Станислав Гагарин - Три лица Януса
Нам уже было известно, что русские готовились в ближайшее время начать наступление в западном направлении с исходных рубежей вокруг Варшавы. Мы знали, что они сосредоточили войска для наступления в начале года, но ввиду плохих условий местности и особенно из-за густых туманов и облачности, мешавших использованию авиации, откладывали наступление до установления более благоприятных погодных условий. Через Объединенный англо-американский штаб мы узнали, что, даже если погодные условия не улучшатся, наступление русских начнется не позднее 15 января. Оно началось 12 января и успешно развивалось.
Главный маршал авиации Теддер и его коллеги прибыли в Москву, когда это наступление уже началось. Генералиссимус Сталин и советские военные руководители приняли их с исключительным радушием. Последовал исчерпывающий обмен информацией относительно будущих планов. Генералиссимус информировал нашу миссию о том, что, даже если их нынешнее наступление не достигнет намеченных целей, русские проведут серию непрерывных операций, которые по крайней мере не позволят немцам произвести переброску подкреплений на Западный фронт за счет снятия частей с русского фронта.
Этот непосредственный контакт привел к тому, что Объединенный англо-американский штаб разрешил мне поддерживать прямую связь с Москвой по вопросам, имевшим чисто военный характер. Позднее, в ходе кампании, моя интерпретация этих полномочий резко оспаривалась премьер-министром Черчиллем, и это только подтверждало старую истину, что невозможно полностью отделить политику от военной деятельности».
К существу последней фразы Эйзенхауэра, непосредственно связанной с нашим повествованием, мы еще вернемся.
3Наутро Вернер фон Шлиден и Фридрих фон Герлах сердечно простились с гостеприимным бароном, заставившим их на дорогу распить две бутылки мозельвейна. В замке было людно и шумно, стучали молотки, раздавались голоса работников, заколачивающих ящики с ценными экспонатами коллекций фон Гольбаха.
«Старик, видимо, всерьез убедился в скором приходе русских, — подумал гауптман. — Следует это отметить в очередном донесении Центру…»
Ночью выпал снег, и на дороге, ведущей от имения барона к шоссе, его уже приняли резиновые колеса повозок. Сейчас машину вел фон Шлиден. Обер-лейтенант сидел рядом, ежась от холода и пряча лицо в меховой воротник шинели.
Когда миновали памятник трем генералам, гауптман сказал, повернув голову к Фридриху и чуть-чуть замедляя ход:
— Вы хотели что-то рассказать мне вчера об этом.
Фон Герлах буркнул в ответ и еще глубже втянул голову в плечи.
— Болит голова, Фридрих? Ничего, после Прейсиш-Эйлау я остановлю машину, и мы посмотрим, что дал нам в дорогу наш гостеприимный дядюшка.
Обер-лейтенант молчал. Вернер не задавал ему больше вопросов и только изредка посматривал искоса на нахохлившегося приятеля, с чуть заметным сожалением покачивал головой.
Наконец они оставили позади Прейсиш-Эйлау, обогнали колонну военных грузовиков с боеприпасами, двигающихся в направлении Кенигсберга, и Вернер свернул вправо по лесной дороге, уходящей в густой ельник.
Мотор фон Шлиден не заглушил, в кабине было тепло, а после первых рюмок доброго коньяка и уютно.
— Странный вы человек, Вернер, — вдруг сказал обер-лейтенант. — Давно вас знаю и никак не могу разгадать…
— А надо ли, дорогой Фридрих? — улыбнулся фон Шлиден. — Не такая уж я примечательная личность, чтоб ломать над этим голову.
«Что это он? — подумал гауптман, — Или я был где-то неосторожен?..»
— Налейте еще, — сказал Фридрих.
— Вам — с удовольствием, а я воздержусь, если мы хотим целыми вернуться в Кенигсберг, — ответил фон Шлиден.
— Как хотите, а я выпью. Что же касается моей шкуры, то она уже вряд ли кому пригодится. Мне — тем более… Кому мы теперь нужны, Вернер?
Он помолчал немного и стал вдруг читать стихи:
Вы бродите впотьмах, во власти заблужденья,
Неверен каждый шаг, цель также неверна.
Во всем бессмыслица, а смысла — ни зерна.
Несбыточны мечты, нелепы убежденья.
И отрицания смешны и утвержденья.
И даль, что светлою нам кажется, черна.
И кровь, и пот, и труд, вина и не вина —
Все ни к чему для тех, кто слеп со дня рожденья.
Вы заблуждаетесь во сне и наяву,
Отчаявшись иль вдруг предавшись торжеству,
Как друга за врага, приняв врага за друга,
Скорбя и радуясь, в ночной и в ранний час…
Ужели только смерть прозреть заставит вас
И силой вытащит из дьявольского круга?!
— Кто это? — спросил Вернер фон Шлиден. — Генрих Гейне?
