Роберт Ладлэм - Тайна личности Борна
Он заплатил, время пришло.
— Последняя ночь в Париже перед возвращением в детский сад, — сказал Джейсон, поднимая стакан в шутливом тосте.
— Да, вы упомянули, что ваша подруга совсем юна.
— Я сказал, что она ребенок, и она действительно ребенок. С ней хорошо, но, кажется, я предпочитаю более зрелых женщин.
— Вы, должно быть, к ней очень привязаны, — возразила Лавье, коснувшись своей безупречной прически в знак того, что лестный намек понят, — вы покупаете ей такие прелестные и, прямо скажем, дорогие вещи.
— Если бы она выбирала сама, это обошлось бы еще дороже.
— В самом деле?
— Это моя жена, моя третья жена, если быть точным, а на Багамах требуется соблюдать известные приличия. Но тут нет проблемы, у меня пока все в порядке.
— Я в этом не сомневаюсь, мсье.
— Когда мы упомянули о Багамах, у меня мелькнула одна мысль. Поэтому я и спросил у вас про Бержерона.
— А в чем дело?
— Вам может показаться, что я слишком импульсивен. Уверяю вас, это не так. Но когда что-нибудь останавливает мое внимание, я стараюсь выяснить, какие тут возможности. Исходя из того, что Бержерон работает исключительно на вас, не было ли у вас мысли открыть отделение на островах?
— На Багамах?
— И южнее. Скажем, в Карибском районе.
— Мсье, мы не всегда управляемся с тем, что у нас здесь, на Сент-Оноре. Как говорится, невозделанная земля зарастает сорняком.
— Ничего возделывать и не придется, это не то, что вы думаете. Концессия здесь, другая там, авторские права на модели, совладение на паях с правом голоса. Просто один-два магазинчика, расширение, разумеется, осторожное.
— Это требует значительного капитала, мсье Бригс.
— Поначалу это можно назвать вступительными взносами. Они высоки, но не запредельны. В лучших отелях и клубах их размер обычно зависит от того, насколько хорошо вы знакомы с администрацией.
— А вы знакомы?
— И превосходно. Как я уже сказал, это только предположение, но мысль, кажется, неплоха. Ваши ярлыки приобретут дополнительную известность: «Классики». Париж, Большие Багамы, Канил-Бей, что-нибудь в этом роде. — Борн проглотил остатки коньяка. — Но вы, вероятно, думаете, что я несу вздор. Считайте, что мы просто так поговорили… Хотя мне доводилось выигрывать доллар-другой, рискуя просто под настроением момента.
— Рискуя? — Жаклин Лавье вновь коснулась своей прически.
— Мадам, я не разбрасываюсь идеями, я обычно их субсидирую.
— Да, понимаю. Как вы выразились, идея неплоха.
— Я думаю. Конечно, мне бы хотелось посмотреть, какого рода контракт у вас с Бержероном.
— Это можно сделать.
— Вот что я вам скажу. Если вы сегодня не заняты, давайте потолкуем об этом за ужином с напитками. У меня осталась всего одна ночь в Париже.
— И вы предпочитаете компанию более зрелых женщин, — заключила Жаклин Лавье, маска вновь прорезалась улыбкой, которой на сей раз больше соответствовал треснувший под глазами белый лед.
— Верно, мадам.
— Это можно устроить, — сказала она, потянувшись к телефону.
Телефон. Карлос.
Он расколет ее, подумал Борн. Убьет ее, если потребуется. Он узнает правду.
Мари шла сквозь толпу к будке на телефонной станции на улице Вожирар. Она сняла номер в «Мерисе», оставила чемоданчик у администратора и просидела одна в номере ровно двадцать две минуты. Больше не смогла выдержать. Она сидела в кресле и смотрела на пустую стену, думая о Джейсоне, о сумасшествии последней недели, которая втянула ее в какой-то не поддающийся осмыслению бред. Джейсон. Уравновешенный, пугающий, сбитый с толку Джейсон Борн. Человек, в котором так много жестокости и, странным образом, так много сострадания. И слишком явное умение существовать в мире, о котором обычные мужчины ничего не знают. Откуда он взялся, ее возлюбленный? Кто научил его так ориентироваться в темных закоулках Парижа, Марселя, Цюриха… возможно, и Востока? Какое отношение имеет он к Дальнему Востоку? Как он выучил языки? Какие это языки? Или язык?
Тао.
Че-сай.
Там-куан.
Другой мир, о котором она ничего не знает. Но она знает Джейсона Борна, или человека, которого зовут Джейсоном Борном, и верит в его порядочность. О Боже, как она его любит!
Ильич Рамирес Санчес. Карлос. Как он связан с Джейсоном Борном?
Прекрати! — крикнула она себе, сидя в пустой комнате. А потом сделала то, что так часто делал Джейсон: резко поднялась, как если бы это физическое движение могло разогнать туман или позволить ей вырваться из него.
