Дэвид Игнатиус - Банк страха
Через два дня они улетели в Париж, где Фрэнка поместили в американскую больницу. Его положили в большую палату, выходившую окнами на особняки пригорода Неилли. В течение первой недели Сэм сидел с отцом почти круглые сутки. Заботиться о старике было для него своего рода анестезией, отвлекавшей от мыслей о Лине. Чтобы скоротать время, Сэм читал отцу вслух. Сначала старик попросил «Долину кукол»,[25] но Сэм отказался ее читать. В конце концов сошлись на «Уловке-22».[26] В особенно веселых местах отец смеялся так, что Сэму приходилось утирать слезы с его щек.
Фрэнк отказался рассказывать о событиях, приведших к происшествию в Женеве. Видимо, он понял, что уже много лет чудовищно заблуждался в своих оценках, и теперь с этим надо было как-то разобраться. Как можно так вот сразу осознать это заблуждение? А говорить что-нибудь вообще — значило приуменьшить его тяжесть; поэтому Фрэнк не говорил ничего. Его ошибка осталась позади, словно массивный айсберг, который нанес тяжкий ущерб и теперь, с течением времени, отдалялся все больше и больше. Он не хотел говорить об истязании и о том, чего от него так добивались люди Хаммуда. Все это закончилось. Как и у многих представителей его профессии, практическая этика для него заключалась в простом рецепте из пяти слов: «Давайте об этом не будем». Так он и делал. «Управление» обо всем заботилось, сглаживало все шероховатости. И эту вечную заповедь не могли поколебать несколько минут «нанесения увечий» в женевской гостинице. Сэм ухаживал за ранами отца, читал ему вслух, выслушивал его рассуждения о том, как устроен мир. Это успокаивало. В конце концов Сэм понял, что он был бы даже расстроен, если бы отец попытался как-то оправдываться.
Лишь один раз, как-то к вечеру, Фрэнк, который перед тем долго лежал уставившись в стенку палаты, сказал одну вещь, относившуюся к событиям в Женеве:
— Знаешь, сын, а эта твоя подружка — все-таки умная сучка.
Однажды утром, подходя к больнице, Сэм увидел слоняющегося по тротуару человека, которого он, кажется, узнал. Это лицо он видел в Женеве, в парке около озера, в тот день, когда прилетел встретиться с Линой. Теперь этот человек носил шляпу, прикрывавшую лысину, но у него было все то же смуглое лицо и те же глаза. Он бродил по тротуару все утро. Наконец Сэм показал его отцу и спросил, что он об этом думает.
— Это кто? — спросил Фрэнк.
— Думаю, он работает на Хаммуда. Он ходил за мной в Женеве.
— Боже мой! — сказал Фрэнк и положил на лоб забинтованную руку. — Этого не должно быть.
— Чего не должно быть?
— Хаммуд должен был отвести своих ребят обратно в клетки. Он обещал Управлению. Какого хера они тут делают? У меня больше нет лишних пальцев, черт возьми!
— Ну и что мне делать?
— Позвони в посольство.
— Зачем? Что будут делать они? Ты же сам сказал, что они уже вроде обо всем договорились.
Фрэнк на минуту задумался, потом снова выглянул в окно.
— Ты прав. Не звони в посольство. Я им больше не верю, в рот их… — Он посмотрел на сына и развел забинтованными руками, похожими на две буханки белого хлеба. — У тебя что, есть еще какая-нибудь идея, сын? — спросил он. — Расскажи папе.
Это было своего рода повышение в чине.
У Сэма действительно была идея — позвонить Али Маттару. Сначала палестинец-посредник не хотел с ним встречаться, но потом, когда Сэм изъявил готовность прилично заплатить, передумал. Он предложил встретиться в тот же день, попозже, в Люксембургском саду около теннисных кортов. Это выглядело как-то чересчур драматично, но Сэм обещал прийти. Али заявился на встречу в модном итальянском утепленном костюме и с теннисной ракеткой, на которой еще оставалась магазинная этикетка. Усы у него отросли и свешивались еще больше. Пока Сэм не подошел к нему вплотную, Али на него не смотрел.
— Вы стали опасным человеком, хабиби, — сказал он, когда Сэму наконец удалось пожать ему руку. — С вами никто не хочет разговаривать, кроме вашего дорогого лучшего друга Али. Так что будьте добры, следите, чтобы нас никто не видел. — Оглянувшись по сторонам, они заметили только двух юношей-французов, перебрасывавших мяч на асфальтовом корте.
— Почему это я стал опасен? — спросил Сэм.
— Не надо прикидываться, друг мой, — сказал палестинец. — Вы знаете почему. Все эти ваши штучки в Ираке, в Женеве, с Хаммудом. Кстати, как ваш отец? В порядке? Сколько у него сейчас пальцев?
— Девять. Но он в порядке. Кстати, откуда вы знаете о моем отце?
