Богомил Райнов - Большая скука
— Найду, не беспокойтесь, господин, — отвечает курьер-практикант с уверенностью, которая меня радует.
Как гласит моя поговорка, «День без Сеймура — потерянный день». Но в последнее время в моем календаре таких потерянных дней не бывает. Даже в воскресенье, которое по христианскому обычаю считается днем отдыха, Уильям пригласил меня после обеда к нему в гости.
Чтобы отомстить за эту любезность и пораньше ретироваться, я являюсь к нему уже в два часа. Только моя надежда нарушить послеобеденный отдых американца не оправдалась. Открыв мне, незнакомый слуга провожает меня в столовую, обставленную редкой, старинной мебелью, о существовании которой в этой большой и унылой квартире я даже не подозревал. Грейс и Сеймур еще за столом, только что подан кофе.
— О, вы как раз вовремя! — радушно встречает меня хозяин. И обращается к слуге: — Питер, принесите еще кофе и коньяку.
Сажусь за стол, за которым могла бы разместиться еще добрая дюжина людей, и тут же включаюсь в общее молчание. Меня лично молчание никогда не гнетет, особенно если у меня перед глазами такие шедевры, как висящие на стенах столовой натюрморты голландских мастеров: дичь, виноград, персики, апельсины.
— Кулинарная живопись… Гастрономическая лирика… — бормочет Сеймур, заметив мой интерес к картинам.
— Мифы алчущего желудка, — добавляю я.
— Совершенно верно. Поскольку буржуа не может постоянно набивать свою утробу, он это делает визуально. Убитый заяц и бифштекс превращаются в эстетический феномен.
Бесшумно возникает Питер с серебряным подносом и ставит передо мной кофейник и бутылку «Энеси». Его мрачный вид и бесстрастный, словно лишенный жизни взгляд прекрасно гармонируют с окружающей обстановкой.
Обряд кофепития завершается в полном молчании: каждый занят своими мыслями либо старается разгадать мысли других. Грейс и сейчас в своем ослепительном летнем туалете, но держится очень официально.
— Этот стол такой широкий, что, сидя за ним, разговаривать можно только по телефону, — бросает Сеймур. — Давайте-ка лучше перейдем вон туда, а?
После короткой групповой экскурсии из комнаты в комнату мы попадаем в библиотеку. Тут же снова возникает Питер с подносом, ставит на столик бутылки, ведерко со льдом, содовую воду и удаляется. Грейс хочет последовать за ним, но в этот момент Сеймур берет лежащий в кресле том в кожаном переплете и спрашивает у нее:
— Откуда вы вытащили эту книгу?
— Это я ее вытащил, — говорю.
Грейс уходит, а Сеймур не спеша перелистывает книгу.
— «Опасные связи»… Вы для меня ее приготовили или для Грейс? — усмехается он и бросает книгу на диван.
— Думаю, что она в какой-то мере касается всех нас, но больше всего меня.
— Значит, вы считаете, что наши связи опасные?
При этих словах Сеймур делает выразительный жест, указывая на меня и на себя.
— А вы как считаете?
— В таком случае вы что, ждете удобного момента, чтобы их прервать?
— Вы прекрасно знаете, чего я жду, Уильям: когда наступит опасная фаза.
— Ясно. Значит, вы исследуете развитие опасных связей до момента, когда они действительно становятся опасными. Только это ведь неполное исследование, Майкл.
Сеймур кладет в свой бокал лед, наливает немного виски, добавляет содовой, затем усаживается в кресло и закуривает. Я тоже сажусь в кресло и закуриваю с таким беспечным видом, словно только что сказанное всего лишь пустые слова.
— Видите ли, Майкл, — снова подает голос мой собеседник после того, как сунул сигарету в угол рта. — Если в этом мире есть человек, которого вам не надо бояться, то это я.
Он переносит на меня взгляд своих прищуренных глаз и даже чуть открывает их, чтобы я мог оценить его искренность.
— С чего вы взяли, что я боюсь вас, Уильям?
— Боитесь. Может быть, не меня лично, а чего-то такого, что, вам кажется, связано со мной. И раз уж мы вплотную подошли к теме «опасные связи», оставим в стороне эротическую литературу и перейдем к разведке.
Не возражаю. Да и что бы я мог возразить, кроме того, что тема вносится в повестку дня несколько преждевременно, по крайней мере с точки зрения моих собственных интересов. Сеймур жмет на все педали, учитывая только свои интересы, но не мои.
