Борис Григорьев - Скандинавия глазами разведчика
Наиболее предприимчивые и приближённые к начальству «чейнджовщики» приезжали в Лонгйербюен и «толкали» свой товар на самых ближних подступах к потенциальному покупателю: в аэропорту, у почты, у магазинов. Сначала они скромно стояли в сторонке, ожидая, когда степенные прохожие обратят на них внимание, но потом осмелели и стали наседать на лонгйер-бюенцев там, где их застигнет случай.
«Командировки» «чейнджовщиков» в норвежский посёлок проходили в свободное от работы время [66], и они всеми правдами и неправдами пристраивались к какому-нибудь вертолёту или очередному походу баренцбургского портового буксира «Гуреев» и добирались-таки до Лонгйербюена. Часть «привилегированных» «чейнджовщиках» совершала свои ходки к «норгам» на рудничных снегоходах «Буран», причём «самых-самых» вообще освобождали от работы и отпускали в Лонгйербюен на несколько дней. В Баренцбурге поговаривали, что последняя категория «чейнджовщиков» состояла у рудничного начальства на откупе, то есть делилась с ним основной долей выручки от продажи, оставляя себе какой-то процент. Так появился на Шпицберген-щине и свой доморощенный рэкет.
Похоже, так оно и было, потому что «откупные» «чейнджовщики» практически не вылезали из Лонгйербюена и пропадали там целыми неделями.
Вот эта «цыганщина» явно не понравилась Л. Элдрингу, и на очередном четверге он сделал решительный протест, обнаружив назойливых «чейнджовщиков» почти у дверей своей конторы, и потребовал убрать их из норвежского посёлка. Если уж шахтёры хотели «чейнджовать», то пусть делают это у себя дома.
«Чейнджу» был нанесен серьёзный, но далеко не смертельный удар, и когда я в мае 1992 года возвращался в Москву, он оставался вторым (после добычи угля) по важности занятием русско-украинских полярников.
Прихотливый спрос норвежцев принимал самые неожиданные формы. Последним криком моды на Западе в начале 90-х годов стали предметы быта советского ГУЛАГа. И хотя на Шпицбергенщине лагерей НКВД никогда не было, но предметов «архипелага ГУЛАГ» было там в достаточном количестве. Бесплатная экипировка, выдаваемая шахтёрам, как нельзя лучше подходила для этого. Чёрные дублёные полушубки и допотопные ватники, чёрные цигейковые шапки, чёрные рукавицы на меху и чёрные валенки — разве они чем-то отличались от гулаговских?
И шахтёры пустились во все тяжкие, распродавая сначала избытки полярной одежды (износить за год полушубок, ватник или валенки было практически невозможно, а администрация исправно снабжала их новыми комплектами), а потом, исчерпав предназначенные к вывозу на материк запасы, приступили к реализации только что выданной, являясь на работу в чём попало. Сначала дирекция шахты, поверив некоторым шахтёрским байкам о «пропаже» или «порче» одежды, досрочно выдавала комплект новой, но потом, убедившись в том, как быстро уменьшается на складе ворох полушубков и валенок, установили за её выдачей жёсткий контроль.
Но половина содержимого складов успела перекочевать в Лонгйербюен, а оттуда — в другие столицы мира. Слух о шпицбергенской гулаговщине распространился, судя по всему, по всей Европе. Когда в Баренцбург прибыла совместная шведсконорвежская группа журналистов, чтобы сделать репортаж о жизни российских шахтёров, то первое, о чём они меня попросили, — это попытаться достать «зэковский» полушубок или, на худой конец, шапку и валенки. С трудом мы отыскали валенки, которые пошли за сто крон. Обе высокодоговаривающиеся стороны остались ими весьма довольны.
Думается, пока на архипелаге будут туристы, до тех пор и будет процветать там «чейндж». Согласно тенденциям, наблюдаемым в развитии современного мирового туризма, количество путешествующих будет только повышаться.
А на Шпицбергене их всегда будет больше, чем самих «чейнджовщиков».
ЖИЗНЬ КОНСУЛЬСКАЯ И РЕЗИДЕНТУРСКАЯ
...Разведчики гордятся, может быть, получают удовольствие от возможности создания своего тайного «я» и иногда уходят из жизни, так до конца и не осознав, что же в действительности они собой представляют.
Ким ФилбиНе успел я протереть глаза от первого на шпицбергенской земле сна, как с ходу пришлось окунаться в полярные будни. В консульство явился запорошенный снегом молодой норвежец и попросил оказать срочную помощь в транспортировке своего товарища до баренцбургской больницы. Они шли на снегоходах из Лонгйербюена в Баренцбург, и на подходе к мысу Хеер их застал мощный «заряд». Один из снегоходов потерял ориентацию и свалился в каньон, в результате чего товарищ получил перелом ноги.
