Богомил Райнов - Большая скука
— Но ведь умерший остается не только в земле, но и в памяти людей…
— Никак не подумал бы, что вам свойственна суетность, — замечает он, глядя на меня и как бы проверяя свое заключение. — Но вас и в самом деле к суетным не причислишь, вы только ищете доводы, чтобы поддержать собственные предрассудки. А что касается памяти и славы, то такие, как мы с вами, проработавшие всю жизнь анонимно, могут быть уверены: никто о них не узнает и после смерти. Ваш Зорге — лишь редкое исключение, только подтверждающее правило…
— Оставим славу и безвестность… У человека есть близкие, есть друзья, дети…
— У вас нет детей. У меня тоже. И даже если есть, что вам дети, друзья и прочие люди? Они никогда не были частью вас. Они потому и не умирают вместе с вами, эти ваши случайные спутники в какой-то случайный отрезок времени. И потом, их час тоже пробьет, и они своего дождутся. Я хочу сказать, безначалие и бесконечность смерти и на них распространится.
— Прежде чем наступит смерть, существует жизнь…
— Всего лишь как переходная форма смерти. Жизнь природе нужна лишь постольку, поскольку без нее невозможен процесс умирания. Постоянный процесс умирания, процесс гниения — вот что такое жизнь, прежде чем восстановится власть Большой скуки.
— Вы, Уильям, такой смелый человек — и без конца говорите о смерти. Смелым людям не свойственно угнетать свою душу мыслями о неизбежном. Или, может быть, вы меня считаете малодушным и хотите запугать?..
— Я хочу вас вразумить! Напомнить вам, что вы находитесь в просвете между этими двумя периодами небытия и что вы вправе, Майкл, использовать этот короткий промежуток времени в свое удовольствие.
— Сожалею. Весьма сожалею, что вы напрасно потеряли со мной столько времени. Но вы значительная фигура, и вас никто упрекать не станет за постигшую вас неудачу…
— Хорошо, Майкл, — вздыхает Сеймур, делая вид, что не слышал последней фразы. — Раз уж вы так чувствительны к теме предательства, я предложу вам последний и поистине великодушный вариант: храните про себя сведения, которые вам известны. Храните все до последней мелочи. Не раскрывайте перед нами никаких секретов. Мы сами будем снабжать вас данными, и единственно, на что мы будем рассчитывать, — на ваше мнение, ваш совет. Вы станете нашим консультантом по определенным вопросам, нашим доверенным лицом. Настолько доверенным, что мы без колебаний раскроем перед вами такое, к чему лишь немногие имеют доступ…
И он задерживает на мне свой грустный спокойный взгляд в ожидании ответа.
Вот он, предел искушения, кульминация вербовки. Толкая меня на предательство, Сеймур теперь торжественно заверяет, что никакого предательства требовать от меня не станет. И, протягивая одну руку, чтобы получить мое согласие на преступление, другой подает мне спасительный ключ — уверяет, что я доберусь до важных секретов, следовательно, смогу располагать ценными данными, которые при случае вручу своим прежним начальникам, за что мне простят мое предательство; больше того, я при желании докажу, что пошел на предательство из любви к родине, что это было мнимое предательство, что в действительности, добираясь до секретов врага, я совершил подвиг.
Закурив, Сеймур откидывается на спинку кресла в ожидании, пока моя мысль придет к этому логическому концу. Чтобы не разочаровать его, я молчу какое-то время и лишь после этого произношу слова, которые с таким же успехом мог произнести сразу же:
— Ваш последний вариант действительно показывает вещи в новом свете. Жаль только, что обещания, которые вы сейчас так торжественно даете, завтра могут быть молчаливо нарушены…
Видя, что собеседник собирается возразить, поясняю:
— Речь не о вас, Уильям. Лично вам я мог бы довериться, насколько доверие вообще уместно в нашей профессии. Но ведь существуют высшие инстанции…
— Я бы не стал браться за такое дело без предварительного согласия высших инстанций, — возражает Сеймур. — И не в моем характере давать обещания, если я не в состоянии их выполнить.
— Хорошо, коли так. Во всяком случае, ответ, который вы от меня ожидаете, в значительной степени решит всю мою дальнейшую судьбу. Прежде чем дать такой ответ, надо как следует подумать.
— О, разумеется, — кивает мой собеседник. — Вы вовсе не обязаны отвечать немедленно. У вас есть свободное время, но только для размышлений, а не для проволочек.
— Вы сами понимаете, раз вопрос поставлен, решение его не может откладываться до бесконечности.
— Разумеется, — кивает Сеймур. — Мне особенно приятно, что вы это понимаете. Насколько выгодно, настолько и досадно сесть играть с человеком, который даже правил игры не знает.
