной проседью в еще слегка вьющихся волосах, с волевыми, умными глазами на скуластом лице.
Вскоре последние дома остались позади, и машина, вырвавшись на загородное шоссе, увеличила скорость. Мелькали сады в весеннем цвету, холмы, покрытые гигантским паласом изумрудного разнотравья, проплывали мимо поля с безукоризненными рядами посевов, корпуса новостроек, чуть дальше аэродром, на который приземлялся пассажирский самолет...
Машина остановилась на окраине большого поселка, раскинувшегося у подножия Копетдага. Широкие улицы, окаймленные чинарами, одним концом упирались в покатые холмы, переходящие в ноздреватые горы, другим — в бело-розовые островки садов, из-за которых просвечивали желтые гряды барханов, смыкаясь с безоблачным небом. В прозрачном воздухе, настоянном свежестью гор и фруктовым ароматом, суматошно носились пчелы, взлетали сизари, где-то вдали пересвистывались кеклики.
Шофер выключил мотор у старого карагача, распростершего свои заскорузлые ветви над горной речкой, берущей начало неподалеку, в буйных кустах ежевики, будто охраняющих своими шипами хрустальные воды. Шальной ветерок, изредка налетавший с гор, запутавшись в засохших ветках карагача, издавал дрожащие трели старого гопуза — туркменского инструмента, чем-то напоминающего губную гармошку.
— Ты зачем привез меня сюда, Ашир, сын Тагана? — хрипло спросил горбоносый, выйдя из машины. В больших зрачках мелькнул испуг, тут же сменившийся равнодушием. — Я никогда не был здесь...
— Эти горы тебе незнакомы, Нуры? — усмехнулся Таганов.
— Горы, горы... — задумался Каракурт. — Клянусь горой и книгой, и кровлей вознесенной, и морем вздутым, поистине наказанье твое, господи, падет в тот день, когда небо заколеблется и горы двинутся...
— А пока горы на месте, — заметил Ашир.
Тоскливый взгляд арестованного заскользил по застывшей громаде гор, уходящих в поднебесье, задержался на шиферных крышах добротных кирпичных домов и замер на моложавом, задумчивом лице Таганова, как бы говоря: «Ну, чего ты от меня еще хочешь?»
Они стояли рядом, но невидимая полоса отчуждения разделяла их. Оба росли в одном ауле, от которого осталось одно название, ибо все дома в нем новые или неузнаваемо перестроены. Но шли они разными дорогами: один стал достойным защитником Советского государства, другой — пойман как шпион... Были в их жизни моменты, когда они встречались, виделись вблизи и издали — через прорезь винтовочного прицела, в стремительной кавалерийской атаке. Сейчас на какое-то время каждый из них отдался воспоминаниям.
— Ты, Нуры, рассказал много интересного, — проговорил наконец Таганов. — В твоем списке оказалось немало наших общих знакомых, которые или уже арестованы, или разыскиваются нами.
Ссутулившись, Курреев глядел куда-то вдаль — казалось, он не слышал слов.
