Богомил Райнов - Большая скука
— Может быть, вы правы. Что ж, в добрый час!
Сеймур вынимает изо рта окурок, аккуратно раздавливает его в тяжелой бронзовой пепельнице и, взглянув на меня прищуренными глазами, тихо замечает:
— Не спешите становиться в позу провожающего. Я надеюсь, что по этому тщательно выбранному пути мы сможем пойти с вами вместе.
Усталое лицо Сеймура — само спокойствие и дружеская прямота, никаких сомнений, что я отклоню это его предложение, для него не существует. Вот он, оказывается, каков, этот долгожданный финал. По мнению моего собеседника, это всего лишь скромная прелюдия к некоему новому периоду в нашей общей биографии.
— Боюсь, Уильям, что вы рассчитываете получить от меня нечто такое, чего у меня, в сущности, нет.
— Не прикидываетесь беднячком. Я уже сказал, ваша биография нам хорошо известна. В ведомстве, в котором вы работаете, вы вовсе не практикант, а профессор, то есть полковник.
— Даже если так, это все равно ничего не значит. Профессор тоже, как вы знаете, является профессором лишь в той узкой области, которую исследует. Что поделаешь, такие времена: энциклопедисты теперь не в моде.
— Не беспокойтесь, Майкл. Мы не собираемся обшаривать ваши карманы до самого дна. Нас устроят и самые скромные сведения…
— Боюсь, что я скоро заплачу от умиления при виде вашей скромности, — прерываю я его. — Если вы в самом деле принимаете меня за профессора, то вам бы следовало понимать, что этими примитивными приемами вы ничего не достигнете.
— Ваша мнительность при данных обстоятельствах вполне естественна и в то же время совершенно неоправданна, — пожимает плечами американец. — Что бы я сейчас вам ни сказал, вы во всем увидите обычные уловки. Только я вас вовсе не обманываю, друг мой, поймите же вы наконец, не обманываю! Я вам не Хиггинс и не Берри, и если вы до сих пор не оценили достоинств моего стиля, то тем хуже для вас.
— А во имя чего я обязан служить вам справочником?
— Во имя той задачи, которую вы сами назвали «благородной», — во имя того, чтобы нам уцелеть. И во имя ваших собственных интересов. Вы не мелкий игрок, Майкл. Это мною уже установлено. И не дурак, за которого вас принимали те двое. Не стану ни подкупать вас, предлагая какую-то малость, ни обещать вам золотые горы, хотя ваши органы порой прибегают к такому околпачиванию. Но я в своей практике никогда не допускаю мелкого мошенничества, а по отношению к вам я этого тем более не позволил бы. И хотя я ненавижу банковскую терминологию еще со времен дядюшкиной опеки, должен вас заверить, что все будет улажено наилучшим образом, как при хорошо гарантированной сделке. Мы начнем не с обещаний, а с выплаты наличными. Вы сейчас же получите свое вознаграждение на пять лет вперед или кругленькую сумму в триста тысяч долларов. Следовательно, если вы даже решите оставить нас в один прекрасный день, вы будете на всю жизнь обеспечены за счет одних процентов — доход не ахти какой, но вполне достаточный, чтобы прожить безбедно.
Я собираюсь возразить, но Сеймур поднимает руку:
— Погодите, это еще не все. В вашем распоряжении плюс к этому будет определенная сумма «безотчетных», что избавит вас от необходимости трогать свой банковский капитал. У вас будет особый паспорт, при наличии которого эмигрант становится независимым и уважаемым гражданином. И самое главное, что, в сущности, будет решать все ваши проблемы — и материальные, и моральные: вы будете работать вместе со мной и во всех случаях, при любых обстоятельствах сможете пользоваться моей полной поддержкой.
— Сделка замечательная, — киваю я. — Но она замечательная для вас, не для меня. Вы хотите содрать с меня кожу, предлагая мне взамен богатую шубу. Не спорю, может быть, моя кожа выглядит убого в сравнении с вашей дорогой шубой, но поймите меня, я привык жить в своей коже, она неотделима, и всякая попытка вылезти из нее для меня равносильна смерти.
— Слова, слова, слова!.. — вздыхает Сеймур. — Никто не собирается сдирать с вас кожу. Мы вам предлагаем не смерть, а жизнь и развитие.
— Измена убеждениям всегда изображается как развитие убеждений. Удобный тезис, создающий у предателя иллюзию, что он не изменил, а поумнел.
— Почему у предателя? Скажите точнее: у свободного человека.
— Ваш «свободный человек» — это дезертир, покинувший общество, которое принято называть родным, и вообще все человеческое общество. Стоит поезду оторваться от рельсов — и он летит под откос. Что вам за польза от человека, попавшего под откос? Для чего он вам, скажите?!