Канада. Ей надо связаться с Оттавой и узнать, почему смерть Питера, его убийство так возмутительно замалчивается. Она не понимала, она противилась этому всем сердцем. Ведь Питер тоже был порядочным человеком, и убили его люди бесчестные. Пусть ей скажут почему, — или она сама обнародует факт этой смерти, этого убийства. Она громко крикнет миру, что знает о нем, и скажет: «Сделайте же что-нибудь!»
И вот она вышла из «Мериса», взяла такси до улицы Вожирар и заказала разговор с Оттавой. Теперь она ждала его рядом с будкой. Гнев ее усиливался, незажженная сигарета разломилась между пальцами. Когда раздался звонок, она не стала терять время на то, чтобы ее выбросить.
Распахнула стеклянную дверь, сняла трубку.
— Это ты, Элан?
— Да, — последовал краткий ответ.
— Элан, что происходит? Питера убили, и ни единого слова об этом ни в одной газете или радиопередаче! Я даже не уверена, что в посольстве об этом знают! Как будто всем все равно. Что вы там делаете?
— То, что нам велели. Это относится и к тебе.
— Что? Это же Питер! Он был твоим другом! Послушай меня, Элан…
— Нет! — резко оборвал он. — Это ты послушай. Уезжай из Парижа. Сейчас же! Лети первым рейсом. Если у тебя какие-нибудь проблемы, их уладит посольство, но говорить тебе надо только с послом. Понятно?
— Нет! — закричала Мари. — Я не понимаю! Питера убили и всем наплевать! А ты несешь какую-то бюрократическую чушь! Не ввязывайся, ради Бога, только не ввязывайся в это!
— Мари, держись от этого подальше!
— Подальше от чего? Этого ты мне и не говоришь! Тебе бы лучше…
— Я не могу! — Элан понизил голос. — Я не знаю. Я говорю тебе только то, что мне велели сказать.
— Кто велел?
— Об этом ты не должна спрашивать.
— А я спрашиваю.
— Послушай, Мари. Я уже двадцать четыре часа как не был дома. Последние двенадцать я ждал твоего звонка. Постарайся меня понять — это не я советую тебе вернуться. Это распоряжение правительства.
— Распоряжение? Без всяких объяснений?
— Так обстоят дела. Я тебе могу сказать только одно. Они хотят, чтобы ты оттуда уехала. Они хотят его изолировать… Вот как обстоят дела.
— Прости, Элан, дела обстоят не так. Прощай.
Она резко повесила трубку и стиснула руки, стараясь унять дрожь… О Боже, она так его любит, а они хотят его убить. Джейсон, мой Джейсон. Они все хотят тебя убить. Почему?
Сидящий за пультом человек в строгом костюме нажал на красную кнопку, блокирующую линии, и перевел все поступающие звонки на сигнал «занято». Он это делал один-два раза в час хотя бы только для того, чтобы проветрить голову от того вздора, что приходилось произносить. Потребность прервать все разговоры появлялась обычно после какого-нибудь особенно утомительного, как это было теперь. Жена одного депутата старалась скрыть от мужа скандальную цену какой-то покупки, разбив ее на несколько. Хватит! Надо передохнуть.
Он вдруг подумал об иронии судьбы. Не так много лет тому назад другие сидели за пультом, работая на него. В его компаниях в Сайгоне и в пункте связи его обширной плантации в дельте Меконга. А теперь он жмет на кнопки чужого пульта среди надушенной публики бульвара Сент-Оноре. Об этом хорошо сказал один английский поэт: «В жизни больше нелепых превратностей, чем может придумать любая философия».
Он услышал смех на лестнице и посмотрел туда. Жаклин уходила рано, наверняка с одним из своих знаменитых и денежных знакомых. Спору нет, у нее талант уносить золото с хорошо охраняемых приисков, даже алмазы у «Де Бирса».[65] Мужчину, который был с ней, он видеть не мог, тот шел с другой стороны от Жаклин, странно отвернувшись.
Потом на какое-то мгновение он его увидел, их глаза встретились. Седеющий оператор почувствовал, как у него, словно от удара, перехватило дыхание. Он не мог поверить своим глазам, всматриваясь в лицо, в голову, которую видел в последний раз много лет тому назад. Да и тогда только в темноте, потому что они работали ночью… погибли ночью.
О Боже, это был он! Из претворившихся в жизнь — смерть — кошмаров за тысячи миль отсюда. Это был он!
Оператор поднялся из-за пульта словно в трансе. Снял свой наушник-микрофон и уронил. Едва наушник стукнулся об пол, пульт зажегся сигналами вызовов, ответом на которые был лишь неразборчивый гул. Оператор сошел с площадки пульта и заторопился по проходу, чтобы получше рассмотреть Жаклин Лавье и сопровождавшего ее человека-призрака. Призрак этот был убийцей — страшнейшим из всех, кого ему довелось знать, — и вот он появился. Ему говорили, что это может произойти, но он не верил. Теперь пришлось поверить. Это был тот самый человек.
