Олег Горяйнов - Джентльмены чужих писем не читают
– Ищут, – сказал Мещеряков с неуместным в данной ситуации юмором.
– Да, эти, пожалуй, найдут… – сказал Бурлак. – Вот не было печали… Что у тебя ещё есть?
– Две газеты с репортажами и ещё один акт вскрытия…
– Чего вскрытия?
– Мужика, который сидел за рулем машины, в которой они ехали.
– Кто ещё такой?
– Какой-то Ореза…
Бурлак еле удержался, чтобы не придать обуявшим его эмоциям интенсивно-вербальную форму.
– Ну-ка, выкладывай всё, что знаешь про это! – приказал он.
– Да пока никто ничего не знает. Ехали они вроде как в “мерседесе”, принадлежащем этому Орезе, и кто-то их из пулемета расстрелял прямо на дороге. Свидетелей – нет.
– Где это случилось?
– Неподалеку от Теуакана.
Бурлак задумался.
– А кто такой этот Ореза? – спросил он на всякий случай.
– Не знаю, – Мещеряков пожал плечами. – Не успел выяснить. Спешил вам доложить.
– Правильно спешил, – сказал Бурлак.
– Могу поехать туда, всё выяснить. Если постараюсь – полицейский рапорт привезу обо всем случившемся.
– Погоди, погоди ты… – пробормотал Бурлак и потёр виски.
Точно он не знает, кто такой Ореза? Или врёт, сучонок? Посылать его туда – это ни в коем случае. Стук о том, что ГРУшные агенты глубокого залегания разъезжают по стране Маньяне в компании бывших советников президента страны Маньяны по национальной безопасности, немедленно полетит в Аквариум, и Бурлака возьмут за афедрон. Фамилия Орезы вообще не должна фигурировать в отчётности резидентуры. Э, дьявол, как не фигурировать? Всё равно докопаются, суки!.. Здесь-то, в Маньяна-сити, может, и удастся что-то утаить, замолчать, но кто поручится, что какая-нибудь хьюстонская резидентура уже не доложила в Центр, что расстрелян в своём автомобиле бывший советник президента Маньяны по нацбезопасности, а за компанию с ним расстрелян некто Иван Досуарес, боливийский беженец, торговец стройматериалами из Монтеррея. Экстраполировать дальнейший ход событий – большого ума не надо: Ваньку Досуареса несут в вычислительный центр Девятого Управления, закладывают в большой кампутер, и через двадцать миллисекунд тот выдает на принтер информацию о том, что убиенный есть старший лейтенант российской армии, по совместительству – агент глубокого залегания 4F-056-012. Не-ак-ти-ви-зи-ро-ван-ный! Бурлака немедленно берут за афедрон.
Эх, Ванька, Ванька, кто ж тебя так? Пострадал ты, Ванька, скорей всего, за чужие грехи, пал случайной жертвой разборок вора-папаши с жестокими маньянскими мафиози. Жалко, не успел Бурлак сунуть свой хитрый нос в дела папашки, как собирался, оторвать себе кусочек от жирненького бандитского пирога…
Впрочем, не жалко. Раз там стреляют из крупнокалиберного пулемета, а это больно, – не жалко.
– Иди составь рапорт обо всем, – велел Бурлак. – Через полчаса я тебя здесь жду. Скажу, что делать дальше. А пока – иди.
Как только за сучонком закрылась дверь, Бурлак немедленно налил себе коньяку.
– Ну, что будем делать? – дружелюбно спросил он у рюмки.
Рюмка молчала.
Тогда Бурлак наподдал по ней ногтем, и она легонько тренькнула.
– Мещерякова ко мне обратно! – заорал он, хлопнув ладонью по селектору. – Живо!
Через секунду в пакгауз вбежал потный Мещеряков.
– Я не успел… рапорт… – растерянно пробормотал он.
– На хер твой рапорт! – веско сказал Бурлак. – Порви и забудь.
– Почему?..
– Потому что ты мышей ни хера не ловишь, вот почему! Ореза этот твой… знаешь, кто?
– Кто?..
– Х… в пальто! Ты который год в этой стране агавы огурцом своим околачиваешь?
– Шестой пошел…
– Ну, и что же – резидент тебе должен подсказывать, кто тут был советником по национальной безопасности, когда тебя, убогого, прислали сюда на мою больную голову?..
– Ореза?.. – сучонок открыл рот, да так и остался стоять, похожий на упавшего в цементный раствор Лучано Паваротти.
– То-то же, Ореза… Значит, так. Берешь Фёдорова в прикрытие, ноги в руки, и дуете в Теуакан. Прямо сейчас. Там ты добудешь копии полицейской сводки с места происшествия, протокол опознания, ну, и все его паспортные данные…
– 4F-056-012?
– Ну, не Орезы же. Хотя не помешает и Орезы. Всё, что добудешь, – с Федоровым ко мне незамедлительно. Сам останешься и будешь до посинения копать, пока не откопаешь, что их связывало, двух покойников. План действий, систему связи – прикинешь по дороге туда, с Фёдоровым мне передашь. Вопросы?
