Поль Кенни - Путь в ад
— Но?
Она с любопытством допрашивала его, волнуясь помимо своей воли, потому что любила насилие и в крови у нее был вкус к риску.
— Но парочка, покушавшаяся на меня, сидела в том же баре, что и мы, и…
— Ну, все ясно. Корсиканец.
Увидев, что карман его пиджака оттягивает автоматический пистолет, она спросила:
— Ты защищался?
Он закашлялся и, вынимая оружие, соврал:
— Я даже не успел его вытащить.
— А, — разочарованно протянула она. — Как ты думаешь, почему этот корсиканец предупредил тех, в Лондоне? А главное, как он узнал, что ты на ножах с ними?
Он положил пистолет на ночной столик, снял пиджак и мокрую от пота рубашку.
— Может, он поддерживает с ними постоянный контакт. Я в это не верю. А может, он встретил какого-нибудь земляка, тамошнего крупье, который и рассказал ему мою историю. Как я могу тебе объяснить? Может, Чарли Линдсон, человек Дюка, сообщил в Европу мои данные и описание внешности! Не забывай, что у них огромные силы и друзья повсюду. Они сильнее любой полиции.
Он рухнул на кровать и, развязывая галстук, сорвал пуговицу с воротника. Она заметила:
— Думаю, нам надо поторопиться в Австралию. Тут они нас рано или поздно прикончат.
Он посмотрел на нее, не видя, потом сказал, глядя в пустоту:
— Мы туда не поедем. Я передумал. В такси.
— Что?! Ты спятил от страха! Ты же так торопился туда! Подальше!
Он отбросил волосы со лба и сказал:
— Уехать-то мы уедем, но не в Сидней, а в Прагу.
— Что? — подскочила, Ирэн. — За железный занавес? Ты свихнулся! Тебя надо упрятать в сумасшедший дом! Что мы будем делать в стране, где… которая…
Он поднял руку, делая ей знак замолчать.
— Я подумал и понял, что, если я хочу остаться в живых и сбить их со следа, это — лучший выход. Им никогда не придет в голову искать меня за «железным занавесом», как ты это называешь.
Он взял с ночного столика пачку «Голуаз», вытащил одну сигарету и, не закуривая, добавил:
— Ни один преступник никогда туда не отправится. По той простой причине, что нечего взять. Там ничего нет. Кроме тюрем и лагерей.
Видя, что он все еще дрожит и не может зажечь спичку, она сделала это за него.
— Ну а ты-то что там будешь делать? Судя по тому, что здесь рассказывают, это одно из замечательных государств, называемых «полицейскими»!
Он снова остановил ее слабым жестом руки.
— Там я выживу и выжду. Не забывай, это — моя Родина, я говорю на языке этой страны. Не считая того, что в Праге живет мой товарищ по эскадрилье. Он мне поможет.
— Но если то, о чем говорили, — правда?
Он опять сделал ей знак замолчать, как бы боясь, что она его переубедит.
— Даже если станет известно, где я, те, из Лондона, не отважатся на путешествие туда.
Он засмеялся.
— Но как они узнают, и поверят ли они в это? Ни одному нормальному человеку и в голову не придет, что я спрятался именно за пугающим всех «железным занавесом».
— А легавые? О них ты забыл?
Он улыбнулся ей, пожимая плечами.
— Страны Восточного блока не признают Интерпол. Даже если меня возьмут и обвинят в убийстве, то они откажутся выдать меня. Итак, как ты видишь, все говорит за то, что я нашел наилучший способ выпутаться. Действовать надо быстро. Вылетаем в Прагу, как только получим визы. С этим не будет проблем сейчас, когда они усиленно заманивают туристов.
Сидевшая на пуфе Ирэн ошарашила его:
— Мы? Но я не согласна! Я не поеду в эту страну. Я не собираюсь умирать. Чего ради я буду сопровождать тебя? Там, говорят, смертельно опасно. Туда ты поедешь один.
Он вздрогнул, взглянув на ее опущенные ресницы и пальцы, державшие у губ «лакки».
— Что с тобой? Ты же знаешь, что без тебя…
Он злился на себя за эти признания, понимая, что унижается перед ней. Но она мало-помалу заняла слишком большое место в его жизни прежде, чем он это понял. Но что он мог сделать? Бороться против своих чувств, против влечения к ней? Зачем? Против наркотиков, алкоголя, удовольствий не борются, им предаются. По крайней мере, пока горит огонь страсти, делающий порок сильнее. Может, однажды этот огонь погаснет, а пока…
— Ты не поступишь со мной так в последний момент, — убитым голосом сказал он. — Ты мне нужна. Мне надо, чтобы ты поехала.
