Чингиз Абдуллаев - Идеальная мишень
Сейчас мы передадим по факсу все данные на него.
— Выезжаем немедленно, — выдохнул Дронго. — Спасибо, Всеволод Борисович.
В комнате снова появился комиссар Вестерген. Он подошел к Дронго и сказал:
— Кребберс работал на военную разведку бывшего СССР. В нашей службе безопасности сообщили, что она раньше называлась… — Он посмотрел на листок бумаги, который держал в руке, и прочел:
— Г.Р.У.
— Едем в Антверпен, — заключил Дронго. — К сожалению, я оказался прав.
Они убирают всех, кто имеет хоть какое-то отношение к Труфилову. Надо торопиться. Господин комиссар, вы не знаете, где можно арендовать вертолет или самолет?
— Это так срочно? — спросил комиссар.
— Боюсь, что да. Если я прав, то вся эта компания выехала именно в Антверпен. И очень боюсь, что мы можем снова опоздать.
Париж. 15 апреля
Он смотрит на меня, и я гадаю: кто из нас больше удивлен? Он или я?
Даже понимая, что в Кребберса и в Марселя стрелял профессионал, даже сознавая, что со мной не послали бы дилетанта, даже вычислив, кто именно мог отправиться третьим наблюдателем, — я все же не ожидал его здесь встретить. Именно он предложил мне работать на полковника Кочиевского. Именно он был терпеливым охотником в горах, где обучал молодых пограничников. И он — вместе со мной — брал все призы на соревнованиях по стрельбе. Майор-пограничник Виктор Кузьмин, мой бывший товарищ, а ныне профессиональный убийца.
— Здорово ты меня вычислил, — улыбается Виктор, улыбается так, словно мы встретились с ним в парке Горького. — Молодец. Я, признаться, даже не ожидал, что ты так быстро здесь появишься.
Он убрал телефон в карман — и это было сейчас самое главное. Чемоданчик же по-прежнему держал в левой руке.
— Зачем ты его? — спрашиваю я, все еще ошеломленный нашей встречей.
— Как это зачем? — удивляется Виктор. — Он ведь мог тебя убить. Я прекрасно видел, как он тебе угрожал. Или ты хотел, чтобы он разрядил свой пистолет в тебя? Ну, знаешь, нельзя быть таким неблагодарным. Я только что, можно сказать, спас тебе жизнь, а ты выбегаешь из кустов, наставив на меня пистолет.
— Тише, — говорю я, — нас могут услышать соседи.
— Тем более, — соглашается он, переходя на шепот. — Чего ты хотел?
Чтобы он твои мозги по стене размазал? Я уже сколько дней тебя охраняю, а вместо благодарности…
— В Хайзене твоя работа была? — перебил я.
— Моя, — кивает он с улыбкой. — Нелегко было, Эдгар, попасть в него и не попасть в тебя. Но я сумел, вспомнил, как ты меня учил, и сумел.
— А в Антверпене тоже ты сработал?
— Там было просто, — улыбается он еще шире. — Там вообще проблем не было.
— Сукин ты сын, — говорю я безо всяких эмоций в голосе.
— Почему? — искренне удивляется он. На круглом лице Виктора впервые появляется озабоченное выражение. Странно, у него самое заурядное, круглое лицо. Ломброзо, вероятно, ошибался — у Витьки обычный круглый череп.
— Господи, ты даже не понимаешь, почему ты мерзавец, — говорю я своему бывшему товарищу.
— Действительно, не понимаю, — говорит он, пристально глядя на меня. — Я убирал всякую мразь, можно сказать, помогал полиции избавлять мир от разной шпаны. В Хайзене я застрелил бывшего агента, сначала предавшего свою страну, а потом и тех, на кого работал. Когда ты к нему пришел, я терпеливо ждал окончания вашего разговора. И, только сообразив, что ничего не вышло, Убрал Кребберса. Или в Антверпене… Я ведь сидел у офиса с самого утра. Ждал, когда ты приедешь. И только когда ты вошел в офис, я пошел к машине Ржевкина. Для меня важнее всего был твой разговор с ним. И только после разговора Ржевкину пришлось замолчать. Навсегда замолчать.
— Ты сам-то хоть слышишь, что говоришь? — спрашиваю я. — Ты человек или робот? О живых людях ведь говоришь…
— Да ладно тебе. — Он поморщился. — О каких живых людях речь? О мерзавцах. Моему брату в Чечне ноги перебило, из его роты половина в живых остались. Брат от гангрены умер, его даже в Москву привезти успели. Так вот, из их роты только один офицер остался. Лейтенант. Который от вида крови маму звал и даже мух давить не умел. Это до войны. А сейчас он сам людей режет. Не стреляет, он этого не любит. Именно режет. Мерзавцев всяких, наркоманов, шваль всякую. Когда в Москву вернемся, ты ему о живых людях расскажи, пусть он и тебе свои шрамы покажет.
— При чем тут это?! — Я повысил голос. — На войне люди звереют, сам знаешь. Но ты сейчас не на войне. Ты в Париже. Тебя никто не просил убивать ни в чем не повинных людей.