— У’Аллах! Новости расходятся быстро, друг мой. О вас, и о вашем отце, и о том, что случилось в Женеве, все только и говорят. Это бомба! Хаммуд взбешен до сих пор. Во всяком случая, я так слышал. Впрочем, Господи, что может знать Али?
— Вы много можете знать. Поэтому я и хотел с вами поговорить. Мне нужна помощь.
— Хабиби, я уже сказал вам. Вы сейчас такой опасный человек, что эта помощь стоит дорого. Даже ваш друг Али должен будет очень много с вас запросить. И это не просто торговля. Я хочу, чтобы вы знали.
— Я заплачу. Сколько вы хотите? Десять тысяч долларов?
— Пятнадцать тысяч, дорогой мой. За один день добывания информации. И вам еще повезло, хабиби, потому что мой тунисский друг Айяд сейчас здесь. Я увижусь с ним сегодня вечером, и он мне все расскажет. Пятнадцать тысяч по меньшей мере.
— Пусть будет двадцать тысяч. Меня не волнует, сколько это будет стоить, если вы скажете мне правду.
— Может быть, вы в Женеве сошли с ума, что бросаетесь деньгами. Но о’кей. Дают — бери, а бьют — беги. Вы понимаете, что я имею в виду? Скажите, что вы хотите узнать, и я узнаю.
— Ну, слушайте. Сегодня перед окнами палаты, где лежит мой отец, мы видели одного из людей Хаммуда. Он проторчал там все утро, словно привязанный. Мы хотим знать почему. Мой отец считал, что уже все кончилось, что было перемирие. Он хочет знать, что еще нужно Хаммуду.
— Я понял вас, дорогой. Я спрошу Айяда. Может быть, он знает. Вероятно, он знает. Я уверен, что он знает.
— И еще одно. Я хочу знать, что стало с иракской девушкой, о которой мы тогда говорили в Лондоне, которая работала у Хаммуда. Ее зовут Лина Алвен. Она исчезла в Женеве. Я думаю, что ее схватили люди Хаммуда и отвезли в Багдад, но я хочу знать точно. Жива она или погибла — я хочу знать. О’кей?
Али Маттар пожал плечами.
— Вы хотите знать — я узнаю. Нет проблем. Встретимся завтра утром в одиннадцать часов, иншаллах, и я передам вам, что скажет Айяд.
— Где мы встретимся?
Али на минуту задумался, видимо, выбирая место, наиболее неожиданное для палестинца-мусульманина.
— О’кей, — сказал он. — Али будет стоять перед собором Нотр-Дам. Вы знаете, где это, хабиби? Большие башни. С ангелами.
— Да, — сказал Сэм. — Я знаю, где это.
В тот вечер, вернувшись в больницу Неилли, Сэм прочитал отцу еще несколько глав. Сейчас они взялись за Диккенса. Старик попросил почитать «Домби и сына» и, кажется, хорошо знал этот роман. В грустных местах он даже всплакивал. Оказалось, его отец читал ему эту книгу, когда он был еще мальчиком. В какой-то момент старик задремал, а когда опять очнулся, ткнул в сторону сына одним из своих перевязанных пальцев.
— Диккенс вел себя по отношению к жене и детям как настоящее дерьмо, — сказал он. — Ты это знал?
На следующий день Сэм встретился с Али перед собором. У палестинца был лукавый вид, словно он раскрыл какой-то особенно пикантный секрет. Они пошли через Понт-о-Дубль на левый берег. Ватага мальчишек на роликовых коньках давала представление небольшой толпе зевак; они перепрыгивали через ящики и демонстрировали слалом между консервными банками. Сэм отошел от толпы и облокотился на каменный парапет моста. Палестинец наклонился к уху Сэма и сложил чашкой ладони; кончики его усов касались щеки Сэма.
— Вы разыгрываете меня, хабиби. Но уж ладно, я всегда знал, что вы ловкач.
— О чем это вы? Совсем я вас не разыгрываю. — Сэм стоял против солнца, и глаза его блестели. Рядом с ними цыганенок, на скорости въехав на крошечный подъемчик, перепрыгнул через кучу ящиков высотой больше полутора метров.
— О-хо-хо, Сэм. О’кей. Как скажете. — Он подмигнул. — Я даю вам информацию, вы платите мне деньги. Нет проблем. Оставляем игры до следующего раза.
— Скажите же просто, что вы узнали, Али. Я не шучу. Вы поняли?
— Йа бей! Я скажу. С чего вы хотите, чтобы я начал?
— С чего хотите. Говорите же.
— О’кей. Насчет этой девушки Лины Алвен вы были правы. Люди Хаммуда гонялись за ней в Женеве. Они думали, что она знает все секреты про деньги Хаммуда. Все секреты. И передает их израильтянам. Поэтому они послали десяток тунисских ребят Айяда, чтобы за ней охотиться. Очень много людей. И они схватили ее и отвезли в Багдад, но она сбежала и вернулась в Женеву — миш мауль! — не знаю как. Может быть, с помощью саудовцев.
