Рахим Эсенов - Легион обреченных
— Дальше? — переспросил Каракурт, и на его бронзовом лбу собрались глубокие морщины, будто силился вспомнить события более чем двадцатилетней давности. — Началась такая катавасия, что я отсиживался в одной норе в Берлине, ждал, пока кончится война...
— Эк куда занесло! — Таганов откинулся на спинку стула, как бы разглядывая Каракурта издали. — Хочешь, напомню? Ты начал искать связи с Вели Каюмом, вышел на Мадера и по его протекции стал сотрудником СД, оберштурмфюрером СС. Тебе даже пожаловали Железный крест, и вот за что... По поручению особого отдела имперского управления безопасности ты ездил в Испанию и Швейцарию — отвозил в банки документы нацистских бонз. В Берне у тебя были свои денежные интересы, совпадавшие с интересами твоих хозяев. Тебя готовили к заброске в Югославию, на выучку к эсэсовским карателям, орудовавшим под видом партизанского отряда... Зачем ты это скрываешь?
— Если тебе все известно, Ашир, то нечего и спрашивать! — деланно засмеялся Каракурт. — Я был тем ишаком, которого вздумали учить письму и чтению. Помнишь притчу? Насреддин взялся обучить грамоте ишака за двадцать лет, не побоявшись ханской угрозы казнить учителя, если животное не наберется ума-разума. Но мудрый Насреддин смекнул, что за это время кто-нибудь да сдохнет — не ишак, так хан. И я был ишаком, который ничего не понимал в грамоте разведчиков, только делал вид, что учусь...
— Довольно, Нуры! — махнул рукой Таганов. — Мы с тобой не в гизленпечек[45] играем. Не советую обманывать. Итак, советские войска штурмовали Берлин. А ты в качестве сотрудника абвера в это время перебирался в Туркестанский национальный комитет... Правильно?
— Нет, — задумчиво покачал головой Каракурт, вспомнив, как перед самым падением имперской канцелярии он случайно попал на Ноенбургштрассе и, не увидев дома, где размещался комитет, обрадовался. Здание разнесло бомбой. Вокруг одни руины... Порушенный город наводил на него тоску и уныние. «Ах, если бы вернуть годы, напрасно прожитые на чужбине!..» — Нет, нет! — повторил он, будто очнувшись. — Я сейчас все расскажу, Ашир, поверь мне, как на духу поведаю.
...Война закончилась разгромом гитлеровской Германии, но еще до ее поражения в стане среднеазиатской эмиграции, лелеявшей голубую мечту о «свободном» Туркестане, то бишь без большевиков и без Советов, заметно поредели ряды. Крысы, почуяв крушение фашистского корабля, бежали с него: кто сдавался американцам и англичанам, иные — советским войскам... Второго мая 1945 года на совещании в Мариенбаде Вели Каюм, президент ТНК, приказал подчиненным переходить только на сторону американской армии, выполнять все ее предписания, какой бы характер они ни носили. Комитет пытался очиститься от коричневого цвета, навести на себя американский лоск... Каракурт сперва оказался в американском лагере для перемещенных лиц, откуда его скоро вызволил все тот же «президент» комитета.
Куррееву предоставили отдельный кабинет в ТНК, установили приличный оклад. Каюм в беседе с ним сказал, что жену и детей Нуры из аула Конгур большевики выслали в Сибирь, что Советы не простили работу на фашистов, а потому в СССР ему грозит смертная казнь... Запугав Каракурта, президент, которого продолжали величать Вели Каюм-ханом, сбыл его за звонкую монету американской разведке. «Неприметный служащий» комитета делал переводы подборок с туркменского языка, осваивал английский, а между делом следил за сослуживцами, сообщая о их поведении американцам. От зоркого взгляда и чуткого уха Курреева не по себе становилось даже его благодетелю Каюму. Благодаря донесениям Каракурта американцы отлично разобрались в деятельности хана, увидели бесперспективность этого отщепенца, глубоко погрязшего в интрижках, заботившегося лишь о том, как набить собственный карман. Чаша терпения Центрального разведывательного управления переполнилась, когда там узнали, что шпионская организация Гелена уверенно запустила руку в хозяйство беглых туркестанцсв. А после того как из комитета сбежал казначей, унеся с собой солидную сумму денег, выделенную американцами, судьба конторы самозваного хана была окончательно решена — комитет разогнали... Разумеется, американцы позаботились о Каракурте, он стал служить в качестве специалиста по русским вопросам. Его статьи использовались на радиостанции «Свободная Европа», в «институте по изучению СССР», обосновавшемся в Мюнхене. С целью подзаработать Курреев рыскал по всей Западной Германии, бывал в Австрии, Дании и Западном Берлине. Отыскивал в трущобах морально сломленных, опустившихся азиатов, готовых за небольшую плату убить из-за угла «указанного типа», что означало человека прогрессивных убеждений, выступить в суде лжесвидетелем, зачитать перед микрофоном любую состряпанную ложь... «Холодная война» вскоре потребовала «знатоков» Средней Азии и Казахстана, и Туркестанский национальный комитет был возрожден как старый, давно забытый водевиль, но возглавил его уже не Вели Каюм. Каракурт туда не возвратился, он выполнял иную миссию...