— Разве офицер вермахта позволил бы себе читать стихи поэта, причисленного эсэсовцами к еврейскому племени и потому запрещенного в Тысячелетней империи? — усмехнулся Фридрих фон Герлах. — Нет, Вернер, это «Заблудшие» Андреаса Грифиуса, крупнейшего поэта Германии, да и Европы тоже. Он жил в семнадцатом веке, Вернер, и оттуда видел то, что произошло с нами сейчас. Нет, он прав, Грифиус. Лишь «смерть прозреть заставит нас и силой вытащит из дьявольского круга…»
«Запутался, парень, — подумал фон Шлиден. — Теперь ты, кажется, созрел для серьезного разговора. Но начинать его следует не сегодня и не вдруг. Подожду до приезда в Кенигсберг. Кажется, из Герлаха кое-что может получиться…»
Он понимал, что практической пользы от Фридриха, рядового штабиста, будет немного, но его соображения по поводу этого человека не исчерпывались только желанием использовать обер-лейтенанта в своих делах. Вернеру нравился Герлах, Янусу импонировал его острый, не желающий мириться с обыденным и привычным ум, доброе сердце, и тщетные попытки вырваться из круга, в котором Герлаху надлежало пребывать с рождения. Но для себя Вернер еще не решил главную задачу. Янус не мог с полной уверенностью утверждать, что духовный портрет Герлаха, написанный им, соответствует истинному внутреннему облику обер-лейтенанта.
«Подождем еще немного, — подумал Вернер. — Все это не так просто».
Неслышно упал ком снега, и зеленая лапа ели выпрямилась и задрожала.
— Вот так бы сбросить с себя то, что носишь на сердце, — задумчиво произнес Фридрих фон Герлах. — Кстати, — продолжал он, — о тех генералах. Вы, верно, тоже учили о том, как геройски сражались они под Прейсиш-Эйлау в 1807 году?
— Конечно. Об этом знает каждый гимназист, а уроженец Пруссии, как вы, Фридрих, тем более. Я, правда, родом из Баварии, но историю этого сражения знаю неплохо.
— Неплохо? — усмехнулся обер-лейтенант. — Вы наивный чудак, Вернер. Не было никакого геройства, есть только памятник этому. Во-первых, сражались с Наполеоном русские войска, которых Фридрих-Вильгельм пригласил спасать Пруссию от разгрома…
— Ну об этом-то я знаю, — сказал Вернер. — Но ими командовал все-таки Бенигсен…
— Бенигсен… Ха! После первой атаки Наполеона под Янковом он увел армию к Кёнигсбергу, оставив в арьергарде конные эскадроны русского генерала Багратиона. Именно они позволили армии отойти без потерь и занять позиции для контратаки у Прейсиш-Эйлау. Конница Багратиона да казаки Платова едва не захватили в плен самого Наполеона. И в битве при Фридланде полгода спустя именно Багратион основательно пощипал французов. Я читал мемуары Наполеона. Император считает, что только этот русский обеспечил успех обеим операциям. Но его имени нет на том памятнике. Я родился в этих местах, Вернер, люблю свою Пруссию, но я согласен со своим дядей. И давай еще выпьем, Вернер…
Янус пожал плечами и налил вино в дорожные серебряные стаканчики.
— Себе я поменьше, Фридрих, — сказал он. — Мне вести машину.
Обер-лейтенант будто не слышал товарища. Он смотрел, полуоборотясь, в окно автомобиля, смотрел рассеянно и пристально одновременно, как будто бы расслабившись и пытаясь увидеть за деревьями леса нечто доступное только его внутреннему взору.
— Вам не попадалась, Вернер, брошюра «Расовая политика», изданная ведомством рейхсфюрера? — спросил вдруг фон Герлах.
— О чем в ней идет речь? — спросил фон Шлиден, хотя и знал, что имеет в виду Фридрих.
— Это по сути дела краткое изложение идей, высказанных рейхсминистром Розенбергом в своем фундаментальном опусе «Мир XX века». Пособие для эсэсовцев.
— Но я служу в вермахте, Фридрих, — заметил с улыбкой Янус.
— Я, слава богу, тоже, — буркнул обер-лейтенант. — Но брошюру эту читал. Кстати, нам с вами, Вернер, стоило пожалеть о том, что мы не входим в Schutz-staffeln-CC. Именно СС — особый союз нордических мужчин. А коль мы к нему отношения не имеем, Вернер, то уже в силу этого факта исключены из наивысшей из всех рас, которая «не приспосабливается к миру, а накладывает на него свою печать». Пока не поздно давайте вступим в Schutz-staffeln, дружище. Только тогда мы с полной искренностью и, отметьте, полным правом сумеем взять на вооружение наш общий германский лозунг: «Один народ, одна империя, один вождь!» Хайль Гитлер, Вернер!
