Сергей Донской - Если завтра не наступит
Следя за одевающимся стариком, красноносый гнусаво подпевал:
Расцвета-ай под солнцем, Грузия моя,
Ты судьбу свою вновь обрела-а.
Не найти в других краях твоих красо-от,
Без тебя и жизнь мне не мила-а-а…
Облачившись в лоснящийся костюм, Галактион Галишвили хотел было позвонить Тамаре, чтобы предупредить ее об аресте, но, получив удар по руке, уронил трубку на рычаги. Его вывели из дома под душевный напев, знакомый каждому грузину с детства:
Идешь аллеей вдоль Куры-ы,
И над тобой платанов се-ень
Своей прохладой в знойный день мани-ит,
И песня рвется из груди-и…
Да только не песня рвалась из груди несчастного Галишвили, а с трудом сдерживаемые рыдания. Ему не верилось, что он когда-нибудь вернется домой, да и возвращаться после всего, что произошло, не хотелось.
Хотелось умереть. Быстро и безболезненно.
50Внутренний двор Национальной жандармерии, представлявший собой каменный колодец с единственной проходной, был заполнен терпеливо ожидавшими своей участи людьми. Женщины держались отдельно, сбившись в настороженную стайку. Юноши и мужчины помоложе прохаживались туда-сюда, не слишком удачно изображая независимость. Те, кто постарше, сидели на корточках или прямо на земле. Достаточно было присмотреться к их угрюмым изможденным лицам, чтобы понять, как сильно изменилась Грузия за последнее время.
Не давая Галишвили передышки, жандармы потащили его мимо очереди к неприметной двери, заставили чуть ли не бегом подняться по лестнице, затем втолкнули в полупустую комнату. Ее единственным украшением был плакат, изображавший маниакально оскалившегося президента с перепуганной девочкой на руках. «Так победим!» – гласила надпись. То, что накорябали рядом неведомые вольнодумцы, Галишвили читать не стал. У него раскалывалась голова. Он покорно опустился на привинченный к полу стул и обмяк, уронив руки между колен. Жандармы, пожелав ему приятного времяпрепровождения, удалились.
Не прошло и минуты, как в комнату вошел подвижный узкоплечий мужчина с остекленевшими глазами и подергивающимся от избытка энергии лицом. Не узнать его было невозможно. Это был полковник Сосо Тутахашвили, частенько мелькавший на телеэкранах. В его присутствии старик почувствовал себя так, будто его оставили в серпентарии, наполненном злобными, ядовитыми гадами. То, что полковник взмахнул на ходу рукой и милостиво бросил: «Сидите, сидите», ничего не меняло. Он явился сюда не для того, чтобы рассыпаться в любезностях или исправлять следственную ошибку. Он пришел, чтобы завершить начатое подчиненными. Добить арестованного. Морально или физически.
А пока что Черный Полковник со всеми удобствами расположился напротив Галишвили и принялся изучать его паспорт, оставленный жандармами. Ножки стола, за которым он сидел, намертво крепились к полу, как и стул для подследственных. Словно вот-вот должна была начаться качка или землетрясение. Словно у Галишвили остались силы для того, чтобы наброситься на полковника.
– За что меня задержали? – тихо спросил он.
Тутахашвили поднял на него взгляд, полный изумления:
– Разве вам не предъявили ордер на арест?
– Нет. Мне ничего не предъявили.
– Ничего страшного. Это дело поправимое.
– Ничего страшного, говорите? – поперхнулся Галишвили. – Меня, уважаемого человека, заслуженного писателя, мордовали какие-то подонки, не соизволившие хотя бы показать удостоверения! Средневековье! Мракобесие! Учтите, я этого так не оставлю. Я буду жаловаться.
– Ваше право, – вежливо наклонил голову Тутахашвили. – Я вас слушаю.
– Нет, это я вас слушаю. В чем я подозреваюсь?
– Ни в чем.
– Почему же тогда я здесь? – поразился Галишвили.
Полковник раздвинул губы в улыбке:
– Потому что вы не подозреваетесь. Вы обвиняетесь. Улавливаете разницу?
– В чем, позвольте узнать? – хорохорился старик.
– В измене родине, – вздохнул полковник. – Я, как начальник жандармерии, уполномочен самостоятельно заниматься делами такого рода. Не будет волокиты ни с прокуратурой, ни с судебными разбирательствами. – Он выдвинул ящик стола и заглянул туда, что-то выискивая. – Со шпионами и предателями у нас разговор короткий. Все закончится быстро, даже опомниться не успеете. – В руке полковника появился резной молоток из полированного дерева.