Мы тут же связались с нашим хирургом, и через десять минут он, тепло одетый, стоял в вестибюле консульства. Помощь норвежцу была оказана, его прооперировали в нашей больнице, и через некоторое время он выздоровел и был выписан домой.
Это ЧП неприятно напомнило нам о нашей неподготовленности к таким событиям и о том, что парк наших снегоходов требовал срочного ремонта. Предыдущая смена наших товарищей довела их до плачевного состояния, потому что пользовались бензином с октановым числом 76 вместо 95. Экономя на валюте (в Баренцбурге был только 76-й бензин), испортили все двигатели, так что в строю остался всего один снегоход «Ямаха», да и то весьма условно. С этого я и начал свою деятельность на Шпицбергене в качестве резидента КГБ.
С первых же дней своей работы в консульстве я попытался ввести в резидентуре такой же режим дня, которого придерживаются во всём мире: выход на рабочие места в 9.00, работа с документами, беседы, обмен мнениями, постановка задач, перерыв на обед и послеобеденная работа в «поле».
Мои подчинённые как-то нехотя согласились с моим предложением перейти на такой распорядок дня, но возражать не стали. Где-то в уголках их глаз я прочитал: «Давай-давай, усердствуй. Посмотрим, что “запоёшь” через месяц-два».
И действительно, месяц мы как-то продержались, хотя некоторые сотрудники по уважительным причинам частенько запаздывали-таки с утра, а потом ходили по кабинетам как сонные мухи. Когда я спрашивал их, в чём дело, то они, как правило, отвечали, что поздно легли спать.
— Так в чём же дело? — спрашивал я. — Ложитесь раньше.
— Не получается, Борис Николаевич.
Прошла неделя-другая, и я вдруг тоже стал обнаруживать в себе по утрам какое-то недомогание, какую-то характерную слабость в членах, лёгкую одышку. И чем дольше я жил в Баренцбурге, тем труднее становилось вставать с постели.
Я проконсультировался с консулом Еремеевым, и он «популярно» рассказал мне, что мой организм, по всей видимости, начал адаптироваться к «полярке». Вся слабость в чреслах объяснялась всего-навсего нехваткой на Шпицбергене кислорода. Поэтому, если на работе нет срочных или экстраординарных дел, рекомендуется лучше полежать в постели и не насиловать напрасно организм. Организм сам подскажет, когда ему можно выходить на работу.
Такое объяснение показалось мне весьма удобным извинением для нерадивых чиновников. Я припомнил, что сам Леонид Михайлович, вероятно, следуя вышеописанной рекомендации, никогда не появлялся в служебных помещениях консульства раньше 12.00, а уж его-то организм должен был уже приспособиться к коварной «полярке»! Его супруга, подрабатывавшая в администрации рудника, рано уходила из дому, а он после длительных ночных сидений у камина со своей любимой бухгалтершой Натальей отсыпался и отлёживался в постели.
— И когда это состояние слабости исчезнет? — спросил я консула.
— Говорят, адаптация может длиться до двух лет.
— Так к этому времени истечёт срок командировки.
— Ну так её можно всегда продлить, если уж тебе так хочется пройти весь курс адаптации, — предложил Еремеев. — А потом так же болезненно будешь чувствовать себя в Москве, отвыкая от «полярки».
Об этом разговоре я постепенно стал забывать, потому что наступал полярный день, в течение которого солнце немилосердно светит со всех сторон, и ко мне пришла бессонница. Правда, утром-то я кое-как поднимался, но к обеду так уставал, что после обеда приходилось «прихватить» в постели пару часиков сна. Но если ты поспал днём, то ни за что не сможешь сомкнуть глаз ночью. И так «на колу мочало, начинай сначала».
Старый полярник — метеоролог из Мурманска Борис Иванович Синицын тоже советовал не насиловать организм и спать тогда, когда он этого хочет. Признаюсь, я последовал его совету и стал чувствовать себя намного лучше. Правда, иногда приходилось находить себе занятие ночью, которую ночью можно было назвать с большой натяжкой, потому что из-под плотных жалюзи пробивался такой яркий солнечный свет, которого нет в самый яркий солнечный день в Африке.
Потом я пришёл к выводу, что требовать соблюдения режима дня в условиях, когда главной задачей является решение вопроса о выживании, было бы неразумно. Выполнение самой простой бытовой задачки, о которой на материке вообще не задумываешься, требует на Шпицбергене зачастую колоссальных затрат энергии и времени. Отвести ребёнка в детский сад, когда ветер со снегом сбивает тебя с ног, — это уже подвиг.
