Александр Тараданкин - Второй раунд
— На что не пойдешь ради приятного знакомства, — в тон ответил Лютце. — Они мне действительно не к спеху, — он остановился у крыльца с видом человека, который ждет, что сейчас его пригласят в дом. Несколько смущенно Факлер жестом пригласил войти.
— Располагайтесь, — он провел Лютце в просторную кухню, которая, видимо, одновременно служила и столовой. — Извините, я сейчас…
— Если вы заняты, не обращайте на меня внимания, — последовал за хозяином Лютце. — Я подожду. А еще лучше посижу тут с вами, если не возражаете.
Факлер с явной неохотой пропустил настойчивого гостя в комнату.
— О! — удивленно воскликнул Лютце. — Да у вас тут целая радиостанция!
На столе, у противоположной от дверей стены, поблескивал никелированными ручками настройки радиопередатчик. Тут же — телеграфный ключ, таблицы, карты. В углу на верстаке, заваленном радиодеталями, стоял приемник. Комната была невелика. Два окна, прикрытые жалюзи, выходили в садик и на гараж.
— Если бы я знал, что вы так заняты, я бы не зашел, — заметил Лютце. Он закурил, опустился в качалку и принялся изучать цветную литографию на стене.
…По безбрежному морю катились огромные серо-свинцовые волны. На гребне, в клочьях белой пены, темно-зеленое пятно — лавровый венок, оплетенный черно-бело-красной лентой. Над картиной висела большая фотография офицера-подводника в траурной рамке.
«Отлично, — подумал Лютце, — тема для разговора, в котором можно прощупать хозяина».
По комнате распространился специфический запах горелого провода. Чертыхаясь, Факлер выключил приемник, тронул что-то паяльником, потом выдернул вилку из штепселя. Повернулся к Лютце:
— Теперь я свободен, Макс. Извините, ради бога. В двадцать два часа у меня сеанс с радиолюбителем из Шверина. Закрутился с проверкой приемника, все что-то шалит. Могу возвратить вам камеры. Идемте в гараж. Я поменяю.
— Не беспокойтесь, Вернер. Они мне сейчас действительно не нужны. Сделайте это, когда будете свободны.
— Вы серьезно? А то я чувствую себя виноватым… Тогда у нас есть время, и надеюсь, вы не откажетесь от чашки кофе?
— Великолепно, — принял предложение Лютце. — А у меня в машине завалялась бутылка шнапса.
Пока Лютце ходил к машине, Факлер успел прикрыть дверь в комнату, где находилась рация, и расставил посуду на кухне.
«Что это — недоверие или аккуратность?» — глянув на закрытую дверь, подумал Лютце, разворачивая сверток с вином и сендвичами.
— Заваривать кофе пока не буду. Воспользуемся дарами природы, — сказал Факлер, опуская на стол большую хрустальную вазу, полную янтарных слив и красных блестящих, словно восковых, яблок.
— Позвольте вас спросить, Вернер, — Лютце кивнул на дверь комнаты, — как это власти разрешают вам пользоваться передатчиком?
— Да будет вам известно, мой дорогой спаситель, что я в этих местах один из лучших коротковолновиков. Власти об этом знают, и нет ничего удивительного, что полиция, с ведома русской комендатуры, предоставила мне право пользоваться передатчиком. Кстати, таких, как я, в одном Энбурге человек пять. А что вас, собственно, это заинтересовало? Вы что тоже причастны к племени одержимых радио.
— В некотором роде. Но больше меня захватывает автомобиль.
После третьей рюмки Факлер заметно опьянел. Голос его стал резче, движения развязнее.
— Благодаря моему мастерству, Макс, — расхвастался он, — я имею честь сидеть здесь с вами и пить шнапс, хотя свободно мог бы кормить собой рыб, как это сделал мой брат.
— Там, на стене, фотография брата?
— Да, он был штурман субмарины. Его лодку потопили русские в Северном море.
— За светлую память родных и близких, — прочувственно произнес Лютце, поднимая рюмку, — за павших на полях сражений, Да будет вечен истинно немецкий дух!
— Дух, дух! — криво улыбнулся Факлер. — Зачем его вспоминать? Много он помог, этот дух, когда русские громили наши армии.
— Вы многого не знаете, Вернер, — мягко заметил Лютце. — Уже тогда, когда крах наш был неминуем, умные люди… — вы не будете возражать, если я назову их надеждой нации, — эти люди думали о возрождении Германии, утраченных надеждах рейха, если хотите. И сейчас на Западе зреют силы, которые со временем ринутся в бой, чтобы вернуть наш престиж, освободить эту часть страны от коммунистов, вернуть фатерлянду отторгнутые земли, — Лютце, говоря это, внимательно наблюдал, как воспринимает его слова Факлер. — Они там, а мы здесь, дорогой Вернер, ежедневно, ежечасно должны ждать, больше того, готовить минуту свершения и всячески помогать им. А вы? Я плохо разбираюсь в людях… Но ведь вы немец, Вернер, и вы, вместо того, чтобы сопротивляться, помогаете русским. Какой же вы, к черту, немец?..
