Эрик Амблер - Маска Димитриоса
На секунду Латимер испытал некоторую симпатию к мистеру Питерсу. Правда, последняя часть его обращения была с оттенком жалости к себе. Но писатель не улыбнулся. Этот человек уже заставил его почувствовать себя дураком: было бы слишком, если бы Латимер ощутил себя еще и трусом. В то же время…
— Я проголодался, — начал он, — и не вижу причины, почему мы не можем пойти к вам. Мистер Питерс, я очень хочу быть дружелюбным, однако должен вас предупредить: если я не получу сегодня вечером удовлетворительного объяснения, то — есть полмиллиона франков, нет полумиллиона франков — я уеду на первом же поезде. Это ясно?
Улыбка мистера Питерса засияла снова.
— Куда уж яснее, мистер Латимер. И я очень сильно ценю вашу откровенность.
Улыбка стала тошнотворной.
— Жаль, что мы не всегда откровенны, не открываем ближнему сердца без страха, страха быть непонятым или понятым неверно! Насколько легче стало бы жить! Увы, мы слепы, мы так слепы. Если Всевышний решает, что нам должно делать вещи, которые осудит мир, давайте не стыдиться этого. Потому что мы в конечном счете просто исполняем его волю. А как мы можем осознать его цели? Как?
— Я не знаю.
— Да! И никто не знает, мистер Латимер. Никто не знает, пока Всевышний не призовет его.
— Пожалуй. И где мы будем обедать? Кажется, где-то рядом подают блюда датской кухни?
Мистер Питерс с трудом натянул на себя пальто.
— Мистер Латимер, вы же великолепно осведомлены, что нет. — Он горько вздохнул. — Вот зачем вы меня дразните? Нехорошо. В любом случае я предпочитаю французскую кухню.
Взбираясь по лестнице, Латимер думал, что мистер Питерс слишком легко выставляет его дураком.
По предложению толстяка и за его счет они поели в дешевеньком ресторанчике на рю Якоб. А потом пришли в тупик Восьми ангелов.
— А где же Кайе? — поинтересовался Латимер, когда они взбирались по пыльной лестнице.
— Его нет. В настоящий момент я единственный владелец.
— Понятно.
Мистер Питерс, который сильно запыхался к третьему пролету, на минуту остановился.
— Вы, видимо, решили, что я и есть Кайе?
— Да.
Мистер Питерс продолжил карабкаться наверх. Ступени скрипели под его весом. Латимеру, который отставал на две-три ступеньки, вспомнился слон в цирке, неохотно взбирающийся по пирамиде из цветных кубов, чтобы исполнить на вершине какой-нибудь трюк. На пятом этаже мистер Питерс, пытаясь отдышаться перед потертой дверью, вытащил связку ключей. Спустя мгновение он открыл дверь, включил свет и жестом пригласил Латимера войти.
Комната, протянувшаяся по всей длине дома, была разделена занавесом на две разные по форме части. В каждом конце располагалось высокое французское окно. И если представить себе интерьер, который ожидаешь увидеть в подобном доме, то можно понять, насколько все здесь было гротескно.
Первое, что заметил Латимер, — разделяющую занавеску, имитацию золотой парчи. Стены и потолок были расписаны ядовито-синей краской и забрызганы золотыми пятиконечными звездами. Из-под дешевых марокканских ковров не проглядывал ни один сантиметр пола. Ковры частично перекрывали друг друга, образуя в некоторых местах кочки, состоявшие из трех или даже четырех слоев. В комнате располагались три огромные тахты, доверху заваленные подушками, несколько обитых кожей оттоманок и марокканский стол с медным подносом. В одном углу стоял огромный медный гонг. Свет шел от покрытых резьбой дубовых фонариков. А в центре всего этого уместился маленький хромированный электрообогреватель. Чувствовался удушливый запах мебельной пыли.
— Ну вот мы и дома! — воскликнул мистер Питерс. — Раздевайтесь, мистер Латимер. Не хотите посмотреть остальную часть квартиры?
— С большим удовольствием.
— Это всего лишь еще один неудобный французский дом, — высказал свое мнение мистер Питерс, снова с трудом поднимаясь по ступеням. — Но здесь оазис в пустыне неудобства.
В спальне Латимер увидел мятую фланелевую пижаму.
— А вот туалет.
Латимер, заглянув в указанное помещение, узнал, что у хозяина есть вставные зубы.
— А теперь, — сказал Питерс, — я покажу вам кое-что любопытное.
Он вышел на лестничную клетку. Напротив двери стоял огромный шкаф. Мистер Питерс открыл дверцу и зажег спичку. На задней стенке шкафа в ряд располагались металлические крючки для одежды. Взявшись за центральный, он повернул его и потянул. Задняя стенка отъехала, и Латимер почувствовал на лице струю ночного воздуха и услышал шум города.