— Как это ни в чем не повинных? Он тебе пистолетом грозил? Убить тебя хотел? А я должен был сидеть и ждать, когда он в тебя выстрелит? У меня такого приказа не было. Я тебя, дурака, охранять должен.
— А если бы приказали — и меня бы убрал? — усмехнулся я. — И еще заплатили бы.
— Убрал бы, — кивает Виктор. — Только чего ты печешься об этом придурке-наркомане, который тебе угрожал? Или о его придурочной бабе? Кстати, нужно будет ее тоже убрать, пока она полицию не вызвала. Красивая она, но нужно.
Последние слова Виктора меня взбесили.
— Пошли! — заорал я, поводя дулом пистолета.
— Ты что, с ума сошел? — Он смотрит на меня в изумлении.
— Идем, говорю. — Я бью его рукояткой по спине. Он охает, невольно морщится и поворачивает к дому Сибиллы.
Мы доходим до дома, и я нажимаю на кнопку диктофона. Только бы она мне ответила… Только бы она мне ответила…
— Да, — слышу безучастный голос.
— Это я, Вейдеманис. — И тотчас же щелкает замок, дверь открывается. — Идем, — говорю я Виктору, толкая его в спину.
— Она тебе нравится? — подмигивает мой бывший товарищ, и мы входим в кабину лифта.
На четвертом этаже выходим. Дверь все еще открыта. Выбегая, я только прикрыл входную дверь, а Сибилла не стала ее закрывать. Несчастная женщина…
Она сидит на полу перед трупом Марселя и даже не плачет. Только смотрит на него и раскачивается из стороны в сторону. Хорошо еще, что она открыла нам наружную дверь.
Наше с Виктором появление ее совсем не волнует. У Виктора в руке чемоданчик, и он похож скорее на практикующего врача, чем на убийцу.
Убийца косится на меня, потом подходит к голубому дивану и садится, демонстративно положив чемоданчик рядом с собой.
Я подхожу к Сибилле. Кладу руку ей на плечо. Но она даже не оборачивается. По-прежнему смотрит на труп друга. Человек, купивший ей квартиру, нужен для обеспечения жизни, а Марсель был «для души». Она так и сказала — «для души». Я уставился на Виктора. Может, все-таки поймет, что натворил? Неужели можно вот так, запросто, убить совершенно незнакомого человека? Неужели можно разрушить целый мир надежд, устремлений, радостей? Ведь человек, убивающий другого человека, берет на себя такой грех.
Виктор смотрит на меня. Хмурится. Ему явно не нравится эта квартира. Не нравится и Сибилла, сидящая над трупом Марселя. Виктор снова достает свой мобильник. Он действительно не понимает, что произошло. Полагает, что сможет позвонить полковнику.
— Подожди. — Я подхожу к нему и вырываю из его руки аппарат.
— Тебе нужно позвонить? — спрашивает Виктор.
Вместо ответа я со всей силы запускаю телефоном в стену.
— Рехнулся! — вскакивает Виктор. — Ты знаешь, сколько он стоит?
— Сиди. — Я толкаю его обратно на диван. Виктор пытается что-то сообразить. Смотрит то на меня, то на Сибиллу.
— Вы с ней были раньше знакомы? — Ничего другого ему в голову не приходит. — Она была с тобой?
Сибилла поднимает на меня глаза. Неужели она понимает по-русски?
Впрочем, мать у нее полька… Может, и понимает.
— Чего тебе от меня нужно? — Виктор начинает нервничать.
— Кто это? — спрашивает Сибилла, указывая дрожащим пальцем на убийцу.
Она уже догадалась, что он не доктор. И не из полиции.
— Это он стрелял в Марселя. Я привел его сюда, чтобы он увидел, что натворил, — отвечаю я, глядя на Виктора.
— Он?.. — спросила Сибилла. И вдруг, вскочив на ноги, метнулась к нему, словно собиралась убить голыми руками.
— Убери! — дико орет Виктор, отбиваясь. — Убери от меня эту стерву!
Сибилла же, вцепившись ногтями в его физиономию, пытается добраться до глаз. На круглом лице Виктора появляются кровавые полосы.
— Убери, — он, уже не стесняясь меня, бьет ее изо всех сил. Я слышу удары — один, второй, третий. Он знает, как бьют, он умеет бить даже женщин.
Она падает на пол после очередного удара, кусая губы от боли. Он попал ей в солнечное сплетение. Волосы падают на лицо женщины. Он, тяжело дыша, поднимает голову за волосы, с ненавистью смотрит на нее, потом на меня.
— Психованная дура, — громко говорит он, — чуть глаза не выдрала. И ты тоже идиот, решил дурацкий эксперимент поставить. Давай твой пистолет.
Наверное, он так ничего и не поймет. Его воодушевила моя неподвижность.
Я в таком состоянии, что не могу адекватно реагировать на все. В эти минуты я больше всего думаю об Илзе. Я не успел прийти на помощь женщине, так стремительно она рванулась к нему. А потом даже не понял, что же произошло, когда он несколькими точными ударами сшиб ее на пол.
