Эндрю Йорк - Ликвидатор
Если это станет концом истории, дело Хартмана можно будет считать самым успешным заданием. Но существует опасность появления непредусмотренной заранее детали, к примеру, кто-то мог видеть, как вчера утром он материализовался на вершине скалы. Или просто барбадосская полиция окажется слишком подозрительной. Уайлд с величайшим уважением относился к полицейским. Он ожидал от них проявления самых лучших качеств и всегда должным образом принимал это в расчет. Он предполагал, что они расследуют действия и поведение Чарльза Вэйна с момента его прибытия на Барбадос и, соответственно, обнаружат, что он вообще не приезжал на остров, по крайней мере, в качестве официально зарегистрированного пассажира какой-либо известной компании.
Без сомнения, тогда они обратятся за помощью на соседние острова, чтобы проследить нелегальный въезд. Им также может прийти в голову проверить всех тех, кто вчера официальным образом покинул остров, и сверить этот список со списком прибывших в тот день, когда Чарльз Вэйн зарегистрировался в отеле. Если ему повезет, думал Уайлд, единственным совпадением в этих списках окажется Роджер Майлдмэй. Но Уайлд не верил в везение.
К тому времени, однако, пройдет по меньшей мере неделя с тех пор, как «Хильду» обнаружат разбившейся о скалы Кобблера. Барбадосская полиция, несомненно, узнает, что Роджер Майлдмэй покинул их остров, чтобы оказаться на еще более маленьком острове Гернси в проливе Ла-Манш, откуда он отбыл за три недели до этого. Но к сожалению, никто на Гернси никогда ничего не слышал о Роджере Майлдмэе, поэтому след потеряется. А Хильда? Барбадосская полиция не станет оповещать об этом Хильду Хартман, доказать связь Чарльза Вэйна, Роджера Майлдмэя и Гюнтера Хартмана она никогда не сможет. Дело так и останется открытым. Дело номер 23.
В Хитроу было облачно. Девушка из наземной службы спросила: «Пожалуйста, кто на пересадку?» — и Уайлда, помахавшего на прощание рукой миссис Беннет, оттеснили. Таможенная и иммиграционная службы больше интересовались его сертификатом о состоянии здоровья, чем им самим или его скудным багажом. Роджер Майлдмэй путешествовал с британским паспортом, и его не останавливали. Зал вылета, как всегда, был переполнен. Английское лето закончилось, и все эти нервные люди двинулись за солнцем в Испанию, на Мадейру и Канарские острова. Они обсуждали погоду, вероятность туманов и где сейчас находятся их жены, а если это были жены, то они обсуждали, где сейчас находятся их дети. Уайлд прошел в бар.
— Вы умеете делать «Фриско»? — обратился он к бармену.
— Нет.
Существует разница между средним барбадосским владельцем бара и средним британским барменом. Уайлд выпил виски со льдом и отправился в мужской туалет. Он повесил шляпу и плащ на крючок у двери, снял солнечные очки, вымыл руки, потом вернулся к двери и, проигнорировав шляпу, надел плащ наизнанку. Новый плащ был темно-синего цвета. Он вернулся в зал. По билету он все еще оставался Роджером Майлдмэем, но слова «высокий человек в плаще цвета хаки, мягкой шляпе и солнечных очках» больше не вызвали бы его образ в памяти спутников-пассажиров, в особенности через неделю.
На Гернси было ясно. В октябре остров неизменно наслаждается коротким бабьим летом, которое в честь доброго святого называли «летом святого Мартина». Остров был так мал, что с борта заходившего на посадку «вискаунта» его можно было обозреть во всей целостности, как рельефную модель. Было четырнадцать минут двенадцатого, и солнце сверкало на крышах тысячи и одной оранжереи. Гернси представлял собой один огромный сад-рынок и все же сохранял при этом странную привлекательность. На юге гранитные скалы поднимались над морем примерно на триста футов; с севера остров спускался к морю серией обрывистых долин и песчаных бухточек, которым придавали зрелищности гранитные камни, серые и цвета ржавчины, выступавшие из земли и воды. Характер у жителей был чисто островной — независимый. Уайлд подумал, что Питеру Рэйвенспуру повезло во многих отношениях.
Солнце было на удивление теплым. Уайлд сошел с самолета последним, одинокий приезжий в толпе местных жителей, возвращавшихся домой после окончания отпусков. Он прошел в слишком маленький зал ожидания, где гудела полоса конвейера и постукивали выползавшие на ней чемоданы. Кружились люди, дети с визгом носились взад-вперед. Уайлд перекинул через плечо дорожную сумку и прошел вниз по проезду мимо таксистов. Ветер трепал его волосы и скользил между зданиями. Самолетов было мало. Аэропорт Ла-Вилльяз готовился к долгой зимней спячке.
