Маргарет Трумэн - Убийство в ЦРУ
— Они знают, что вы такой циник?
— Надеюсь, что нет. Есть хотите?
— Не особенно. К тому же я успела поправиться на несколько фунтов и предпочла бы сегодня больше вес не набирать.
Он оглядел ее сверху донизу.
— По мне, вы выглядите лучше некуда.
— Благодарю. — «А он времени не теряет», — подумала она.
Кэйхилл никогда не отвечала мужчинам, которые действовали с таким подходцем, считая их в общем-то небезопасными и безответственными. Верн Уитли сразу пришел ей на ум, и она пожалела, что приняла приглашение Толкера. «Долг!» — пояснила она самой себе, улыбнулась и спросила, в какой ресторан собирался доктор.
— В самый лучший в городе — мой дом.
— О-о, минуточку, доктор, я…
Он вскинул голову и произнес нарочито строго:
— Вы подгоняете меня под пошлый стереотип, мисс Кэйхилл. Неужели вы думаете, что раз я предлагаю поужинать у себя, значит, за этим наверняка последует сцена обольщения?
— Мелькнула такая мысль.
— У меня, откровенно, тоже, но если вы согласитесь отужинать в моем доме, то обещаю вам: пусть даже сами вы передумаете, но с моей стороны не будет никаких поползновений. Сразу после кофе с коньяком я выброшу вас на улицу. Устраивает?
— Устраивает. Какое меню?
— Бифштексы и салат. Не притрагивайтесь к соусам — и вы сбросите фунт-другой.
Его «ягуар» цвета шампанского стоял у дома. Кэйхилл в таком ездить не доводилось, ей нравились запах и упругая мягкость кожаных сидений. Толкер быстро проскочил Фогги-Боттом, свернул на Висконсин-авеню, миновал Вашингтонский собор, затем поехал улочками поменьше, пока не добрался до вытянувшихся цепочкой поодаль от дороги дорогих на вид домов. Доктор свернул на подъездную дорожку, обсаженную тополями, и остановился на круглой площадке из укатанного гравия перед большим каменным домом. Полукруглый портик, с купольным навесом и обрешеткой, укрывал вход. В комнатах горел свет, пробиваясь мягким желтоватым сиянием наружу сквозь окна с задернутыми шторами.
Толкер вышел из машины, обошел ее и открыл дверцу Коллетт. Она последовала за ним к входной двери. Он нажал кнопку звонка. «А там еще кто-то есть?» — удивилась она. Дверь открылась, и молодой китаец в джинсах, синей рубахе-свитере с короткими рукавами и белых кроссовках приветствовал их.
— Коллетт, это Джоэл. Он у меня работает.
— Здравствуйте, Джоэл, — сказала она, войдя в просторную прихожую. Слева видна была комната, похожая на кабинет. Справа — столовая, освещенная электрическими канделябрами.
— Проходите, — сказал Толкер и повел ее через холл в гостиную. Окна от пола до потолка выходили на настоящий японский сад, освещенный прожекторами. Окружала его высокая кирпичная стена.
— Как славно! — воскликнула Кэйхилл.
— Спасибо. Мне тоже нравится. Выпьете?
— Просто содовой, спасибо.
Толкер попросил Джоэла сделать ему крепкий коктейль. Когда юноша вышел из комнаты, Толкер сообщил Кэйхилл:
— Джоэл студент, учится в Американском университете. От меня он получает комнату и стол, а взамен прислуживает по дому. Хороший повар. Весь день сегодня мариновал мясо под бифштексы.
Кэйхилл подошла к книжным полкам, стала читать названия. Выходило, чуть ли не все книги были посвящены человеческому поведению.
— Внушительная коллекция, — заметила она.
— Популяризаторский мусор по большей части, но мне они все нужны. Я от природы коллекционер. — Он подошел, встал с ней рядом и сказал: — Издатели годами уговаривают меня написать книгу. Откровенно говоря, я не могу себе представить, как можно тратить уйму времени на что бы то ни было.
— На книгу можно. Мне кажется, она потрафила бы вашему «эго», хотя…
Он засмеялся и докончил ее фразу:
— Хотя я в том нужды не испытываю.
Она, тоже засмеявшись, согласилась:
— Чувствую, что в «эго» у вас недостатка нет, доктор.
— «Эго» вещь здоровая. Люди, лишенные «эго», не очень хорошо функционируют в обществе. Проходите, присаживайтесь. Мне хочется узнать о вас побольше.
Ее подмывало сказать, что это она рассчитывает кое-что узнать. Она села на небольшой, изящно изогнутый диванчик в стиле Людовика Пятнадцатого, обтянутый тяжелой тканью кроваво-красного цвета. Он уселся на такой же, стоявший по другую сторону обитого кожей порожнего кофейного столика. Джоэл поставил перед ними напитки.
