Александр Тараданкин - Второй раунд
— Понятно, Георгий Васильевич.
— Что касается вашего желания участвовать в аресте Циске — я в этом не вижу необходимости. «Овчина не стоит выделки». Сотрудники Енока великолепно справятся с этим сами. Они доказали уже свою самостоятельность и оперативность. А нам здесь, дружок, находиться не вечно. Именно Еноку и таким, как он, придется в дальнейшем самим стоять на переднем фронте борьбы. Когда же станет вопрос о Мюллере, это другое дело. Это пожалуйста. Вы связались с Днепропетровском?
— Да. Они обещали сразу же все подготовить и сообщить.
— Коль заговорили о Мюллере, должен заметить, что в данном случае вы пока не проявили должной изобретательности.
— ?!
— Да, да. Судите сами: приобрести Мюллера, несомненно легче и проще, чем, скажем, ту же Штаубе. Мюллера без труда и практически в любое время можно вывести к нам в зону. Против него есть, я в этом не сомневаюсь, компрометирующие материалы. Здесь, наконец, живет его семья, а следовательно, существуют привязанности… Желание быстрей обезвредить врага мешает нам порой за кустарником увидеть лес. Именно так у вас и случилось, Евгений Николаевич. А лес за кустами есть. Вербовка Штаубе сложная штука. И вместе с тем, мне думается, вполне возможная. Для ее осуществления следует подобрать кого-либо из немецких коллег. А почему?
— Так сказать, чисто психологический расчет, — не совсем уверенно отметил Фомин.
— Не так сказать, а совершенно точно. Штаубе легче пойдет навстречу предложению своего соотечественника. А пойти ей придется. Агентура, которая значится в этом списке, на месте. И Штаубе на месте, ее не тронули. Значит, она скрыла исчезновение копирки от своих шефов. А раз так, если ей предъявить фотографию копирки, перевод текста на английском и немецком языках, она капитулирует, побоится разоблачения и вынуждена будет принять наше предложение. Иного выхода у нее, собственно говоря, нет… Согласны? Или есть сомнения?
— Да все верно, Георгий Васильевич, какие сомнения. Нужно действовать.
— Тогда за работу. Подберите вместе с Еноком наиболее опытного работника. Енок, впрочем, сам скажет кого. И вытяните у Мевиса все, что еще можно. Пока он здесь. А Скиталец пусть напишет постановление о передаче его органам госбезопасности Польши и отправит дело Курца в трибунал. Скиталец должен усвоить, что чекистская работа, ото не только решение головоломок, преследование, гонки с препятствиями. Надо ему постигать и скрупулезную работу с перышком в руках. А вы за счет этого получите резерв времени. Вот программа на ближайшие дни, — устало улыбнулся Кторов. — Может быть, она и великовата, но, как говорится, глаза боятся, а руки делают.
Когда Фомин возвращался к себе, то еще на лестнице услышал, что в кабинете надрывается телефон. Поднял трубку.
— Можете нас поздравить, геноссе Евгений, — сказал Енок. — Сегодня ночью взяли Циске. На подходе к дому. Оказал бешеное сопротивление, но все обошлось благополучно.
— Поздравляю. Новость действительно приятная, и я понимаю, что вас она порадовала не меньше, чем меня.
— Если наши расчеты верны, думаю, завтра иметь еще одно сообщение: о задержании Мюллера. Ему отправлена нужная телеграмма. Надеемся, что клюнет. Доложите обо всем Георгию Васильевичу.
— Непременно, геноссе Енок!
Кторов удивился быстрому возвращению Фомина.
— Что-нибудь случилось?
— Да, очень хорошая новость, — и передал свой разговор с Еноком.
— Вот видите. Вы рвались в бой, а подчиненные Енока прекрасно справились с задачей. И пусть немецкий суд судит Циске. Свидетелей из числа советских граждан разыскать трудно, а бывших узников Заксенхаузена, по словам Енока, включая ого самого, сколько угодно. Им и карты в руки. Для нас показания Циске могут представлять интерес только в той части, где речь пойдет о Ганновере. Может быть, он расскажет что-нибудь конкретное о деятельности Старка, о той же Штаубе. А теперь совет, как использовать вечерний досуг, если не соберетесь в кино или не будете тренироваться к очередной шахматной встрече с начальством. Я ведь надеюсь взять реванш, — весело сказал Кторов. — Не сегодня, конечно. Когда будет поспокойнее… Если будет…
— Слушаю совет.
— Возьмите у дежурного на вечерок желтую папку. Он знает какую. В ней любопытные материалы. Не вредно почитать для общей ориентации.
…Фомин пришел домой, прихватив папку, о которой упоминал Кторов. Поужинав, стал листать аккуратно подшитые материалы и та к увлекся, что пропустил время ночного выпуска московских известий по радио, которые всегда слушал. В папке были сообщения информационных бюро, последние газетные и журнальные статьи, сводки, в которых анализировалось положение в Германии, Западной и Восточной. Почти везде присутствовало выражение — «холодная война».
Западные газеты, в том числе американские и английские, на чем свет стоит ругали американского генерала Тельфорда Тейлора[33], того самого американского обвинителя, который произнес в 1946 году на Нюрнбергском процессе над главными военными преступниками блистательную речь, требуя осудить не только таких главарей, как Йодль, Редер, Дениц и Кейтель, а признать немецкий генеральный штаб в целом преступной организацией. Тейлор говорил: «Если сбить с дерева отравленные плоды, то этим будет достигнуто немногое Гораздо труднее выкорчевать это дерево со всеми его корнями. Однако только это в конечном счете приведет к добру. Деревом, которое принесло эти плоды, является немецкий милитаризм… Если он выступит опять, то не обязательно сделает это под эгидой нацизма. Немецкие милитаристы свяжут свою судьбу с судьбой любого человека или любой пар гни, которые сделают ставку на восстановление немецкой военной мощи».
Фомин прочитал в одной из справок эти замечательные слова Тейлора и сравнил их с тем, что он говорил теперь, когда шли процессы над монополиями. Тейлор извлек из германских сейфов такие обличительные документы, что их обнародование могло прозвучать, как взрыв атомной бомбы. Собственно говоря, так уже и случилось, хоть не были известны детали. Документы эти говорили о том, что в пору войны крупнейшие германские финансовые и политические воротилы имели тесный контакт с тузами американского и английского бизнеса. Поднялся шум. «Как можно судить деловых людей, свободное предпринимательство», — писали реакционные буржуазные газеты, ведь Тейлор замахивался не на отдельных монополистов, а на весь мир большого бизнеса. И Тейлору заткнули рот. Он не сказал того, что мог.
Немецким нацистским дельцам оказывал покровительство международный капитализм. И он же люто негодовал, что в Восточной Германии шла широкая экспроприация собственности монополистов, военных преступников и активных нацистов. Их предприятия стали достоянием народа.
Фомин с удовлетворением прочитал сводку, что в Восточной Германии экспроприированы предприятия, на долю которых приходилось более сорока процентов промышленной продукции, что ликвидировано полуфеодальное и крупнопомещичье землевладение и почти 600 тысяч семей трудящихся крестьян и сельскохозяйственных рабочих получили землю. Руководимые Социалистической единой партией Германии, государственные органы антифашистско-демократического строя перерастали в органы рабоче-крестьянской власти, очищаясь от лиц, сотрудничавших с фашизмом.
Трудовой народ Восточной Германии все больше включался в работу комиссии по денацификации, помогая им выявлять бывших гитлеровцев. Фомин нашел справку, в которой сообщалось, что в Восточной Германии уже на 1 января 1947 года 18 061 активный нацист из 18 328, привлеченных к суду, был осужден.
Иная картина была в Западной Германии. Там многие бывшие преступники нашли покровителей. Свидетельством тому была разгорающаяся «тайная война», на передовом рубеже которой оказался сейчас он, Фомин, А его противниками, как и прежде, были эти Циске, Клюге, Курцы и Мюллеры, и разница была только в том, что шли они теперь не с барабанным боем, засучив рукава, а точно змеи, старались тихо и незаметно пролезть в любую щель. И каждый нес в своем жале смертоносный яд.
«Кто же будет следующим моим противником, — думал Фомин, возвращаясь мыслями к своим делам. — Кто?..»
3В сумерках, когда тонкие удилища-фонари зажелтели над рекой, Лютце подъехал к домику Вернера Факлера. В одном из окон сквозь шторы тускло пробивался свет. Лютце нажал кнопку звонка. Через минуту щелкнул автоматический запор калитки, а на пороге дома появилась долговязая фигура хозяина.
— Здравствуйте, Макс, — спустился он по ступенькам, навстречу гостю, — а я уж стал думать, что вы оставили мне камеры в память о прекрасно проведенном вечере.
— На что не пойдешь ради приятного знакомства, — в тон ответил Лютце. — Они мне действительно не к спеху, — он остановился у крыльца с видом человека, который ждет, что сейчас его пригласят в дом. Несколько смущенно Факлер жестом пригласил войти.
