Александр Авдеенко - Горная весна
— Про такое и говорить не надо: по глазам все видно. Что, разве не угадал?
— Угадал, брат, не буду отпираться. Я о ней сейчас день и ночь думаю, разные планы строю, как мы жить будем в Сибири, где она будет работать, где я.
— Одни строите или вам, товарищ старшина, и Аленушка помогает?
— Так она еще не в курсе дела.
Тюльпанов удивленно раскрыл глаза:
— Как это — не в курсе?
— Очень просто: она еще не знает о моих планах.
— Не знает, что вы на ней жениться хотите?
— Не говорил ей об этом.
Тюльпанов расхохотался.
Смолярчук не нахмурился обиженно, не бросил на товарища осуждающий взгляд: наоборот, поддержал его дружелюбной улыбкой, хотя причина смеха ему была непонятна. Уверенный в своей правоте, он не допускал мысли, что Тюльпанов смеялся над его словами, но на всякий случай спросил:
— Ты чего гогочешь?
— Так… — Тюльпанов сделал серьезное лицо. — Свою женитьбу вспомнил. Целый год, дурак, терзался: пойдет или не пойдет за меня Таня, стою я ее или не стою.
— Ну, вышла?
— А то как же! У нас с ней, товарищ старшина, такая любовь! Рассказать?
— Не надо. Неинтересно про чужую любовь слушать. Про свою сейчас буду разговаривать. Подожди меня тут.
Тюльпанов был разочарован тем, что ему не удалось поговорить о молодой жене.
— Товарищ старшина, я дополнительно потренируюсь, — сказал он.
— Что еще за дополнительная тренировка? — удивился Смолярчук.
— Скоростной бег. Помните, вы говорили, что инструктор должен уметь бегать, как олень? Вот я и хочу потренироваться, чтобы не отстать от Витязя.
— Не возражаю. Тренируйтесь до моего возвращения, — сказал Смолярчук, нетерпеливо поглядывая на Тиссу.
— Я хочу за велосипедом побегать. Можно?
Смолярчук махнул рукой: делай, мол, что хочешь, не до тебя сейчас.
Он потуже затянул ремень, поправил фуражку и направился к Тиссе. Витязю он приказал оставаться на месте.
Алена давно нравилась Смолярчуку. День за днем, неделя за неделей приглядывался к девушке, но объясниться не спешил, полагая, что у него впереди много времени. И вот только теперь, накануне демобилизации, он решил сказать Алене, что хочет жениться на ней.
А как же она… Согласна ли она выйти за него замуж? Об этом Смолярчук даже не думал… Этот вопрос был для него решен год назад, когда он увидел и почувствовал, что нравится Алене. С тех пор ничего не изменилось, казалось ему. В том, что она немедленно согласится на его предложение, он не сомневался. Вообще Смолярчук теперь, когда к нему пришла большая слава, мало в себе сомневался. Он привык верить, что все люди, с какими он соприкасался, относятся к нему с уважением, а часто и с любовью. И Смолярчук немало удивился бы, вдруг обнаружив, что все обстоит не так, как он думал.
По тропинке, проложенной пограничниками и лесниками по крутояру, Смолярчук спустился к дамбе, прикрывавшей равнину от весенних наводнений и бурной Тиссы. К кустах, растущих на откосах дамбы, стоял велосипед, на котором приехала Алена. Смолярчук решил подождать ее здесь.
Покончив со своим делом, Алена сидела на берегу Тиссы, на ребристом остове разбитой лодки, черной от смолы и старости, и, защищая глаза ладонью от солнца, смотрела вверх, в небо. Большая стая голубей, вылетевшая из своих гнездовий, сделала круг над Тиссой и, не страшась, расположилась на песчаной отмели, неподалеку от девушки. Алена достала из кармана горсть каких-то зерен, бросила голубям. Склевав корм, голуби поднялись и улетели.
Когда Алена, тяжело дыша, с прозрачными росинками пота на лбу, раскрасневшаяся от жары, обмахиваясь алой выцветшей косынкой, выбралась на дамбу, Смолярчук вышел из кустов, приложил руку к козырьку:
— Здравия желаю, товарищ гидрограф! — Он опустил руку, улыбнулся. — Здравствуй, Аленушка! С приездом!
— Здравствуй, Андрей. А я думала… что тебя уже не увижу.
— Скоро уезжаю. Приказ о демобилизации уже подписан. Проводы мне друзья устраивают… Пришла бы к нам на заставу со своими подругами… В субботу вечером, а?
— Приду. Обязательно. И девчат приведу. — Алена заторопилась. — До свидания.
— Постой. — Он положил руку на руль велосипеда. — Аленушка, я хотел тебе сказать…
Позади в кустах послышались шорох и предупредительное покашливание. Смолярчук растерянно оглянулся.