— Ужин через час, Джоэл. — Он взглянул на Кэйхилл, ожидая ее согласия, и она кивнула. Джоэл ушел. Толкер, подняв стакан, произнес: — За ужин с прекрасной женщиной.
— Не полагалось бы мне пить за такое, но я спорить не стану.
— Видите, у вас тоже есть здоровое «эго».
— Не такое, как у вас, доктор. Я бы никогда не стала произносить тост в свою честь. А вы бы могли.
— Но я этого не сделал.
— Если б и сделали, я бы ничуть не обиделась.
— Хорошо, уговорили: за прекрасную женщину и за красивого, удачливого, даровитого и необыкновенно тактичного джентльмена.
Она не смогла удержаться от смеха, а он поднялся, включил магнитофон, и комната наполнилась мягкими звуками современного джазового трио. Толкер снова сел.
— Прежде всего не соблаговолили бы вы называть меня не доктором, а Джейсоном?
— Хорошо.
— Во-вторых, расскажите, как вам живется и работается в Будапеште.
— Я на побывке.
— Ответ настоящего сотрудника Компании.
— Думаю, нам стоит прекратить всякие разговоры вокруг этой темы.
— Отчего? Они повергают вас в нервный трепет?
— Нет, просто помню, что есть правила.
— Ах, правила! Я по ним не играю.
— Воля ваша и выбор ваш.
— А ваш выбор — строго следовать каждой запятой и каждой фразе. Я отнюдь не собираюсь нахальничать, Коллетт. Просто нахожу поразительным, чудесным и дьявольски забавным, что и вас, и Барри, и меня связывает такая необычайная общая нить. Вы только подумайте. Вы и ваша лучшая подруга обе кончаете тем, что оказываетесь вовлечены в работу ведущего шпионского ведомства страны: вы из чувства патриотизма или из-за потребности в работе, которая давала бы хорошую пенсию и немного возбуждала бы; Барри из-за того, что сблизилась со мной, а я, как я уже имел случай признаться, раз или два давал шпионам консультации. Замечательно, если вдуматься. Большинство людей всю жизнь живут, понятия не имея, чем ЦРУ отличается от Общества слепо-глухих, и так ни разу не увидев ни единой души, там работающей.
— Мир тесен, — сказала она.
— Таким он обернулся для нас, разве не так?
Он устроился поудобнее на своем диванчике, закинул ногу на ногу и спросил:
— Насколько хорошо вы знали Барри?
— Мы были добрыми друзьями.
— Это я знаю, но насколько хорошо вы ее знали, действительно знали ее?
Кэйхилл припомнила свою беседу с матерью Мэйер и поняла, что вовсе не знала свою подругу хорошо. Она рассказала Толкеру о своей встрече с Мелиссой Мэйер.
— Душевно Барри была еще больше расстроена, чем вы думаете.
— В каком смысле?
— О, это то, что мы называем расстроенным механизмом верования в миф.
— И что сие означает?
— Сие означает, что она жила, руководствуясь тревожными верованиями, порожденными мифами детства, которые не увязывались с нормальным детским поведением.
— Ее отец?
— Мать Барри и о нем упомянула?
— Да.
Доктор улыбнулся:
— А на свою роль в этом она указала?
— Она сказала, что чувствует вину за то, что не положила этому конец. Она была очень откровенна. Призналась в том, что боялась потерять мужа.
Доктор снова улыбнулся:
— Она лгунья. Взрослые проблемы Барри по большей части унаследованы ею от матери, а не от отца.
Кэйхилл опешила.
— Эта старая леди просто ужас во плоти. Поверьте мне.
— Вы хотите сказать: поверьте Барри. Сами вы с ее матерью никогда не встречались.
— Верно, но Барри в данном случае достаточно надежный источник. Я ведь что предлагаю вам, Коллетт: будьте немного разборчивее в людях из жизни Барри, к которым обращаетесь за информацией.
— Я не выискиваю информацию.
— Сами же сказали, что пытаетесь выяснить, что происходило с нею непосредственно перед тем, как она умерла.
— Это так, но я не считаю это «поисками информации». Просто меня интересует моя подруга, вот и все.
— Как вам угодно. Еще содовой?
— Спасибо, не надо. Вы, конечно же, не включаете самого себя в сей список нежелательных лиц?
— Конечно, нет! Я был лучшим из ее друзей… за исключением вас, конечно.
— К тому же вы были любовниками.
— Если вам угодно. Барри не стоило никакого труда привлечь к себе внимание мужчин.
— Она была очень красива.
— Да. Беда только в том, что она не умела отличать белые шляпы от черных. Ее вкус и выбор в том, что касалось мужчин, был ужасен и саморазрушителен, выражаясь в высшей степени мягко.