— Я немец, Макс. Но не совсем понимаю, почему у нас пошел такой разговор. Я ведь тоже воевал. Всю войну прослужил радистом на базе подводных лодок на острове Рюген, слышали вы о таком? — В глазах Факлера появилось осмысленное выражение, потом недоумение. — Работаю на русских? Да, работаю. И еще на себя. Занимаюсь любимым делом. А вообще-то хватит. Я не хочу больше войны. Довольно.
Он залпом осушил рюмку, закурил, откинулся на спинку стула. Тряхнул головой, с непоследовательностью пьяного продолжил:
— А русские молодцы. Они еще преподнесут такой сюрприз своим союзникам, что те ошалеют. Тогда даже далекая Америка не будет для них далекой.
— Чепуха. Что даст им такую возможность? — как можно равнодушнее спросил Лютце.
— Не знаю тонкостей, но кое-что для этого делается у нас… У них золотые головы, Макс. В самом деле. Это умные ребята. Особенно Денисов, есть среди них такой инженер.
— Где это — у нас, Вернер? Чем вы, собственно, занимаетесь, а впрочем, это и не важно. Но вы противоречите сами себе. Вы что-то делаете, а они, узнав о вашей работе, немедленно дали своего контролера, этого Денисова.
— Не угадали, Макс. Денисов в своей области видный специалист. Мы работаем сообща, выполняем заказ, он же приехал по нашей просьбе, чтобы помочь кое в чем разобраться. И мне даже жалко, что он уедет обратно. Симпатичный, знаете ли, человек. И совсем молодой, не больше тридцати, и уже видный ученый.
— Когда он уезжает? — видя, что Факлер захмелел, перестал осторожничать Лютце.
— Уедет, как только закончит… — Факлер ухмыльнулся, погрозил Лютце пальцем. — Уж очень вы любопытны, мой дорогой. Есть вещи, которые не говорят даже друзьям. Я и так сегодня разболтался. А нас недавно предупредили поменьше рассказывать о том, чем занимаемся. Хоть это безобидные приборы и вообще… Заварю-ка я кофе…
Он поднялся и начал возиться у плиты. Уронил кастрюлю…
«Пожалуй, я слишком прямолинеен. Надо действовать более осторожно. Хорошо, что парень пьян и завтра все забудет, — подумал Лютце. — Впрочем, пока он в таком состоянии, надо попробовать вытянуть из него еще что-нибудь. А потом припугнуть. Он, чувствуется, не из смелых».
Факлер вернулся к столу, разлил кофе по чашкам. Они молча пили густой, сваренный по-турецки кофе, аромат которого повис в кухне, пересилив табачный дым.
— Чем же все-таки вам приходится заниматься на своей таинственной работе? — решил подзадорить хозяина Лютце.
— Я математик, и это моя первая и самая главная страсть, и уж потом — радио. Математика это, Макс, больше чем поэзия! Даже Берта не всегда может оторвать меня от формул. Смешно самому, но я и с женитьбой тяну, потому что жена убежит от меня, увидев, как я ночами крадусь к столу, к своим расчетам. Это, конечно, секрет, Макс. И вы меня не выдадите. Женщинам, конечно.
— Вы со странностями, Вернер, болтаете чепуху о каких-то расчетах…
— Это еще один мой личный секрет, — Факлер опьянел, и даже крепкий кофе не взбодрил его: глаза закрывались, голова клонилась набок. — Пытаюсь решить собственную маленькую проблему… А из маленьких складываются большие.
— Пожалуй, поеду, — поднялся с места Лютце. — Я засиделся.
Факлер глянул на часы:
— Я все равно опоздал. На сеанс теперь выходить бесполезно. Может быть, посидите еще, Макс? Не хотите? Ну, пойдемте, я провожу вас.
— Не нужно. Ложитесь-ка лучше в постель. Вы захмелели, Вернер. Я вас еще навещу…
«Вечер прошел не зря — удалось узнать много любопытных вещей. Они, правда, настораживают, — рассуждал Лютце, колеся по пустынным улицам. — Но так или иначе, он идет к цели сразу тремя путями. Через Вернера, через Лотту — Денисова и прямым путем проникновения в бюро. Теперь важно не оступиться. Надо продолжать подготовку и быть терпеливым.
Терпеливым? А что, если посмотреть, какие это расчеты держит у себя Вернер? Возможно, в известной мере они приоткроют завесу над работами бюро, и он, Лютце, отправит Старку столь желаемую информацию, а заодно — получит твердые гарантии, что этот розовеющий немец обретет «коричневый оттенок». Конечно же, так и нужно сделать. И привлечь к делу Хаазе: присмотрит за русскими, прикроет тыл. Русская контрразведка, судя по словам Вернера, настороже, и народная полиция, конечно тоже. Как он сказал: «Нас предупредили меньше рассказывать о том, чем занимаемся».
