Нельсон Демилль - Одиссея Талбота
Она отдала ему список гостей и пошла прочь. Абрамс вернулся к стойке и внимательно просмотрел список. Среди них было много людей с французскими и восточноевропейскими фамилиями – видимо, участников Сопротивления. Часто встречались английские лорды. Была чета наследников Романовых. Вообще титулованных гостей было много, включая его новую знакомую графиню Клаудию. Он через плечо посмотрел на стол, за которым расположился Гренвил, но Клаудия сидела спиной к бару. Заиграл оркестр, и Тони решил было пригласить ее, но она поднялась с Томом Гренвилом, и они прошли на танцевальную площадку.
Абрамс заказал еще порцию мартини и начал оглядывать близлежащие столики. Он подумал, что если попытаться одним словом обозначить царящее в зале настроение, то этим словом должно было стать «гордость». Присутствовали здесь и известный снобизм, и сентиментальность, но главным ощущением собравшихся, видимо, было чувство удовлетворения от прекрасно сделанной работы. Прошедшие годы, судя по всему, не стерли воспоминаний. В уверенных, хорошо поставленных голосах и аристократической походке большинства из гостей не чувствовалось старости или усталости. Очевидно, для них не имело особого значения то обстоятельство, что список участников этих мероприятий с каждым годом становился короче, а мир кардинально изменился с 1945 года. Здесь, в этот вечер, опять повторялся День Победы. Кэтрин вывела Абрамса из задумчивости:
– Кого-нибудь ищете?
– Нет. Хотите выпить?
– Нет, спасибо. Наверно, я показалась вам довольно резкой, когда ушла.
– Вы выглядели обеспокоенной.
Она через силу улыбнулась:
– Что-то часто наши разговоры становятся какими-то нервными.
Тони задумался, и Кэтрин почувствовала, что он выбирает между тем, чтобы извиниться и уйти или пригласить ее на танец. Поэтому она быстро предложила:
– Давайте пройдем на танцевальную площадку.
Оркестр заиграл «И так проходит время». Кэтрин крепко прижалась к Тони всем телом. Он явственно ощутил аромат ее волос, ее духов. Сначала они двигались немного скованно, но затем быстро привыкли друг к другу и уже нисколько не стеснялись близости своих тел.
– Вы никогда не были женаты? – спросила Кэтрин.
– Нет… Был один раз обручен.
– Можно мне спросить, что же случилось потом?
Абрамс посмотрел на Клаудию, танцевавшую с Гренвилом неподалеку от них, затем вновь на Кэтрин.
– Что случилось? Мы разошлись в политических взглядах. И расстались.
– Это весьма необычно.
– Она была радикалкой-шестидесятницей. Знаете, дети цветов и все такое прочее. Активистка демонстраций против войны и в защиту гражданских прав. Потом она боролась против истребления китов, потом за права американских индейцев и в защиту окружающей среды, наконец, против ядерного оружия… Как что-нибудь происходит, Марси тут как тут со своими плакатами и лозунгами. Ее жизнь отмерялась вечерними заголовками газет. Как художники, у которых бывают голубые и розовые периоды, у нее был китовый период… индейский период… Вы понимаете?
– Вы не приветствуете идеализм и политическую сознательность?
– Я не выношу никаких «измов». Еще ребенком я насмотрелся на них. Они разрушают человеческие жизни.
– Но иногда помогают всему человечеству.
– Бросьте вы эти глупости.
Некоторое время они танцевали молча. Потом она спросила:
– Значит, вы оставили ее? Потому что она была такая сознательная?
– Она оставила меня. Потому что я признался, что всегда симпатизировал республиканцам. Марси сказала, что от одной только мысли о том, что она спит с республиканцем, ее тошнит. – Тони коротко рассмеялся.
Кэтрин подумала и тихо сказала:
– Но, несмотря на все это, вы ее любили.
Абрамс никогда не предполагал, что тема любви и вообще тема человеческих взаимоотношений может заинтересовать Кэтрин Кимберли.
– Да, знаете, с ней не было скучно. Представляете себе сцену: я возвращаюсь с работы домой в полицейской форме и нахожу полную гостиную черномазых революционеров?
– Нет, не представляю.
– А так бывало. – Тони опять рассмеялся.
