Олег Северюхин - Его звали просто "Учитель"
Я соглашусь с большевистским определением — гнилая интеллигенция, которая будет пособничать любому врагу государства, в котором она проживает, лишь бы сделать своему государству побольнее.
Народ простой боялся большевиков и жалел буржуев, не забывая взять в пустых квартирах что-нибудь себе на память. А когда был объявлен «мир хижинам и война дворцам», то все цокольные жители начали уплотнять буржуев, создавая коммунальные квартиры.
Рассказывать о быте коммунальных квартир это все равно, что писать собрание сочинений о нравах и культуре коммунальных квартир Римской империи и их влиянии на соответствующие аспекты жизни коммунальных поселений Российской республики, начиная с 1917 года.
В ноябре 1918 года (по старому стилю в октябре) мне исполнилось восемнадцать лет и меня забрили в армию на уральский фронт. Живущий почему-то в Кремле (кто его туда пригласил?) поэт Демьян Бедный писал про таких, как я:
Эх, куда ты, паренек, эх, куда ты?
Не ходил бы ты, Ванек, во солдаты.
В Красной Армии штыки, чай найдутся,
Без тебя большевики обойдутся.
Не обошлись. В боях мне участвовать почти не пришлось. Как выходцу из бывших, мне особенно не доверяли и по грамотности моей определили писарем в штаб. Ко всем своим секретам.
Сидел, подшивал бумаги, читал и регистрировал донесения, жалобы на рассмотрение начдиву или начштаба. Тут я заприметил, что начал на меня обращать внимание заместитель начальника особого отдела дивизии. В декабре 1919 года их создали для осуществления контрразведывательной работы в армии, выявления шпионов и преступников в армейских рядах.
Как ни уничтожали старую государственную машину, а все равно пришлось возвращаться к ней. Специалистов контрразведки не было. Даже я со своим опытом общения с учителем мог считаться специалистом, но раскрываться ни перед кем я не мог. Да и надо как-то от вербовки отвертеться.
А особист все ходил, семечками угощал, иногда махоркой, спрашивал, пишу ли я родителям, отписываю, наверное, как я подвиги в боях совершаю. Так, слово за слово, познакомились поближе, а он мне и говорит:
— Вижу я, что парень ты хороший, наш, советский и к должности своей относишься серьезно, хотя все считают это не мужской работой. В армии любая работа мужская. Есть у меня к тебе поручение. Готовится наступление на Пермь. Нужно согласовать действия с пермскими подпольщиками, рабочими сталелитейных и оружейных заводов, у них серьезная боевая дружина. Кроме тебя идти в Пермь некому. Ты молодой, сбросим тебе годок, возраст не призывной, оденем в сборную гимназическую форму, едешь к тетке, мол, в Петрограде стало голодно. Будешь ждать нас в Перми.
И пошел я во вражеский тыл. Гражданская война она тем особенная, что каждый человек, тобой встреченный, может оказаться другом, а, может, оказаться и врагом, несмотря на то, носит ли он звездочку на фуражке или трехцветную кокарду на папахе, красные ли у него «разговоры» на гимнастерке или золотые погоны на плечах.
Это все равно, что спросить, кто для человека страшнее, волк или медведь. Я отвечу — заяц. Заверещит косой, — хватайте его, жрите, только меня, зайца, не трогайте. Вот такие зайцы и работали на обе контрразведки. И хорошо работали. Кто бы ни победил, они на белом коне несутся к штабу проигравшей контрразведки, чтобы свою папочку уничтожить и доложить, что архивы вражеские захватили, за что орден полагается с бантом на орденской ленте или с розеточкой под орденом.
Так и я шел, ни к кому не прислоняясь. Писем и записок при мне не было. Обыскивай не обыскивай, а чего нет, то того и нет. Пароль запомнил, а текст затвердил как Отче наш. Без шуток. Так на мотив молитвы и запоминал и прекрасно помню, что соответствует строчке «и избавь нас от лукавого». Попробуйте что-нибудь запомнить при помощи молитвы, сами удивитесь. Будете как бы снова и снова повторять молитву, а вместо божеских слов у вас будут выскакивать целые куски запомненной информации. И все это от Бога.
До Перми добрался без приключений. Пришел по адресу, где никого не должно быть (хозяева уехали дальше на восток), чтобы оправдать свое появление в городе. Напросился на постой в дом неподалеку от связника. Понаблюдал. Все спокойно. Зашел, сказал пароль и в этот же день меня свели с руководителем подполья. Передал, что велено и сразу же был зачислен заместителем командира боевой десятки.
