Сергей Донской - Если завтра не наступит
– Если это так, – заключила она, – то я могу научьиться готовьить все, что тебье нравится, Женя.
– Ты забыла, что я не просто мужчина, а самурай, – отшутился он, приподняв пальцами уголки глаз. – Они проводили досуг не за столом, а на циновках для медитаций. Между прочим, не говоря уже о необходимости изучения наук, каждый воин должен был разбираться в поэзии.
– Зачьем? – изумилась Лиззи.
– Чтобы всегда помнить о неизбежности смерти, – ответил Бондарь. – Поэзия всегда о смерти, если это хорошая поэзия. А у древних японцев другой не было.
– Поэзия, чтобы радоваться жизни! – возразила Лиззи. – Poetry for joy!
– Ты так считаешь?
Усмехнувшись, Бондарь продекламировал:
Призрачна жизнь,
словно роса на траве,
словно мерцанье зарниц,
которые есть,
но вот их уж нет.
– Что скажешь? – осведомился он. – Тебе весело?
– Нет, – призналась Лиззи. – Мнье печально. И здесь… – уже знакомым жестом она прикоснулась к середине груди, – и здесь горячьо и чьуть-чьуть больно.
– Ты начинаешь постигать буддийскую философию, – улыбнулся Бондарь. – Если дело пойдет так и дальше, то скоро станешь заправским самураем. Поймешь, что лучше погибнуть в бою, уподобившись яшме, разбивающейся об утес, чем разделить судьбу медленно опадающих и засыхающих лепестков сакуры.
– Можьет быть, но ты всье равно не погибай в бою, пли-из, – попросила Лиззи, как бы в шутку, но с неподдельной мольбой во взгляде. – Мне тебья не будьет хватать. Я тебья опьять хочу, Женя. Всье времья хочу.
– Ты научилась правильно произносить мое имя, – похвалил Бондарь.
Ему было неприятно играть на чувствах американки, но иного выхода не было. Поэтому, пригубив принесенный кофе, он пробормотал:
– Не только у тебя есть желания.
– Правда? – просияла Лиззи. – Ты тоже хочьешь?
– Угу, – подтвердил Бондарь, наслаждаясь ароматной горечью кофе. – Хочу напомнить о своем выигрыше. Ты должна исполнить мою просьбу.
– Какой просьба?
– Сейчас мы вместе сядем в твою замечательную машину и совершим небольшое путешествие.
– О, путешествие! – Энтузиазм, который попыталась изобразить Лиззи, был неубедителен. Из резко поставленной на блюдце чашки пролилась густая кофейная жижа.
– Я вижу, ты просто счастлива, – заметил Бондарь, не только не скрывая сарказма, но и дополняя его ядовитой улыбкой.
– Куда мы поедем?
– В горы. К одному живописному озеру.
– Для чьего? – подозрительно спросила Лиззи.
– Наведаемся в гости к господину Гванидзе, – безмятежно ответил Бондарь, прикуривая от зажигалки. – Туда и обратно. Это займет несколько часов. Твой шеф ни о чем не узнает. Не возражай. – Бондарь предупредительно поднял дымящуюся сигарету. – Во-первых, ты проиграла и просто обязана пойти мне навстречу. Во-вторых, мы только взглянем на дом покойного и поедем обратно. Никаких акций в твоем присутствии, обещаю. Ты просто исполнишь роль моего личного шофера.
«А я хоть немного отосплюсь по дороге», – мысленно добавил Бондарь.
Лиззи наморщила лоб:
– Это будет… treachery… betrayal, I mean…
– Предательство, говоришь?
– Да.
– Нет! Вот если ты мне откажешь, то это будет предательство. По отношению ко мне.
– Но я не могу! – жалобно воскликнула Лиззи. – У меня нет права!
– В таком случае, – тихо произнес Бондарь, – ты меня больше не увидишь.
– Шантаж, так?
– Отнюдь.
– Что значит «отнюдь»?
– Это отрицание. Категорическое.
– Но ты навязывать свою волью! – упрямо сказала Лиззи.
– Я всего лишь прошу об услуге, – возразил Бондарь.
– Почему я тебья больше не видеть? Ты намерен делать побег?
– Из ГУЛАГа не убежишь.
– What? Gulag?
Подобно многим своим соотечественникам, наслышанным об ужасах советской тоталитарной системы, Лиззи не могла не знать этой грозной аббревиатуры, канувшей в Лету задолго до ее рождения. Тем не менее стереотипы были живучи. Американцы не видели особой разницы между ФСБ и КГБ, они полагали, что Россия по-прежнему представляет собой гигантский концлагерь, обтянутый колючей проволокой, вдоль которой бродят полярные медведи.
Являясь начинающим разведчиком, Лиззи Браво была плохо осведомлена об истинном положении дел, поскольку в ЦРУ считали, что незачем расхолаживать рядовых сотрудников, рисуя образ врага в более светлых тонах, чем прежде. Да, внешне многое изменилось, однако внутренние противоречия между Центральным разведывательным управлением США и Федеральной службой безопасности России не только сохранились, но и усилились.