– Да вроде нет пока… Разрешите идти?
– Иди. Да, вот ещё что. Его наверняка ещё не закопали: следствие по таким делам – штука долгая, а сродственников у него, как будто, быть не должно. Постарайся своими глазами взглянуть на то, что от него осталось. Хоть это и малоаппетитно.
– Так я его в лицо не знаю, Владимир Николаевич…
– А там от лица и осталось-то с гулькин хер, если верить акту вскрытия… Ты на зубы его посмотри, вот что. Зубы у него – здоровенные, белые, и ни одной дырки, ни одной пломбы не имеют.
Услышав про зубы, Мещеряков покраснел. Недостаток своих зубов он за неимением времени так и не восполнил, ходил щербатым, как покоритель Клондайка на исходе тяжёлой зимы. Так что был во взгляде, который с порога бросил он на Бурлака, упрёк последнему за неделикатность. А было и ещё что-то, заставившее резидента поморщиться.
Глава 36. Полковник Коган продолжает обрубать хвосты
Габриэла бесполезно прождала весь давешний вечер. Ни папочка, ни Иван так и не появились. Она встала, потянулась, вышла в ночь. Перед дверью фанерного домика стоял зелёный взятый напрокат ещё Иваном “седан”. Она завела мотор и поехала на север.
Проделав тридцать семь миль, она въехала в маленький спящий городок, названия которого даже не успела прочесть на дорожном указателе. Телефонная будка нашлась рядом с закрытым на висячий замок полицейским участком. Девушка воровски огляделась: никого. И всё же проехала вперёд сотню метров, свернула за угол, где совсем была темнотища, и там оставила машину.
Телефон работал. Взяв платком трубку, она набрала номер папочкиной виллы. На седьмом гудке там подняли трубку.
Агата молчала. Молчали и на той стороне. Двух секунд ей хватило, чтобы понять, что к чему. В это время никого, кроме старика-филиппинца, в доме не бывало. Да и если бы кто другой был из своих – сказал бы что-нибудь. Эти же молчат. Значит, не свои.
Она повесила трубку и поспешила к автомобилю. Спи, спи, городок, недолго осталось. Сейчас тебя поставят на уши.
Выбравшись из городка, так никого и не встретив, она продолжила путь на север, и только через пять миль остановилась на обочине, зажгла фонарик и сверилась с картой. Ещё двадцать миль к северу, и будет дорога вправо, а по ней – миль двадцать пять до autopista на Веракрус, и можно добраться до мотеля в объезд спящего городишки, который сейчас, наверное, разбудят. Крюк получался изрядный – миль пятьдесят. Но это даже кстати: успокаивает.
К утру она домчалась до мотеля. Никто за время её отсутствия в комнате не появлялся. Она залезла под душ, съела что-то из холодильника и легла спать. Кто его знает, что за гадости приготовил ей день грядущий. Понадобятся силы.
Проснувшись к полудню, она включила телевизор, закурила и села напротив.
В двенадцатичасовых новостях ничего существенного не сказали. Габриэла взяла в руки увесистую пепельницу, прицелилась ею в телевизор, но швырять не стала, поставила хрустальный предмет на место.
К часу дня правая ладонь зачесалась: правой ладони не хватало ощущения рифлёной рукоятки, а без этого ощущения голове даже как-то и не думалось.
В часовых новостях тоже ничего интересного не сообщили, зато в двухчасовых рассказали про расстрелянный “мерседес” и про двух покойников мужеска пола внутри него.
Габриэла опять взяла со стола пепельницу, да так целый час и просидела без движения, держа хрусталь в руке.
В трёхчасовых новостях огласили имена погибших согласно найденным в их карманах документам. Сомнений в случившемся оставалось всё меньше и меньше. Габриэла кривовато усмехнулась, покачала головой и с недоумением посмотрела на пепельницу в своей ладони.
В три тридцать силы её покинули, и она заснула как сидела, с дурацкой пепельницей в руке.
Ей приснилось, что они с Иваном идут по берегу океана, а впереди по самой кромке воды и суши, заливисто лая на волны, несётся сильный длинноухий коричневый пёс с блестящей шерстью.
Агата проснулась в полном убеждении, что Иван жив и здоров. Телевизор мерцал нехорошим серым цветом. Воздух в комнате сгустился и пах озоном. По потолку вереницей ползли большие рыжие муравьи. Из-под кровати вылезла мышь и, сев на задние лапы, неприязненно смотрела на Агату. Дверь открылась, и в комнату с длинным пистолетом в руке вошёл прямой потомок первосвященников и ещё кого-то Самуил Абрамович Коган.
Он сел напротив неё и замер, положив руку с пистолетом на колени. Агата тоже замерла, оглядывая потомка первосвященников с некоторым равнодушием.
