Иван Дорба - Свой среди чужих. В омуте истины
— Не повторяй брех белогвардейской сволочи, дорогой товарищ! — повысил тон Свигайлов и сердито отвернулся.
—А вы знаете, что эта «белогвардейская сволочь», как вы их называете, помогает организовывать Сопротивление, скрывает наших пленных, создает, формирует общественное мнение в нейтральных странах, молится за спасение Отечества, которое волей или неволей пришлось покинуть? Поглядите на них и с этой стороны.
— А НТС, о котором вы рассказывали?
— Всякие, конечно, есть, Петр Михайлович!
— И у нас тоже есть всякие, Иван Васильевич!
Про себя же я снова удостоверился, какую роль играет в сознании людей моего Отечества обожествленный «отец народов», «великий вождь и учитель». Маленький, невзрачный, рябой, коварный, жестокий и теперь такой незаменимый тиран. Понял, как следует осторожно впредь касаться этой темы. В 1936—1938-х годах он расправился с «ленинской гвардией» и вновь окружил себя иудеями. Им ведь сильная Россия не нужна, а Сталин явно хочет сделать ее сильной!.. Что он сделает с ними после войны?
.. .В те дни я часто задавал себе этот вопрос. Он разрешился спустя десять лет его убийством и постепенным развалом империи.
— Конечно, в какой-то мере вы правы. Я просто делюсь впечатлениями. Надо знать мнение о Советском Союзе в мире. Немцы убеждены, что власть в СССР захватили в семнадцатом году евреи и крепко держат ее до сих пор, и считают, что войну вызвали они.
— Какая чепуха! Это Гитлер напал коварно на нас!
— Нацисты утверждают, будто после заявления ТАСС от 14 июня 1941 года началась секретная эвакуация евреев на восток. Вы обижаете нашу разведку. Мне точно известно, что ЦК, высшее командование Красной армии, МИД были предупреждены о готовящемся ударе, — возразил я.
— А вы, часом, не разведчик? — поинтересовался старший лейтенант.
— В какой-то мере. Но речь не о том, речь идет о вреде нездоровой секретности, над которой потешается весь мир, о подозрении к своему народу. В силу этой рутинной привычки всё скрывать ТАСС спокойно «уполномочен заявить, что слухи о намерении Германии предпринять нападение на СССР неверны, лживы и провокационны...» И попробуй кто-нибудь из советских людей что-нибудь вякнуть. Скажем, подать рапорт о том, что немцы на границе явно готовятся к нападению. Тут же назовут провокатором. В результате — миллионы пленных, гибель техники, неисчислимые жертвы, психологический шок. Ко всему этому еще добавить, что такая позиция оказалась благоприятной почвой для матери всех пороков — лжи и отца гнусных подлостей — доноса! А в результате — рано или поздно:
И не уйдешь ты от суда мирского, Как не уйдешь от Божьего суда!..
— А вы еще верите в Божий суд? — глядя куца-то в угол землянки, спросил командир роты.
— Рече безумец в сердце своем: несть Бог! Сами знаете, на фронте под пулями Его часто поминают. Однако вернемся к нашим баранам, как говорят французы, и подведем черту. Начнем с тайны фамилий наших командующих. Начальник нашей Четвертой ударной армии генерал-лейтенант Курасов, член КПСС с тысяча девятьсот двадцать восьмого года, закончил Академию Фрунзе и Генерального штаба, женат, имеет двух сыновей и дочку. Начальник Триста Пятьдесят Восьмой стрелковой дивизии генерал-майор...
Раздавшийся громкий топот кирзовых сапог невольно заставил меня замолчать. Влетел дежурный и протянул своему командиру военный билет. А тот в свою очередь протянул его мне и, пожимая крепко руку, сказал:
— Поздравляю, товарищ лейтенант! От души поздравляю! А все наши ошибки переживем. Была бы жива наша Россия! — и, отпустив жестом дежурного, потянулся за новой бутылкой
К щекотливым темам мы больше не возвращались.
2
Ни полковник из штаба дивизии, ни капитан из НКВД не появились. В середине мая меня в качестве командира взвода, со всей моей «дружиной», направили в 85-й отдельный саперный батальон. Мы строили оборонные рубежи, ремонтировали автомобильные дороги и железнодорожные мосты, намного сложней было, когда дело касалось устройства минно-взрывных заграждений или разминирования мостов, дорог в тыловых районах фронтов.