— Мне известно, кто вы такой, Майкл, — позвольте мне по-прежнему так вас называть, а не вашим настоящим именем. Вы тоже, вероятно, уже догадываетесь, кто я. Не знаю только, догадались ли вы, что заботы о вас вначале были возложены на других лиц, на рутинеров, которые могли все провалить и лишь скомпрометировать вас безо всякой пользы перед вашими органами. Я вмешался уже…
— А что вас заставило взять на себя этот труд?
— Две причины. Первая, как вы сами можете догадаться, чисто служебного порядка: я исходил из того, что вы не просто человеческий материал, который может послужить лишь жалким объектом грязной провокации, а нечто большее. Поэтому я твердо решил не допустить, чтобы эти дураки Хиггинс и Берри втянули вас в грязную историю…
Сеймур вынимает изо рта сигарету и пьет виски.
— Что касается второй причины… то я позволю себе признаться, не боясь ваших насмешек, что вы с самого начала мне очень понравились. И надеюсь, я не ошибся в вас: мы с вами очень подходим друг другу и отлично друг друга понимаем, Майкл.
— Вы уверены? Я что-то не припомню ни одного случая, чтобы по какому-нибудь вопросу мы пришли к взаимопониманию.
— Единство достигается при наличии двух противоположностей. Это же ваш принцип, если не ошибаюсь?
— Да. Только мы его формулируем несколько иначе.
— Тогда считайте, что это мой принцип. Терпеть не могу людей, которые во всем со мной соглашаются. Мои мысли и без того мне достаточно приелись, чтобы их еще слышать от других. И потом, зачем мне другая такая же голова, если своя на плечах? Наоборот, я испытываю потребность в человеке с вашими мыслями и вашими познаниями.
Собеседник особенно подчеркнул последнее слово, ноя я делаю вид, что не заметил этого.
— Вы уже знаете, как я смотрю на всякие там иллюзии, как-то: «патриотизм», «верность», «мораль». Но поскольку для вас они пока что не иллюзии, то нелишне напомнить вам, что если в человеческой деятельности есть какой-то хотя бы ничтожный смысл, то состоит он в том, чтобы спасти человечество от катастрофы.
— Благородная задача, — соглашаюсь я.
— Именно этой задаче я и служу, хотя и не прибегаю к громким словам. К сожалению, в настоящий момент вы знаете о нашем мире гораздо больше, чем мы о вашем. А это ведет к нарушению равновесия и, следовательно, чревато многими опасностями. Только взаимный обмен информацией способен предотвратить неожиданность, сиречь катастрофу.
— А я думал, что разведывательное управление все знает, что для него нет нераскрытых секретов.
— Вы-то едва ли так думаете, но беда в другом — в том, что некоторые люди в самом управлении уверены в этом. Опасная иллюзия. Не хочу сказать, что мы не располагаем ценными сведениями, однако многие из них давно устарели. А ведь, согласитесь, крайне рискованно предпринимать какие-либо действия, основываясь на устаревших сведениях.
— Расшевелите маленько своих людей, — успокаивающе говорю я. — Снабдите их инструкциями и пошлите на охоту — пусть порыщут немного в поисках свежей информации.
— Все несчастье в том, что нынешний охотничий сезон самый неблагоприятный. Некоторые наши начальники вместе с нашими друзьями, скажем, из Бонна, совершили непоправимую глупость в связи с чехословацкими событиями. Наглядный пример того, как дурно может обернуться неуместный оптимизм. Неуместный оптимизм и спешка — попытки форсировать нормальный ход разрушительных процессов. И вот результат: противник преждевременно поднимает тревогу, он вынужден принять контрмеры и до такой степени мобилизует свои силы и повышает бдительность, что всякая охота за сведениями, о которой вы говорите, может кончиться только серией провалов.
— В таком случае вам лучше подождать. Вы же предсказываете, что наш строй погибнет сам по себе, от внутренней эрозии. Надеетесь на то, что мышление наших людей переродится, станет буржуазным, на конвергенцию двух систем, на ускорение центробежных процессов, на то, что социализм обернется национализмом, и на что там еще…
— Своей иронией вы сами отвечаете на ваши слова, — терпеливо выслушав, говорит Сеймур. — Пропаганда пропагандой, а дело делом. Если процесс разложения не поддерживать, он будет приостановлен или замрет сам по себе. Вообще выжидание в подобных случаях — увертюра к самоубийству. Верный путь пролегает где-то между спешкой и бездействием: настойчивое, но в то же время осторожное прощупывание вновь создавшейся ситуации и с учетом ее — выбор тактики.
— Может быть, вы правы. Что ж, в добрый час!
Сеймур вынимает изо рта окурок, аккуратно раздавливает его в тяжелой бронзовой пепельнице и, взглянув на меня прищуренными глазами, тихо замечает:
