Данил Корецкий - Расписной
– Зря вы это, командир, – сказал Круглов. Он выглядел испуганным.
– Нормально, – сказал Волк, выходя на дорогу.
Навстречу ему, оставив дверцу открытой, выскочил Сергеев.
– Что случилось, командир?!
– Отправляйтесь на маршрут! – приказал Волк. – После смены напишете рапорт, как вы оказались в сопровождении иногороднего транспорта.
– Да рапорт написать недолго! – зло ответил сержант. – Только я действую по приказу…
– Кто отдал приказ? В чем его суть?
– Сейчас узнаете…
Он резко повернулся и полез в машину.
Через несколько минут в кабине ПМГ-12 ожила рация.
– Скала – Двенадцатому. Доложите обстановку.
– Нахожусь на Южном КП ГАИ, – доложил Волк. – Обнаружил необоснованное сопровождение четвертой машиной транзитного транспорта. Сержанту Сергееву приказано вернуться на маршрут.
– Вас понял. Ждите указаний.
Этот диалог фиксируется магнитофоном. Теперь сохранить ситуацию в тайне невозможно.
Прошло пять минут. Десять. Пятнадцать. Сергеев надеялся на поддержку. Но вышла заминка. Где-то за кулисами звучали доклады и принимались решения, но, очевидно, выработать окончательное решение не удавалось. Одно дело, когда все идет «штатно», не оставляя следов в документах и памяти посторонних лиц, другое – когда к делу приковано внимание. И когда в центре событий столь странная фигура, как старший лейтенант Волков – то ли бывший комитетчик, то ли действующий под прикрытием и выполняющий задание по разоблачению коррупционных связей в тиходонской милиции.
– Скала – Четвертому. Выполняйте распоряжение командира взвода – возвращайтесь на маршрут.
Даже на расстоянии было видно, как у Сергеева отвисла челюсть. Хлопнула дверь, ПМГ-4 сорвалась с места. Ожидавшие развязки гаишники хищно окружили фуру. Понурый водитель выскочил из кабины с пачкой документов в руках.
– Возвращаемся на маршрут, – сказал Волк.
– Ну вы даете, командир! – не по-уставному ответил Круглов и завел двигатель.
Никаких официальных последствий этот эпизод не повлек. Только Волку показалось, что некоторые сослуживцы стали его сторониться. И Барин, который уже давно перестал хвалить успехи взвода патрульно-постовой службы, на каждом совещании делал ядовитые замечания, подчеркивая, что руководить взводом и самому образцово исполнять служебные обязанности – вовсе не одно и то же. Несколько раз он сказал о необходимости правильно строить отношения с подчиненными и избегать ненужных конфликтов. Больше никакого «дерганья» скрытой криминальной сети не произошло. Если не считать одного ночного звонка.
– Не суй харю в чужие дела, мусор! – произнес грубый голос с жесткими интонациями, выдающими безжалостность натуры. – Кишки на сук намотаю!
– На парашу захотел, петух проткнутый! – рявкнул Расписной, но в трубке уже раздались короткие гудки.
Через два дня, возвращаясь с ночной смены, старший лейтенант Волков почувствовал одиночество и усталость, полную жизненную бесперспективность. Тиходонск был ему тесен, а Центральный райотдел казался камерой Владимирского централа. Только там он являлся разведчиком во вражеском стане, на штабных картах его фигура была отмечена жирным красным кружком и на нее делалась ставка в серьезной, политически значимой операции. О нем думали, по мере сил и возможностей заботились, оберегая от неприятностей. А впереди брезжила перспектива выполнения задания и связанные с этим приятные последствия. В числе которых и надежда на встречу с Софьей. И даже глупые иллюзии о том, что он сможет привязать эту женщину к себе и прожить с ней всю жизнь…
А здесь он был сам по себе, никому не нужный и никем не защищаемый, и впереди был длинный темный туннель, ведущий к зловонному септику, как в политической зоне ИТК-18. Именно об этом думал, возвращаясь домой поздно вечером, командир взвода патрульно-постовой службы старший лейтенант Волков, держащий в левой руке завернутый в газету цилиндрический предмет.
Психолог отдела расценил бы эти мысли как депрессию и отнес старлея к группе риска, которую следует ограничивать в доступе к табельному оружию. Но психолог не мог разобраться в душах двухсот пятидесяти человек, среди которых значительная часть подвержена депрессиям, привычно нейтрализуемым с помощью проверенного сорокаградусного напитка. В его картотеке Волков числился наиболее психически уравновешенным и устойчивым к стрессам, а также равнодушным к алкоголю.