И, протягивая руку к бутылке, американец спрашивает:
— Еще по одной?
7
Улица длинная и скучная, как все городские улицы во вторую половину воскресенья, когда вечернее оживление еще не пришло на смену летаргии сытного праздничного обеда и убогим телевизионным программам. Закрытые магазины, пустые кафе, отдельные супружеские пары, торчащие перед витринами, лениво ведущие спор о качестве товаров, которых, может быть, никогда не купят…
Словом, картина довольно серая, чтобы отвлечь меня от разговора с Сеймуром, который я мысленно продолжаю.
«Правила игры, говоришь? Они действительно мне хорошо известны, дорогой Уильям, — продолжаю я с еще большим сарказмом. — И не только старые, но и эти, новые, которые вы сейчас собираетесь ввести исключительно в собственных интересах. Сейчас вы мне диктуете свои правила, а мне остается только следовать им, поскольку я сижу на месте смертника либо проигрывающего — потому что я в цейтноте».
Все дальнейшие ходы в этой игре предвидеть нетрудно. Последнее предложение Сеймура довольно заманчиво, и он отлично это понимает. Понимает он и другое: после того как я отказался стать предателем, я ни за что не стану прибегать к самовольным действиям. На первый взгляд, возможность проникнуть в чужую разведку, чтобы обслуживать свою, может показаться весьма соблазнительной, только соблазнительна она или нет, полезна или нет, своевременна или нет — все это могут решать более высокие инстанции. Следовательно, Сеймур первым делом постарается установить, буду ли я связываться с Центром и просить указаний. А это значит, что я снова буду поставлен под опеку, на этот раз более зоркую и коварную.
Разумеется, сейчас я меньше всего озабочен тем, как бы мне связаться с Центром. Если бы при такой попытке меня даже засекли, это вовсе не означает, что меня бы тут же ликвидировали или устранили каким-то образом. Сеймур, вероятно, будет делать вид, что доверяет мне, а возможно, если я приму его предложение, предоставит обещанный пост, чтобы использовать меня для передачи ложных сведений либо с намерением вести дальнейшую обработку. Но что зря ломать голову — в данный момент я не намерен связываться с Центром и докладывать о предложении Сеймура.
Задача, с которой меня сюда послали, сформулирована предельно ясно, и никто мне не давал права уклоняться от ее выполнения. Беда в том, что выполнить ее теперь почти невозможно. Полагая, что я непременно займусь тем, чем я вовсе не собираюсь заниматься, Сеймур своим бдением свяжет меня по рукам и ногам и не даст мне сделать то, что я должен сделать любой ценой. Похоже, этому человеку везет не только в игорном доме. На поприще разведки его ошибочный шаг по отношению ко мне может также в конечном счете оказаться выигрышным.
Возможно, кое-кто стал бы меня осуждать: если бы он, вместо того чтобы упрямиться, сделал вид, что соглашается на предательство, то это на какое-то время освободило бы его от опеки, дало бы ему возможность закончить выполнение задания и убраться восвояси. Опасная иллюзия, как говорит мой дорогой Уильям. Бывают предложения, которые нельзя принимать даже для видимости — и не только из моральных, но и из практических соображений. Стоит только сказать «да», как тебя тут же приберут к рукам.
Конечно, они могли это сделать и не дожидаясь моего «да». Притом значительно раньше, как только я вышел из поезда. Такое случалось, это нам хорошо известно, но нам хорошо известно также и то, что организаторы подобных похищений всегда остаются с носом.
Сеймур, очевидно, не из тех, которые набрасывают тебе на лицо платок, смоченный усыпляющим средством, и увозят на машине, камуфлированной под такси. То ли я ему нужен как постоянный кадр, то ли как случайная жертва, сказать трудно, но при всех обстоятельствах он хочет договориться со мной «полюбовно», он добивается того, чтобы я перешел на их сторону сознательно, пусть после долгих колебаний, но сознательно.
Было бы, однако, смешно строить иллюзии, что, делая ставку на мое добровольное согласие, он предоставляет мне какую-то свободу выбора. Свобода выбора в данном случае лишь кажущаяся. Все дальнейшие ходы наверняка так запрограммированы, чтобы у меня не было никакого другого выхода, кроме того, на который рассчитывает Сеймур. И если этот человек по-прежнему спокоен, либерален и даже великодушен по отношению ко мне, то это лишний раз говорит о его полной уверенности, что все выходы надежно закрыты, кроме того единственного, к которому меня неизбежно толкают обстоятельства, и это, в сущности, не выход, а вход. В западню.