Сеймур машет рукой.
— Я уже говорил, если в этом дрянном мире есть за что бороться, так это за то, чтобы нам уцелеть. Не ради того, чтобы построить какой-то там более совершенный мир, а лишь во имя того, чтобы избавить себя и себе подобных от лишней порции невообразимых ужасов и страданий. Быть может, жизнь бессмысленна, а смерть неизбежна, и все-таки лучше, если ты жив, чем мертв, и лучше спокойно умереть в постели с иллюзией, что после тебя что-то все же остается, чем сгореть в смертоносном вихре атомного взрыва, возвещающем не только о твоей смерти, но и о смерти всего человечества. Но бороться за то, чтобы уцелеть, способны только свободные люди, Майкл! Люди, не являющиеся рабами национальных пристрастий и национальной вражды, доктрин и наивных иллюзий, лишь убежденные поборники сосуществования, поборники здравого смысла, если он вообще возможен, здравый смысл в этом абсурдном мире.
Он умолкает, чтобы немного отдышаться после длинного ораторского периода, и снова смотрит на меня прищуренными глазами, словно желая проверить, как я выдерживаю это состязание на выносливость.
— Свободный человек, каким его видите вы, не может быть верным никакому делу, в том числе вашему делу, — возражаю я, подавляя досаду.
— Вот как? А почему?
— Потому что такой «свободный человек» ничем не связан. Если он не связан кровно с родиной и стал предателем родины, он с еще большей легкостью станет предателем любой другой платформы, с какой вы его свяжете.
— Значит, по-вашему, у меня, у свободного человека, образ мыслей предателя? — усмехается Сеймур.
— Ничего такого мне и в голову не приходило.
— Тогда вы себе противоречите или просто ловчите, стараясь не обидеть меня.
— Вовсе нет. Вы действительно не похожи на предателя, но вы далеко не такой свободный, каким вы себя представляете.
Слегка вскинув брови, Сеймур смотрит на меня вопросительно.
— Хотите сказать, получаю от кого-то жалованье?
— Я этого не хочу сказать. Я даже допускаю, что жалованье, получаемое вами, не так уж вам нужно. Но вы мне не докажете, Уильям, что вы порвали связи со своей родиной, точнее, со своим классом. Вы призываете людей отказаться от своей родины не для того, чтобы они стали свободными, а для того, чтобы служили вашей.
Сеймур опускает глаза, словно желая призадуматься над моими словами, потом качает головой.
— Ошибаетесь, Майкл. Ничто и ни с кем меня не связывает.
— В таком случае что бы вы сказали, если бы я от имени моей страны сделал вам предложение, подобное тому, какое сделали мне вы?
Сеймур снова усмехается.
— Свой вопрос вы формулируете так, чтобы заставить меня во имя защищаемого мною тезиса сказать «согласен». Что ж, ладно, чтобы вы окончательно убедились в моей искренности, я отвечу отрицательно. Да, да, я бы не дал согласия. Однако мой отказ ни в коей мере не связан с какими-либо моральными, патриотическими или классовыми соображениями. Если я не желаю связывать себя с вашим миром, то не от любви к своему, а из-за ненависти к вашему. Впрочем, «ненависть» — это слишком сильно сказано, я не любитель громких слов. Назовите это неприязнью, антипатией. Во всяком случае, мир, к которому я принадлежу и на который я с удовольствием плюнул бы, по крайней мере прямой и откровенный в своем уродстве, тогда как ваш сеет обманчивые иллюзии о счастье для всех. Общество, находящееся в плену собственных иллюзий, куда опаснее, нежели общество откровенного цинизма, не скрывающее своего уродства, потому что скрывать его бесполезно. Общество, которое верит, готово воевать за то, во что верит. Следовательно, оно агрессивнее. А значит, опасное. А мое общество ни во что не верит. Уже не верит. И потому оно уже не опасно.
— В ваших словах, Уильям, есть логика, но отсутствует правда. Катастрофа, которой вы меня стращаете, — это катастрофа вашего мира, а не моего. И ваш путь не может быть моим.
— О, у нас у всех путь один, — отвечает Сеймур с кислой усмешкой. — Все мы шагаем туда, где, как родные братья, лежат друг подле друга с обглоданными черепами умный и глупый, предатель и герой в тишине и безвременье Большой скуки.
— Не знаю, как у вас, но у нас предателей никогда не хоронят вместе с героями.
— Не воспринимайте мои слова буквально. Во всяком случае, и те и другие окажутся в одном месте — в утробе матери-земли.