51За мгновение до того, как молоток обрушился на крышку стола, Галишвили вспомнил, где впервые увидел сидящего напротив человека. Это случилось в тот богом проклятый день, когда в здание парламента ворвалась толпа осатаневших людей, буквально внесших туда самопровозглашенного президента на руках. Самые пьяные или обкурившиеся анаши полезли на возвышение, где сидели перетрусившие парламентарии. Когда те начали спасаться бегством, один из нападавших завладел молотком спикера и с пеной у рта принялся крушить им все, что попадалось на глаза. Это и был будущий полковник тбилисской жандармерии Сосо Тутахашвили. И теперь, перекосившись от ярости, он точно так же колотил трофейным молотком по столу, выкрикивая бессвязное:
– Доллары?! Тридцать сребреников!.. Иуда, Иуда!..
Галишвили услышал собственный голос, выкрикивавший не менее сумбурные фразы:
– Иуда не я, не я Иуда! Я патриот! Всю жизнь верой и правдой… Никто не смеет обвинять в предательстве, никто!..
– Да? – осведомился внезапно утихомирившийся полковник. – Тогда откуда у вас деньги? Откуда у вас двенадцать тысяч американских долларов, я вас спрашиваю? Вы же книжный червь, у которого нет ни гроша за душой. Совершенно очевидно, что доллары были вручены вам русскими. За подрывную деятельность.
Это уже было слишком! Галишвили задыхался от гнева:
– Я тоже хотел бы знать, как деньги появились в доме человека, который за всю свою жизнь не совершил ничего противозаконного! Я их вижу впервые. Мне их подбросили.
Полковник покачал головой:
– Это не лучший способ защиты, уважаемый. Мы давно следим за вами и вашей подозрительной семейкой. У вас постоянно какие-то подозрительные контакты с русскими. Вы помогаете готовить антиконституционный переворот в нашей стране. Способствуете сепаратистским настроениям в Южной Осетии, Аджарии и Абхазии. Продажная кремлевская марионетка, вот вы кто.
Галишвили чувствовал, что сходит с ума.
– Все это вздор, – сказал он, распрямившись.
– Вздор, – повторил полковник.
– Полнейший!
– Полнейший… Хорошо. Вы готовы поклясться в этом.
– Почему бы и нет? – растерялся старый писатель.
– Сейчас проверим, – оживился Тутахашвили, доставая из ящика тоненькую белую книжицу и швыряя ее на стол.
Грузинская вязь на обложке из плохой пористой бумаги гласила, что это Конституция Грузии. Вокруг названия там и сям были разбрызганы фиолетовые кляксы. Как будто какой-то неряха ежевикой лакомился, изучая Основной закон страны.
Напрягая зрение, Галишвили подался вперед и тут же откинулся на спинку стула, обливаясь липким потом, сочащимся из всех пор. Он осознал, что видит перед собой пятна засохшей крови. Кто-то уже клялся на Конституции в этой комнате. Кто-то, не так давно сидевший на месте Галактиона Галишвили.
– Ч…что это? – спросил он.
– Читать разучились от волнения? – посочувствовал полковник. – Бывает, бывает. Ну ничего, это не беда. Я вам помогу. – Поглаживая лакированную рукоятку молотка, он ободряюще улыбнулся. – Перед вами находится Конституция. От вас требуется сущая малость. Положить раскрытую правую ладонь на священную для всех нас книгу и повторить слова о своей непричастности к изъятым долларам. – Полковник дважды взмахнул молотком, разминая плечо. – Давайте, уважаемый. Кладите руку и клянитесь. Ничего иного от вас пока не требуется. Смелее.
– Я не собираюсь участвовать в ваших идиотских экспериментах, – заявил Галишвили. Тон его был твердым, а голос – блеющим.
– Вы уверены? – ухмыльнулся полковник. – Ваше право. Но тем самым вы косвенно признаете свою вину.
– Дикость! Такое впечатление, что мы живем во времена охоты на ведьм.
– Не знаю никаких ведьм, – отрезал Тутахашвили, постукивая молотком по ладони. – Мы призваны охотиться на преступников. У меня имеется строжайший приказ покончить с агентами Москвы, чувствующими себя в Тбилиси вольготно, как у себя дома. Впрочем, вы для меня слишком мелкая сошка. Предлагаю сотрудничество. Только так можно искупить свою вину.
– Без вины виноватый, – горько произнес Галишвили. – Что же я должен сделать, чтобы вы от меня отвязались?
– Пустяки. Вы просто подпишете заявление о том, что вас вербовал русский шпион Евгений Бондарь. Мы вас вышлем в Россию и забудем эту злосчастную историю. – Полковник приподнял брови. – Вы ведь, кажется, мечтаете о переезде в Россию?
– Никогда.
– У меня имеются иные сведения.
– Никогда я не напишу того, что вы требуете, – продолжал старый писатель, проигнорировав реплику Тутахашвили. Вспомнив вчерашнего спутника дочери и ее сияющие глаза, он повысил голос: – Доносы не по моей части. Я жил честно и умру честно.