Самым сложным было определить тип мины и верно ее обезвредить. Противотанковые, противопехотные, противотранспортные, осколочные, фугасные, специальные, ловушки диверсионные, одни взрывались от нагрузки силой, другие — в заданное время, третьи—по радиосигналу, четвертые—в силу самых неожиданных случайностей. Немало минеров, даже весьма опытных, погибало и пострадало от скоропортящихся генераторов звукового и визуального индикатора на миноискателях и, наконец, по каким-то неведомым причинам от покинувшего минера шестого чувства, его предупреждающего: «Берегись!»
Рокот летящих снарядов я слышал в Елизаветграде в 1918 году. Тогда над городом летали трех- и шестидюймовые снаряды. В 1942 году что только ни завывало, рокотало, гремело и свистело в прифронтовой полосе! Бойцу нужен опыт, чтобы не кланяться пулям, хоть он и знает, что ту, которая в него попадет, оп не услышит. Минеру приходится работать под редкие выстрелы пушек, его ухо либо интуиция подсказывают, пролетит ли снаряд, или он на излете и надо ложиться. Но у человека есть еще самолюбие: плюхнешься сдуру на землю, а снаряд пролетел мимо — как потом поглядеть в глаза напарникам? А если ты командир взвода?..
В результате я получил тяжелую контузию и был ранен в ногу. Пришел я в себя в постели. Красивая сестра милосердия, склонившись надо мной, старалась не то разжать сжатые зубы, не то влить мне что-то в рот. Увидев мой осмысленный взгляд, она погладила меня по голове, сказав стоявшему позади нее мужчине в белом халате:
— Пришел в себя!
Я узнал, что лежу в далеком вологодском госпитале. Поначалу я напоминал, наверно, только что родившееся существо. Память возвращалась медленно, а кусок жизни так навсегда и выпал, будто его и не было. Позже я так и не смог вспомнить, куда девался Силка Криволап, который, наверно, как всегда, находился неподалеку, напрочь вылетели из головы фамилия ротного, командира батальона, название места, где меня контузило. Начальник госпиталя, высокий усатый полковник Воронов, утешал:
— Благодарите судьбу, что не стали инвалидом. Организм у вас крепкий, да и в рубашке родились! Память постепенно восстановится, кое-что и вычеркнется: организм человеческий —штукенция пресложная! Главное сейчас взбадриваться, любыми способами: холодным душем, крепким чаем, гуляйте побольше, не бойтесь наших северных морозов, заведите, в конце концов, роман.
— А рюмку-другую тоже можно?
— Водку глушить больше рюмки не советую...
Взбадриваться?! Как? Чем? Скрепя сердце решил расстаться
с последним, что меня связывало с прошлым, — отцовским кольцом: посередине большой рубин, а по бокам по довольно крупному бриллианту. В отличие от часов, нательного золотого крестика с цепочкой, оно сохранилось. И неудивительно — я с большим трудом стягивал его даже с намыленного в горячей воде безымянного пальца. Денег за него мне отвалили кучу. И я исправно следовал совету Воронова... Не обошлось и без романа.
Звали ее Людмила, и потянуло меня к ней, видимо, потому,, что перед отъездом из Белграда ко мне частенько захаживала полная чудесного женского шарма шестнадцатилетняя гимназисточка Люда, желавшая изучить все способы Любви.
В отличие от Белградской, Вологодская была скромна, пожалуй, даже целомудренна, и все-таки чем-то напоминала первую. И я подумывал о том, чтобы, вернувшись после войны
в этот тихий и, как мне казалось, патриархальный город, устроиться на работу по соседству в Нюксинском районе, жениться и зажить наконец спокойной жизнью. И тревога, которая меня «взбадривала», когда я не обнаружил своего бумажника, где хранилась записка Павла Ивановича, улеглась. И я твердил: «Может, к лучшему!»
Незадолго перед выпиской, в десятых числах марта, воспользовавшись на редкость солнечным днем, я отправился на рынок. Брожу, поглядываю на снующих мужчин и женщин, почти поголовно одетых в грязновато-черные ватники, и браню себя, что никак не могу привыкнуть к такой бедности. И вдруг передо мной останавливается ярко одетая цыганка. Смотрит на меня оценивающе своими большущими черными глазами, словно пронизывает насквозь, берет меня за рукав и тащит в сторонку, приговаривая:
