Александр Авдеенко - Горная весна
Волошенко снова налег на педали, но старшина остановил его:
— Кончайте! Отдохнем и отправимся на заставу.
— Есть отдыхать, товарищ старшина! — с искренней почтительностью откликнулся Волошенко.
За короткое время своего пребывания на пятой заставе он прославился не только тем, что умел и любил справедливо подсмеиваться над собой и над всяким, кто давал для этого подходящий повод, но и тем, что охотно, от всего сердца, выполнял приказания командиров и перенимал опыт лучших людей, успевал вкусно и во-время накормить пограничников и быть умелым в службе.
— Ложитесь, товарищ старшина. — Волошенко раскинул под старой елью тренировочный маскхалат.
Смолярчук лег, подложил под голову руки, закрыл глаза, плотно сжал губы, отчего его лицо болезненно сморщилось и как бы постарело. Волошенко растянулся рядом со старшиной. Поглядывая на него, он тихонько усмехался. Со слов Тюльпанова он знал, зачем Смолярчук побежал к Алене: поговорить о любви. И вот, кажется, поговорил так, что сразу непоздоровилось. Чем это не повод для веселой беседы? Волошенко пока молчал, обдумывая, с какой стороны выгоднее приступить к Смолярчуку так, чтобы не обидеть его и посмеяться с пользой.
— Товарищ старшина, железное сердце кует себе ваш наследник, — сказал Волошенко, кивнув в сторону Тюльпанова, занявшегося еще одним видом тренировки. — Полюбуйтесь.
Румяный, щедро умытый потом, словно только сейчас из бани, Тюльпанов стоял на крутом обрыве, над широким горным потоком, сматывал веревку в ровные кольца и, подняв голову, внимательно разглядывал высокую сосну. Потом он привязал к концу веревки увесистый камень, размахнулся и ловко метнул его вверх. Камень заякорился на толстой ветке. Попробовав, надежна ли веревка, Тюльпанов все же решил проверить, как она зацепилась за ветку: он влез на дерево и покрепче привязал веревку. Спустившись на землю, Тюльпанов разбежался и, оттолкнувшись от края обрыва, перелетел на противоположную сторону горного пото ка, на узкий карниз каменистой скалы. Постояв там минуту, вернулся обратно, и опять с помощью веревки.
— Кончайте, товарищ Тюльпанов! Отдых! — солидным басом, тоном высокого начальника приказал Волошенко.
Тюльпанов снял веревку с дерева, подошел к товарищам. Волошенко похлопал ладонью по брезентовому маскхалату:
— Ложись, Коля, и поговорим о жизни. — Он обнял молодого пограничника одной рукой. — Скажи: правда то или неправда, что ты успел в свои двадцать лет жениться?
Тюльпанов надвинул на глаза фуражку.
— Девятнадцати не было, когда это случилось.
— Что ж так рано? Любовь заставила? — Видно, что так.
— Ну, и хорошая тебе жена попалась?
— Ничего.
— Как ее зовут?
— Таня.
— Любит?
— Еще как! В каждом письме только про это и пишет — «люблю и скучаю».
Тарас Волошенко приподнялся на локоть, с интересом посмотрел на Тюльпанова, словно хотел найти на его лице то, что привлекло к нему неведомую Татьяну.
— Слушай, Коля, а за что… любит тебя она, за что?
— А кто же ее знает! — улыбнулся Тюльпанов.
— А разве она тебе не говорила? Не писала?
— Пока нет. До этого еще очередь не дошла.
— Ну, а ты сам как думаешь: за что она тебя любит?
— А кто же ее знает! Никогда не думал эб этом. Любит — и хорошо!
— А меня мучает этот вопрос: за что она любит его? Вот кончу службу, демобилизуюсь, увижу подходящую дивчину, влюблюсь, захочу жениться, а она… другому отдана и будет век ему верна! Вот какая горькая история может разыграться! Что надо делать, Коля, как жить, как одеваться, как ходить по земле, как разговаривать, чтобы тебя обязательно полюбила та самая дивчина, какую полюбишь и ты?
Тюльпанов улыбнулся и с большой силой убеждения сказал:
— Если не будешь лопоухим, то заставишь полюбить себя и Таню, и Клаву, и Машу, и Наташу. Девушки покоряются только сме-лым.
— Правильно! — воскликнул Волошенко и осторожно покосился на старшину.
Смолярчук усиленно дымил папиросой, делая вид, что его мало интересует разговор товарищей.
— Слушай, Коля, — продолжал Волошенко. — Ну, а если бы ты поссорился со своей Таней и в этот самый момент на ее дороге вырос бы какой-нибудь молодец и она бы приглянулась ему — что тогда? Как бы она… пожалела бы этого молодца?
— Нет, у моей Тани сердце на такие жалости не отзывчивое. Тверже камня и железного.
— Хорошее сердце. Правильное. Ну, а если бы все-таки размякло? Вообрази себе такую прискорбную историю: пока бы ты дулся на Таню, ей бы этот молодчик и закружил голову. Что бы ты сделал в таком случае?
Тюльпанов не медлил с ответом:
— Я бы взял за шиворот этого обманщика, поднял бы от земли метра на полтора, встряхнул хорошенько и сказал: «Слушай, ты! Уходи от моего счастья подальше, пока шкура на тебе цела!»
— Да разве можно так поступать комсомольцу? Это же старый пережиток — ревность!
— Можно! Где любовь, там и ревность. Любовь надо оберегать. Как мы границу охраняем. Все законно. Именем этого самого закона я буду с любым ухажором разговаривать, как с проклятым нарушителем границы.
— Правильно, товарищ Тюльпанов! — Волошенко перевел взгляд, полный озорного торжества, на мрачного Смолярчука. — А вы, товарищ старшина, согласны с нами?
— С чем? — Смолярчук нехотя поднял голову и посмотрел на повара.
— Да вот с этим самым… как должен человек бороться за свою любовь и побеждать. Или вы, может, не слыхали нашего разговора?
— Нет, не слыхал.
— Я вот говорил, что никакая красавица не устоит перед влюбленным в нее парнем, если он правильно, обходительно, умненько любить ее будет. Знаете, как бы я действовал, если бы влюбился в такую, например, дивчину, как Алена Дударь?
— Интересно, как? — оживился Тюльпанов. — Расскажи!
— Я бы раскрыл перед ней всю свою душу. Смотри, красавица, не только на мои брови и на мой нос, но и дальше, в самое нутро! Я бы рассказал ей о себе всё-всё: где родился, какая моя родина, что умею делать, как врага ненавижу, как друга люблю, о чем мечтаю, куда первым делом стремлюсь, какую жену себе ищу и так далее. Послушала бы Алена мои горячие речи один раз, другой, третий — и ей стало бы ясно, что я, Тарас Волошенко, и есть тот самый человек, какой ей нужен. Сама бы в жены запросилась, если бы я не женился в срок. Вот так-то, друзья! Если любишь, так люби смело, с азартом. Обходительность с любимой должна быть наступательной. Как советскому солдату по боевому уставу положено в бою действовать? Наступать и наступать! Вот я бы наступал и в любви, а не отсиживался в пассивной обороне. Вот' Как, товарищ старшина? Правильно я рассуждаю? Смолярчук поднялся с земли:
— Пошли домой! — и, широко шагая, направился вниз, к заставе.
Тюльпанов и Волошенко, сдерживая смех, переглянулись.
— Ничего, такая сердечная тренировка ему на пользу, — вполголоса сказал Волошенко. — Пошли и мы, Тюльпанов!
Смолярчук вернулся на заставу. Капитан Шапошников, увидя старшину, попросил его зайти в канцелярию. Именно — попросил, а не приказал. Смолярчук все понял: пришла тяжелая минута расставания, кончилась трехлетняя боевая дружба. Да, он не ошибся в своих предположениях. Когда вошел в канцелярию, капитан Шапошников сказал, что из штаба получена телефонограмма о демобилизации старшины Смолярчука.
Смолярчук молча, краснея и бледнея, выслушал начальника заставы. Он топтался на рассохшихся скрипучих половицах, не зная, сказать что-нибудь в ответ на слова капитана или молчать дальше; выйти из канцелярии или еще стоять вот так, чурбан чурбаном.
— Садитесь. — Шапошников попытался подать Смолярчуку стул.
Старшина вспыхнул, подбежал к Шапошникову, взял стул.
— Что вы, товарищ капитан! Не генерал я, а всего-навсего старшина.
•— Бывший старшина, — уточнил Шапошников и усмехнулся. — Не скоро вы отвыкнете от своего старшинского звания. С утра до ночи приходилось слушать на заставе «старшина» да «старшина», и вдруг — просто Смолярчук. — Шапошников закурил, положил коробку папирос перед Смолярчу-ком: — Курите!
Оба густо задымили. Помолчали.
— Значит, уезжаете? — спросил Шапошников, глядя в окно.
— Да, товарищ капитан, приходится. Отслужил свою норму сполна. Послужу теперь там, дома.
— И что же вы дома будете делать?
— В механические мастерские эмтеэс определюсь. Привычное место.
— Из огня, значит, да в полымя. Работы теперь у вас в Сибири по самое горло. Надо поднимать целину, учить трактористов, ремонтировать машины, строить жилища, дороги, амбары. Таким строителем станете, что некогда будет и заставу вспомнить.
— Для воспоминаний всегда найдется время, даже в разгар уборочной или во время пахоты.
— Интересно, что же вы будете вспоминать?
— Все, наверно. И больше всего: каким пришел на заставу и каким прилетел домой.