Он закурил и стал ждать автобуса. Если бы солнце было чуть горячее, а ветер не такой резкий, он мог бы снова почувствовать себя на Барбадосе, на расстоянии целой жизни и трех тысяч миль. Он смотрел, как машины потоком выезжали со стоянки. Загорелые и обветренные люди внутри них были спокойными и счастливыми. Их лица выражали нечто большее, чем обычное приподнятое настроение после полета, они словно бы сообщали, что их существование продолжается, что они побывали во внешнем мире, заправились впечатлениями, а теперь вернулись домой, в мир, где промышленные споры отсутствовали, армия также отсутствовала, а полиция проводила время, гоняясь за нарушителями правил дорожного движения. Им не нужны были документы, чтобы уехать и чтобы вернуться; при всей своей независимости для иммиграционных служб они были частью Соединенного Королевства. И для них это означало всего лишь экономию времени и удобство. В то время как для Уайлда было вопросом жизни и смерти, потому что при возвращении на Гернси после отдыха под парусами никому в голову бы не пришло попросить его показать паспорт. Что и говорить, Кэннинг раскопал превосходный черный ход для того, чтобы он мог безбоязненно приезжать и уезжать с Британских островов.
Автобус доставил его в город. Сент-Питер-Порт смотрел на восток, прильнув к одной стороне обрывистого небольшого холма. Он креп и разрастался веками без всяких осложнений. Даже пять лет нацистской оккупации оставили на нем не слишком много шрамов. Многие дома выглядели старыми и на самом деле таковыми и были. Большинство из них занимало совсем мало места — земля под строительство стоила на Гернси целое состояние. Сент-Питер-Порт успокаивал, тогда как Бриджтаун тревожил. Если здесь не бросалось в глаза поразительное богатство, то и следов откровенной бедности тоже не было.
Гавань простиралась в стороне от широкой эспланады. Она была целиком произведением человеческих рук, и черные скалы все еще стояли кучками возле бетонных волнорезов. Прилив вошел в силу, так что сейчас даже во внутренней гавани моторные лодки гарцевали у причалов. Дальше стояли на якорях полдюжины морских яхт. Тоненькая струйка людей в дождевиках удалялась от причала почтового корабля, а далеко в море виднелся крохотный красно-бело-синий игрушечный кораблик, который шел под парами мимо маленьких островов Херм, Сарк и Джету, направляясь к Кэскетс, а потом в Веймут. Современные обтекаемые линии кораблей казались неуместными в этих местах, где время остановилось. И как бы в доказательство этого доминировал надо всем замок Корнет, возвышавшийся огромным, ржаво-гранитным четырехсотлетним массивом над южным волнорезом гавани.
Сойдя с автобуса, Уайлд направился вдоль дока. В конце его он оперся о перила и закурил сигарету. Он наблюдал, как к ступенькам под ним осторожно подходит лодка.
Стерн ступил на берег с фалинем. Он был удивительно маленьким человеком, его тело было словно составлено из спичек; от этого его голова с крупным носом и толстыми губами казалась чересчур большой. Его зеленые глаза были такими же безжизненными, как седые редеющие волосы. Сейчас ему было за пятьдесят, но в свое время его обманчивая худоба и кажущаяся беспечность стали фатальными для очень многих людей. Это было во время войны, когда он и Питер Рэйвенспур работали вместе. Работа их продолжалась до того дня, как пуля в бедро превратила Рэйвенспура из оперативника в связного. Должно быть, они были отличной парой, подумал Уайлд. Мелкий и смертоносный, парочка пираний. Разумеется, во время войны это было относительно просто. Вопросы законности не принимались во внимание. Уайлд, начавший заниматься этой работой в результате необычного инцидента в Корее, часто жалел, что не родился лет на пять раньше.
Стерн оперся о перила рядом с ним.
— Первый приличный день за последние две недели. Большую часть времени дул ветер в шесть баллов. Некоторым все время везет.
Он выговаривал слова тщательно, сознательно убирая любые следы акцента. Его родители добрались до лондонского Ист-Энда из Богемии в начале века, и он был младшим из тринадцати детей. Он считал Уайлда своим самым близким другом в организации, потому что Рэйвенспур и Балвер были выпускниками Сандхерста [1]. Но в отличие от Уайлда Стерна в шестнадцать лет в регулярную армию отправил его собственный безработный отец. Удивительно, но он добился успеха. Уайлд подумал, что Стерн, вероятно, не смог бы подняться так высоко, если бы не объединил силы с Рэйвенспуром.