Она выпрямила свои бесконечно длинные ноги, вновь скрестила их, положив одну на другую. Не отрывая глаз, он смотрел на них, на шелк, молочно-белую кожу ее бедер. Попав в ловушку, он кашлянул. Потаскуха! Как она умеет его разжигать! Ирэн сказала:
— Если бы я принесла себя в жертву, то должна была бы получить компенсацию.
— То есть? — спросил он, оставаясь настороже.
Продолжая курить, она сняла ногу с ноги, но так, чтобы ему оставались видны ее бедра, и выпятила грудь, бесстыдную, но притягательную. Он ругнулся и повторил:
— То есть?
Она позволила ему приблизиться и, не отводя глаз, спросила:
— Ты украл эти 420 тысяч? Да или нет?
С его губ сорвалось то же оскорбление, что и вечером:
— Шлюха!
Она не стала с ним спорить.
— Если я поеду с тобой, я хочу получить 400 тысяч франков. Здесь. До отъезда. 40 миллионов старыми, если тебе так больше нравится.
Она встала, чтобы лучше видеть его, и откинула голову назад, так как была ниже его ростом.
— Так ты возьмешь меня с собой или оставишь здесь?
Он сжал кулаки, желая пустить их в ход. Она заметила это, но не пошевелилась, продолжая нервно смеяться. Наконец, с огромным трудом, он выдавил из себя:
— Я беру тебя с собой. Получишь свои башли. Свои грязные башли.
— Значит, ты все-таки обокрал лондонскую банду?
Он протянул руки и взял ее за талию.
— Я тебя беру с собой. Тебе этого мало?
Она откинулась назад, волосы повторили ее движение, открывая лицо белой пантеры.
— Я хочу знать!
— Шлюха!
Она засмеялась громче.
Он обнимал ее, а она взялась за подол своего мини-платья и подняла его, обнажая тело.
— Шлюха, — повторил он, нависая над ней. — Шлюха! Шлюха! Шлюха! Да! У меня есть деньжонки! Да! Я надул лондонскую банду! Я…
Внезапно он ударил ее по щеке ладонью, она упала на кровать, хохоча все громче.
3
Рихарда Тубека с того момента, как он приземлился в Праге, не покидало волнение. Больше двадцати пяти лет не ступала его нога по улицам столицы его родины. Он помнил эти улицы более веселыми, оживленными, но и теперь они были для него полны поэзии.
Но куда же исчезли бойкие лавочки минувшего? Люди теперь казались серьезными и грустными. Что же до магазинов, то они, за исключением продовольственных, были почти пусты. А ведь Прага по умению жить в свое удовольствие когда-то стояла на третьем месте в Европе, после Парижа и Вены!
Сопровождаемый Ирэн, он прошел через решетчатые ворота замка, охранявшиеся двумя солдатами в касках, в оливково-зеленой форме, с автоматами наизготовку. Идеально чистый двор был залит солнечными лучами. Туристы с фотоаппаратами на шее, раскрыв от восхищения рты, созерцали собор Сен-Ги, построенный в готическом стиле, устремивший в безоблачное небо свою верхушку и позеленевшие от времени купола.
Внутри собора, первый камень которого был заложен в 1344 году французским архитектором Матье Аррасским, было прохладно. Рихард, снявший парусиновую шляпу, остановился на мгновение, чтобы вытереть со лба пот и протереть стекла затемненных очков.
— Ну как, тебе нравится? — указал он на величественный неф жестом, полным тщеславия.
— О, я… ты знаешь… — отозвалась она, — все эти остатки былых времен… И потом, не говори таким тоном, как будто все это построил ты.
Он бросил на нее испепеляющий взгляд. Очевидно, искусство и она, у которой в голове только деньги и удовольствия… Она пришла в мини-юбке из бельгийского габардина в эту святыню, свидетельницу истории королей Богемии. Мечтающая только о мехах и драгоценностях, она не могла волноваться от красоты собора.
Он тряхнул слипшимися от пота волосами.
— Пошли, это здесь.
Он указал на правое крыло главного здания, на устремленные вверх прекрасные колонны, соединявшиеся в десяти метрах над головой.
Их шаги гулко отдавались в соборе. Рихард, глаза которого успели привыкнуть к полутьме, заметил человека, стоявшего перед королевской молельней. По мере того как он подходил к нему, его сердце билось все сильнее. Да, это он. Он не ошибся, хотя человек, с интересом разглядывавший барельеф, стоял спиной. Когда между ними осталось метра два, Рихард позвал:
— Иво!
Иво Буриан обернулся, и в его глазах, дымчато-серых, типично славянских, загорелся огонек.
— Рихард!
Их руки соединились, и они обменялись крепким рукопожатием, потом обнялись. В глазах у них стояли слезы. С момента их последней встречи прошло четверть века. Как все с тех пор изменилось! Но они не забыли свою дружбу, совместную борьбу, павших в боях товарищей, свою юность. С минуту они стояли молча, не двигаясь.