— Ты человек военный, нам такие нужны, — сказали мне.
Бой за город был яростный. Из нашей десятки остались двое. Я и еще один паренек. Пришлось стрелять из всего, что попадалось под руку, чтобы остаться в живых. За выполнение задания меня наградили золотыми часами на цепочке с надписью: «Честному бойцу Уральского фронта за выполнение особого задания».
Начальник Особого отдела дивизии вызвал меня, долго говорил со мной, убеждал пойти работать к нему, ему, мол, нужны боевые и грамотные люди.
— Классовая борьба обостряется, а достойных людей, которые должны стоять на острие ее, мало, — говорил он, — грамотешки маловато.
— Так и меня, когда подрастут грамотные люди, вы тоже вычистите как неблагонадежного, — парировал я.
— Нет, ты уже человек проверенный, да и родители твои не из буржуев, а из мещан, до конторщиков выучившиеся, а это почти что пролетарии. Нет, ты наш. Иди и думай над моим предложением, — сказал начальник.
И пошел я думать над этим предложением.
Глава 8
Думать долго не пришлось. Через два часа вызвали меня к начальнику штаба, а там уже сидел начальник Особого отдела.
— Жалко, — сказал начальник штаба, — ответственный и грамотный работник, герой, можно сказать, и жалко отпускать, но вот начальник Особого отдела убедил, что для безопасности войск ты более пригодный, чем для работы в штабе, хотя и обещали, что участок работы тебе будет определен в штабе. С тем я тебя и отпускаю. Служи честно, а мы тебе поможем.
Начальник штаба встал и пожал мне руку. А начальник Особого отдела приобнял меня за плечи и сказал:
— Поздравляю. Я так и знал, что ты примешь правильное решение. Пойдем, буду знакомить с сотрудниками Особого отдела.
С одной стороны они все решили за меня, а с другой стороны — учитель не должен быть официальным сотрудником органов. А я и не учитель, хотя и выполняю его обязанности здесь, в России. Поэтому в составе органов меня искать не будут.
— Все, что ни делается, все делается к лучшему, — говорил какой-то классик или просто умный человек, и говорил он правильно.
Отдел был небольшой. Семь человек, включая начальника и заместителя. Оперуполномоченные по полкам и отдельным частям. Один оперуполномоченный по контрразведке работал вместе с заместителем начальника, и один вместе с начальником работал по разведке. Этим работником назначался я. В мою задачу входил опрос пленных, вербовка из их числа своих помощников и заброска обратно в расположение белых войск, установление и поддержание с ними связи.
— С офицерами будем работать вместе, — наставлял меня начальник. — Колоть их надо, сволочей, заставлять работать на нас. Я тебя научу, я в этом деле руку уже набил.
Я представлял, как он набил себе руку. Офицеры, по существу, были смертниками, и сдача в плен означала неминуемую смерть либо сейчас, либо с отсрочкой в несколько лет унижений. Надежда на то, что на этой стороне тоже русские, была обыкновенным призраком. Безопаснее было сдаваться каким-нибудь диким африканским племенам.
Как я и предполагал, действующей офицерской агентуры не было. Озлобленные офицеры давали согласие на работу, но после возвращения шли в контрразведку с повинной и становились такими врагами советской власти, каких нужно еще поискать. Кто побывал в красном плену, больше не сдавался.
Честно говоря, и белая, и красная стороны больше бы добились гуманным отношением к противнику и к людям, которые их окружали. Большевики совершенно забыли опыт всех предшествующих революций.
Приходили радикалы, совершали революции, уничтожали королей и их приближенных, аристократию, расчищая путь новым королям и аристократии, которая отметала кровопийц, подвергая их той же казни, какой они подвергали других, и все возвращалось на круги своя.
После террора Конвента и якобинцев пришел молодой генерал Наполеон, и от якобинцев не осталось даже могил, зато появились новые аристократы и император Бонапарт Наполеон.
Ушел Наполеон — вернулся Людовик. Затем пришла Республика, но аристократия никуда не делась и страной правили не бедняки, а зажиточные слои населения.
Та же судьба уготована и большевикам. И я, как учитель, свою задачу вижу в том, чтобы меньше невинной крови пролилось до того времени, когда все репрессии станут тяжким грехом людей, виновных в них.
В начале февраля я зашел к начальнику отдела, который сказался больным и находился у себя на квартире. Хозяев дома не было. В комнате начальника было накурено. На столе стояла четверть самогона, на газетке лежали нарезанные сало, хлеб, соленые огурцы, а около правой руки лежал «наган».