А Волков, шагая по темной, засыпающей улице, думал, какой мрачной тишиной встретит его пустой дом… Да и не дом – временное пристанище… Он купил бутылку водки, которая так хорошо помогала коллегам, да и миллионам советских граждан, но его огненная жидкость не веселила, только притупляла неудовлетворенность и обиду. И сейчас он не испытывал обычного для пьющих людей чувства радостного предвкушения, напротив – то, что он шел в форме с бутылкой, наивно завернутой в газету, раздражало и злило. А злость на самого себя – самое разрушительное чувство в мире. И водка здесь не помощник. И Нинка не помощница. Можно зайти к ней и завалиться в постель, можно вызвонить к себе, но это ничего не изменит. Хороший шашлык не заменишь вареной колбасой. Если бы в съемной квартире вдруг оказалась Софья, все вмиг изменилось бы и жизнь старшего лейтенанта осветилась солнцем радости и счастья.
«Эй, шухер! – заорал кот. – Сзади!»
Волк прыгнул влево, резко развернулся и ударил назад. Кулак попал в темную фигуру, призрачно материализовавшуюся из темноты. Но в отличие от призрака она не была бесплотной: туго сложенные пальцы ударили в кость, раздался стон, тело безвольно отлетело и рухнуло на асфальт.
«Их трое, с пиками!» – предупредил кот.
Но Волк и не собирался наклоняться к упавшему, подставляя беззащитную спину. Он развернулся еще раз и обрушил бутылку на голову очередного врага. Раздался звон стекла и хруст кости, в руках осталось только горлышко с клочьями свисающей газеты. Этим горлышком он и ткнул третьего нападающего. Тот отчаянно, по-звериному, завыл. Пришлось ударить еще раз, но на этот раз эффект оказался меньшим, потому что человек не упал, а, отчаянно матерясь, бросился бежать.
В доме стали зажигаться окна. Кто-то со скрипом распахнул раму.
– Эй, вы что, совсем оборзели?! Ночь уже!
– Вызовите милицию! – крикнул Волк. – Быстро!
* * *Мотька Босой надеялся, что жизнь у него изменится. Кто он есть сейчас? Да никто – мелочь пузатая, мелкий кармаш. И деньги у него не держатся, оттого и кликуха. И уважения никакого: все знают, что, хотя Мотька и платит в общак, серьезных корефанов у него нет и мазу тянуть за него некому.
Другое дело – если выгорит, если Холеный приблизит его, «приподнимет». То есть, конечно, не к себе лично приблизит – для Холеного Мотька слишком мелкая сошка, – но хотя бы возьмет в свою кодлу. Мотька очень на это надеялся, хотя и не понимал, зачем он может быть нужен такому авторитету, как Холеный. Может, тот проведал, что Мотька пацан правильный, никогда не крысятничал, с подельниками делился честно, от мусоров всегда держался подальше. И биография у него была хорошая: в пионерах не состоял, из школы выгнали, в спецучилище за кражи два года отмотал… С такой биографией даже короновать могут, не сейчас, конечно, эту честь еще заслужить надо, но если авторитетный человек за собой поведет и он сам не подкачает, то лет через десять – кто знает…
Разговаривал с Мотькой Басмач, правая рука Холеного – мрачный урка, явно с примесью какой-то азиатской крови, что сразу было понятно по раскосым злым глазам. Мотька опешил, услышав, что ему предлагают.
– Так я без вопросов, век воли не видать! Только зачем я вам нужен? – засуетился он.
В кодлу Басмача входили такие амбалы, от одного вида которых у Мотьки чуть сердце не выскакивало из задницы. Да и другие люди Холеного были им под стать.
– Сгодишься, – ухмыльнулся Басмач. – На подхвате будешь – вдруг на что и понадобишься по мелочи. Дел у нас много, всякое говно тоже нужно. Или думаешь, я тебя себе на смену готовлю? – Он посмотрел на Мотьку так, что у того душа ушла в пятки. Сладкие надежды были развеяны в прах.
– Какое там, ты что! Я ж понимаю… Свое место понимаю!
– Вот и хорошо, – заключил Басмач. – Тебе от нас много пользы будет – уже не сам по себе, должен понимать. Но уж если и правда чем понадобишься – хоть сдохни, а сделай, – добавил он с угрозой в голосе.
– Ясен перец, сукой буду, – заверил Мотька.
Теперь Мотька ждал, какие последствия будет иметь разговор с Басмачом. Тот насчет него выводы сделал, теперь доложит Холеному. А что тому взбредет в голову – никто не знает. Он то одно решит – и всем делать, хоть сдохните, то другое – и опять всем сдыхать, а делать! И звереет, если что не сразу удается, даже плевое какое-нибудь дельце, каприз какой-нибудь. Но если уж достиг больших вершин, значит, имеешь право на капризы. Даже наоборот – уважения прибавляет, когда во всем своего добиваешься, не зная мелочей.