— Отсюда до следующего дома по стене идет узкий железный помост, — объяснил мистер Питерс. — А там стоит такой же шкаф. При этом с улицы ничего не заметно, потому что на нас смотрят лишь голые стены. Никто бы не увидел, если бы мы решили уйти этим путем. Идея Димитриоса.
— Димитриоса!
— Да, все три дома принадлежали ему. Их держали пустыми по причине уединенности. А иногда использовали как хранилища. На этих двух этажах проводили встречи. Фактически дома все еще принадлежат Димитриосу. К счастью для меня, он принял меры предосторожности и купил их на мое имя. Переговоры тоже вел я. Полиция об этом так и не узнала, и я смог сюда въехать, когда вышел из тюрьмы. На случай если Димитриос когда-нибудь полюбопытствует, что произошло с его собственностью, я приобрел их для себя от имени Кайе. Вам нравится алжирский кофе?
— Да, конечно.
— Его немного дольше готовить, нежели французский, но я предпочитаю именно его. Давайте спустимся вниз.
Полюбовавшись, как Латимер неловко устраивается среди горы подушек, мистер Питерс исчез в нише. А писатель избавился от пары думочек и огляделся. Странно, что этот дом когда-то принадлежал Димитриосу. Хотя переделки мистера Питерса были еще более чудными. Прямо над головой Латимера висела маленькая, украшенная резьбой полка с книгами в бумажном переплете. Он обнаружил «Перлы житейской мудрости», которую в поезде читал мистер Питерс. А еще там стояли непрочитанный «Пир» Платона на французском, антология «Эротические стихи», автор которой был не указан, но книгу явно читали, «Басни» Эзопа на английском, «Отщепенец» миссис Хамфри Уорд на французском, немецкий географический справочник и несколько книг доктора Фрэнка Крейна на языке, который показался Латимеру похожим на датский.
Мистер Питерс вернулся с марокканским подносом, на котором нес странного вида кофейник, спиртовку, две чашки и пачку марокканских сигарет.
Он зажег спиртовку, поставил ее под кофейник, а сигареты положил рядом с Латимером на тахту. Затем потянулся, снял с полки одну из датских книг и пролистал пару страниц. На пол спорхнула маленькая фотография. Толстяк поднял ее и передал своему гостю.
— Узнаете, мистер Латимер?
На выцветшей карточке был изображен мужчина средних лет, который…
Латимер поднял глаза.
— Это Димитриос! — воскликнул он. — Откуда она у вас?
Мистер Питерс взял фотографию из рук Латимера.
— Так вы узнали его? Хорошо.
Он сел на одну из оттоманок и подкрутил спиртовку. Потом поднял глаза.
Если бы влажные тусклые глаза мистера Питерса были способны светиться, Латимер сказал бы, что они засветились от удовольствия.
11
Париж, 1928–1931
— Частенько, когда работа была закончена, — вспоминал мистер Питерс, — я сидел у камина, вот как сейчас, и думал, получил ли я от жизни то, что мог бы. Да, я нажил деньги: у меня есть небольшая собственность, немного ценных бумаг, доли в бизнесе. Но думал я не о деньгах. Деньги еще не все. Что я сделал на этом свете? Иногда мне казалось, что лучше бы я женился и завел семью. Увы, я всегда отличался неугомонным нравом, мир манил меня. Может, оттого, что я никогда не понимал, чего хочу от жизни. Как много на свете таких же бедных людишек! Год за годом мы идем куда-то, что-то ищем, на что-то надеемся. И ради чего? Этого мы не ведаем. Ради денег? Только когда их не хватает. Мне кажется, что человек, имеющий лишь корку хлеба, счастливее многих миллионеров. Потому что он точно знает, чего хочет: две корки. Он не отягощен имуществом. Я уверен, что существует нечто, чего я желаю больше всего на свете. Но откуда мне знать, что это? Я, — Питерс махнул рукой в сторону книжной полки, — искал утешение в философии и в науке. Платон, Уэллс… да, я много читал. Их труды дают надежду, однако не приносят удовлетворения.
Он храбро улыбнулся и стал похож на жертву почти невыносимой Weltschmerz.[26]
— Мы должны просто ждать, пока Всевышний не призовет нас.
Ожидая продолжения, Латимер размышлял, испытывал ли он к кому-нибудь такую же сильную неприязнь, как сейчас к мистеру Питерсу. И он что, должен поверить в эту дешевую чушь? Хотя Питерс в нее, очевидно, верил.
Такая вера делает человека отталкивающим. Если бы он иронизировал, шутка вышла бы неплохой. Но на самом деле он совсем не шутил. Какое четкое разделение разума. Одна половина отвечала за распространение наркотиков, покупку ценных бумаг и чтение «Эротических стихов», а другая извергала горячую слащавую патоку, маскирующую грязную душонку. К такому типу можно было испытывать только неприязнь.