«Холодная война» перешла в новую стадию. Сменившись так называемой «оттепелью», она сделалась от этого лишь теплее… или даже горячее.
Вот почему, сгущая краски, Бондарь не опасался услышать в ответ пренебрежительный смех. Глаза Лиззи Браво смотрели на него с неподдельной тревогой. Ее пальцы нервно перебирали край скатерти. Оставалось продолжать блефовать, играя на ее чувствах. Чем Бондарь и занялся, перейдя на драматический шепот:
– В Москве никогда не простят мне нынешней бездеятельности. Знаешь, почему я не стал возражать против варианта мистера Кайта?
– Деньги? – предположила Лиззи.
– Ты, – печально молвил Бондарь. – Стоило мне увидеть тебя… – Он сделал вид, что ему трудно говорить. – В общем, я решился пойти наперекор воле своего руководства, когда ты вошла в комнату.
– Ты даже не сразу оглянулся!
– Но ведь оглянулся же?
Возразить на это было нечего, и Лиззи не возразила. Бондарь подумал, что к концу беседы скатерть с ее стороны превратится в мятую тряпку, и невольно улыбнулся. При этом он не забыл, что его улыбка должна оставаться грустной. И не терял времени даром, нагоняя страху на хлопающую ресницами собеседницу.
54Для Лиззи Браво было полной неожиданностью, что организация СМЕРШ, о которой она знала по многочисленным боевикам, вовсе не прекратила свое существование, как это было принято считать на Западе. «Смерть шпионам» – вот как переводилось сокращенное название организации. По словам Бондаря, она просто перешла на сверхсекретное положение, продолжая действовать как внутри России, так и за границей. Теперь название СМЕРШ употребляется лишь членами самой организации и в среде высокопоставленных российских руководителей. Ни один здравомыслящий обыватель не позволит себе произнести это слово вслух.
Почему же на Западе ничего не известно об этом? – ужаснулась Лиззи и услышала в ответ: потому что это одна из самых больших государственных тайн России на сегодняшний день.
– Вот видишь, как я тебе доверяю? – спросил Бондарь, подзывая официанта. – Более того, я разрешаю использовать эту информацию в служебных целях. Но на меня не ссылайся ни в коем случае. Обещаешь?
– Обещаю, – послушно кивнула Лиззи. – Но какой отношение СМЕРШ иметь к тебе?
– Тс-с-с!
Рассчитавшись с официантом и по доброте душевной оставив тому пару лари на чай, Бондарь лег грудью на стол и тихо сказал:
– Ты едва не подвела нас обоих под монастырь.
– Монастырь?
– Это образное выражение. Я хочу сказать, что не стоит подвергать себя риску. Впредь будь осторожней.
– О'кей, о'кей, – закивала Лиззи.
Прежде чем продолжить, Бондарь подозрительно огляделся по сторонам:
– Мне простят роман с американкой лишь в том случае, если я сумею убедить парней из СМЕРШа в том, что спал с тобой в интересах дела. После поездки я позвоню куда следует, и, думаю, мне порекомендуют не расставаться с тобой как можно дольше. – Бондарь откинулся на спинку стула, закуривая сигарету. – А что, было бы здорово! Черт подери, мне даже могут вынести благодарность за то, что я склонил тебя к сотрудничеству.
– Правда? – обрадовалась Лиззи.
– Я лгу только в самых крайних случаях. Когда нельзя иначе.
– И тебя оставят в Тбилиси?
– Скорее всего, – кивнул Бондарь, пряча глаза за дымной завесой.
– Ах, Женя! – воскликнула Лиззи.
– Стоп! Пока что у меня нет аргументов. Нужно создавать видимость активной деятельности, понимаешь? Поездка к озеру Табацкури станет моим главным козырем. Персона Давида Гванидзе меня абсолютно не интересует. – Бондарь небрежно махнул дымящейся сигаретой. – Однако, если я не побываю там, меня заподозрят в измене. Рассказать тебе, что последует дальше?..
Не пропуская мимо ушей ни слова, Лиззи живо представила себе мрачную штаб-квартиру СМЕРШа, расположенную где-нибудь вблизи Красной площади и охраняемую не менее тщательно, чем Мавзолей. Плохо одетые прохожие опускают глаза и торопятся незаметно проскользнуть мимо часовых с автоматами, стоящих у широких ступенек возле большой железной двери. Часовые в белых тулупах с поднятыми воротниками. На их меховых шапках горят красные звезды…
Потом перед мысленным взором Лиззи возникла не только гладкая и блестящая, как бильярдный шар, голова русского генерала, но и его фамилия – Грубозабойщиков. Подчиненные предпочитали называть шефа генерал Г., чтобы не произносить пугающую фамилию вслух. Его голый череп был желтым, холодные выпуклые глаза казались лягушачьими. Генерал пробежал глазами текст приговора Евгению Бондарю и написал внизу: «Бесчестная и позорная смерть. Грубозабойщиков».