Раздвинув ветви кустарника, на дамбу вышел пожилой человек с бурым от загара и ветра лицом, в кожаной потертой куртке, с ружьем на плече и топором за поясом, Это был Иван Васильевич Дударь, отец Алены. Лукаво усмехаясь в густые висячие усы, он молча смотрел на смущенных молодых людей.
— До свидания! — приходя в себя, пробормотал Смолярчук и торопливо скрылся.
— Ишь, какой пугливый вояка! — густым басом сказал Дударь, провожая пограничника дружелюбным взглядом.
— Тато, вы прямо как из-под земли выросли, — засмеялась Алена. — Как же вас не испугаешься?
— Ой, дивчина хорошая, помолчала бы ты. — Иван Васильевич вздохнул, достал пачку сигарет, закурил. — Лет двадцать пять назад мне довелось дружить с твоей покойной матерью, царство ей небесное. — Сняв фуражку, он перекрестился. — Умная была дивчина, твоя мать Все медовые мои речи внимательно слушала, но… усмехнется бывало, покачает головой: «Только после свадьбы поверю тебе, Иван, а сейчас…»
— Не бойтесь, тато, не народился еще такой человек, какой сумеет обмануть вашу Алену медовыми речами.
Она вскочила на велосипед, спустилась с дамбы и покатила просекой к путевой будке, оранжевая черепичная крыша которой виднелась поверх невысоких елей.
Переменчива погода весной в Карпатах. Час назад на ясном небе не было ни одного облачка, а сейчас с холодной, северной стороны хребтов потянулись вереницы тяжелых снежно-землистых туч, несущих дождь, а может быть, и град. Час назад было тепло, а теперь из ущелья потянуло свежестью, тихий лес недобро зароптал вершинами вековых сосен, и солнце перестало греть и светить. Весенние поляны, также недавно нежнозеленые, молодившие Карпаты, потускнели без солнечного света, и стали неприветливыми суровые склоны гор. Одна за другой окутывались облаками и пропадали вершины. Потемнела и покрылась крупными морщинами Тисса.
Беспросветно стало на душе отвергнутого Смолярчука. Медленно, будто с пудовыми камнями на ногах, сутулясь, опустив голову, поднимался он на вершину горы, где ждали его Тюльпанов, Волошенко и Витязь. Стыдно, больно и обидно было Андрею. Не ждал и не гадал он, что Алена так заговорит с ним в решающую минуту. Откуда взялись эти чужие слова? Как она могла их произнести? Не такой он до сих пор знал ее. Привык видеть тихой, сдержанной. Казалось, что она всегда соглашалась со всем, что говорил ей Андрей. Казалось, что она ждет не дождется того часа, когда он поведет ее в загс. А теперь… Как унизила! И за что? Только за то, что полюбил ее, за то, что признался в этом. Разве не достоин он ее? На груди орден Ленина, медали, значки отличника пограничной службы. Нет пограничника на всей правобережной Тиссе, от Чопа до Рахова, кто бы не знал Смолярчука. И лицом как будто не обижен.
Андрей остановился, достал из нагрудного кармана зеркальце, долго и придирчиво изучал свое лицо и не находил в нем ничего такого, что могло бы оттолкнуть Алену. Лоб высокий, чистый, без единой морщинки. Глаза большие, смелые, брови густые, черные, почти сросшиеся на переносице. Щеки облиты крепким румянцем.
Смолярчук спрятал зеркальце в карман и невесело усмехнулся: «Первый парень на заставе, а она… Чем она возносится?»
Андрей мысленно перечислил все известные ему достоинства Алены. Умеет хорошо петь. Звонко смеется. Русоволосая. Лихо ездит на велосипеде. Вот и все… Все ли? Если она такая неприметная, то за что же он ее полюбил? Нет, это неправда. Аленушка красивая, добрая, справедливая, гордая. Не будь она такой, меньше уважай себя, она бы, конечно, не обиделась на то, как он разговаривал с ней. Андрей стал вспоминать, что и как он говорил Алене на берегу Тиссы. Каким был дураком! Наверно, и раньше разговаривал с ней не лучше. Значит, его не за что было любить. Да, не за что! А он-то надеялся…
Где-то далеко в горах, наверно уже на подступах к Полонинам, у первой зоны альпийских лугов, глухо перекликались трембиты. Голоса их теперь казались Смолярчуку не полными весенней радости, как несколько часов назад, а тревожными и тоскливыми…
Послышался шум, и на горную тропинку выскочил Волошенко на велосипеде. За ним бежал Тюльпанов. Лицо его раскраснелось, пот заливал глаза, стриженая голова была мокрой, но он не отставал от Волошенко. Притормозив машину, Волошенко обернулся к молодому пограничнику и спросил:
— Может, довольно, а? А то как бы твоё бедное сердечко… того-этого… не разорвалось.
— Туда ему и дорога, если оно такое нежное! — задорно сказал Тюльпанов. — Пошел!