— Как ты оказался на небезызвестном средиземноморском острове? — был следующий вопрос Таганова.
— Меня нашел какой-то американец и предложил туда поехать. Пообещал, что там я могу жениться на единоверке и хорошо зарабатывать...
— И где работал?
— На радиостанции «Поход за свободу». Там был огромный парк, запущенный, перерытый канавами с водой... Под ее вывеской скрывался шпионский центр ЦРУ, где перехватывались и обрабатывались чужие секреты...
— Много работало там народу?
— Переводчики, редакторы, инженеры, телетайписты шифровальщики... Выуживали сведения о местонахождении заводов, нефтепромыслов, электростанций, аэродромов, воинских частей... Часть сведений переправлялась радиостанциям «Голос Америки» и «Свободная Европа». Среди персонала были русские, украинцы, поляки, болгары, албанцы, турки, арабы — короче, те, кто служили еще нацистам или по разным причинам эмигрировали из своих стран.
— Чем ты конкретно занимался?
— Сперва меня проверили, умею ли стрелять из пистолета. Я неплохо поразил все мишени. Потом полковник Джеймс предупредил меня: тот, кто пришел сюда однажды, останется навсегда — с радиостанции уходят лишь по их воле... Я стал боевиком.
— Какие задания исполнял?
— Как-то мне из окна показали смуглого мужчину средних лет с толстой самшитовой тростью. Он несколько лет работал дешифровальщиком, но задумал сбежать. Я выследил, что у него в трости вмонтирован острый автоматический штык. Тенью ходил за смуглым, пока однажды ночью полиция не подобрала его труп... Он напоролся на свой штык. — Нуры опустил голову. — Утром радио сообщило, что агенты Москвы убили честного человека...
— Что еще?
— Потом я завалил одну операцию... Неудачно стрелял, и субъект, который должен был умереть, попал в больницу и кое-что рассказал местным газетчикам. Кстати, при погоне полицейский тоже прошил мне пулей плечо... Дело замяли, а я, чуть подлечившись, спешно вылетел в Канаду. Туда меня послали знакомиться с членами делегации из советских республик, которая прибыла на международную выставку. Я имел деньги и фотоаппарат. — Каракурт вдруг оживился. — У меня была инструкция: «Ищите любителей выпить — пьяному море по колено. В таком состоянии человек польстится порнографией, деньгами, начинает хвастаться — эта слабость свойственна в большей или меньшей степени каждому. Ищите хвастунов, и они попадут в тщательно расставленную сеть...» Но там я сам попал в «советскую ловушку»...
— Продолжайте, продолжайте, — кивнул Таганов.
В канадском городе Курреев неожиданно встретился со своим односельчанином, молодым агрономом, который рассказал о Конгуре, и Нуры забыл об инструкциях... Он, представлявший Конгур убогим, с жалкими карагачами и изнывающим от жары, часто вспоминал единственный колодец на такыре, мейдан — место сбора старейшин, детских игр... А агроном вдруг обрисовал ему благоустроенный поселок с густой зеленью. Самое поразительное для Нуры было то, что его любимая Айгуль не вышла ни за кого замуж, воспитала сына, который окончил институт и стал инженером, выучила дочь, окончившую аспирантуру в Новосибирске. Гульшат живет в Москве, стала кандидатом наук, продолжает свои научные исследования. И, наверное, агроном еще долго говорил бы с Нуры, если бы у того не вырвалось признание, что он, Нуры, сын Курре, предал Родину... Агроном взглянул на него, как на прокаженного, и ушел, презрительно плюнув себе под ноги.
По просьбе Каракурта один турок написал в Конгур письмо и неожиданно получил оттуда ответ. В селе еще жива была мать Нуры. Курреев долго и тоскливо разглядывал вложенную в конверт фотокарточку со своим семейством. Айгуль была одета по-европейски — в платье с коротким рукавом, а Нуры помнил ее в яшмаке — платке молчания, с большим ведрообразным бориком на голове... Ему вспомнились минуты, когда он скакал на жеребце под свист пуль вместе с Эшши-ханом и с отцом, оставляя беременную жену и сына. Неужели это был он?! Будь проклят тот день и час, когда его нога ступила на чужую землю, оставив на Родине дорогих ему людей...