– Я рада, что сейчас вы даже можете посмеяться над этим, – улыбнулась Кэтрин.
– Смешного здесь мало. Только вспомню, как мы спали с ней под кубинским флагом с отключенным отоплением посреди зимы (в знак протеста против роста цен на нефть), а я все боялся дыхнуть на нее, чтобы она не учуяла запаха гамбургера: я ведь должен был бойкотировать торговлю мясом. Над нами портрет Че Гевары с этими его глазами, как у Христа. А по соседству в гостиной занимаются любовью две активистки движения лесбиянок… – Он посмотрел на Кэтрин и увидел, как она внутренне напряглась. – Извините, я сказал что-то не так?
– Нет, я просто пытаюсь удержаться от смеха.
Они протанцевали до конца мелодии. Потом Тони взял ее за руку, и они вернулись к бару. Абрамс раскрыл список гостей.
– Я вижу, ваша сестра должна быть восьмой за нашим столом.
– Она не смогла приехать. Я хотела сказать вам, чтобы вы привели с собой кого-нибудь из ваших друзей, но забыла. Значит, если вы не ищете кого-то конкретно, вы высматриваете подозреваемых?
– Да нет, просто мне интересны кое-какие имена. Если честно, то я даже польщен, что нахожусь среди этих людей.
Кэтрин заказала белое вино.
– Вы хотите что-то спросить?
– Да. Почему они здесь?
Она улыбнулась:
– Это ежегодное мероприятие. Сегодня чествуют Джеймса Аллертона, отца Питера. Ему будет вручена медаль генерала Донована. Конечно, здесь вспоминают о погибших и вспоминают Уильяма Донована, которого называют просто «генерал», как вы уже, видимо, заметили. Вам интересно?
Абрамс взглянул на Кэтрин. Она стояла, прислонившись спиной к стойке бара, бокал с вином в одной руке, сигарета в другой. В офисе фирмы она выглядела совсем по-другому.
– У меня в голове вертится одна мысль: это хорошо организованная шпионская сеть, – сказал Тони.
– Нет, это не сеть. Здесь все смешалось. Собравшихся объединяет одно: когда-то, сорок лет назад, они были товарищами по тайной борьбе. Ведь с УСС работали самые разные люди – проститутки и князья, уголовники и кардиналы.
Абрамс подумал, что между названными Кэтрин категориями в психологическом отношении нет такой уж большой разницы. Он сказал:
– Меня забавляет мысль о том, что среди собравшихся может находиться советский агент, и не один. – Тони обвел зал глазами.
– Элинор Уингэйт не указывает на это прямо… Почему вы употребляете слово «забавляет»? Может быть, «интересует»?
– Нет, именно забавляет.
Кэтрин задумалась.
– Вы нас не очень-то любите, разве не так? Я даже думаю, что раскрытие высокопоставленного агента доставит вам личное удовлетворение. Насколько я понимаю, любому полицейскому особенно приятно свергнуть с пьедестала могущественного человека.
– Это на телеэкране. А в жизни вас тащат свидетелем в суд, где на вас набрасывается натренированная свора, например, из фирмы «О'Брайен, Кимберли и Роуз». – Он с силой загасил окурок в пепельнице. – Зачем вы обо всем рассказали О'Брайену? Ведь он, в принципе, подпадает под критерии, по которым отбираются подозреваемые.
– Я доверяю ему.
Абрамс покачал головой:
– И как я предполагаю, вы показывали письмо Торпу?
– Да. Он-то в категорию подозреваемых не входит. Так же, кстати, как и вы.
– Я рад, что нас с мистером Торпом так многое объединяет. Кому еще вы говорили о письме и кому собираетесь сказать?
– Есть кое-кто… Среди наших друзей, кому я скажу об этом сегодня.
– Вы создаете себе дополнительные трудности.
– Внутренние расследования всегда сложны. Именно поэтому я прошу у вас помощи.
– Но почему у меня?
Кэтрин наклонилась к Абрамсу:
– Вы умны, деятельны, были связаны с полицией. Я вам доверяю, а кроме того, вы мне нравитесь.
– Я покраснел?
– Нет.
– А чувствую себя так, будто покраснел.
Она махнула рукой.
– Ну, хватит пока о делах. Хотите потанцевать?
– Мы будем глупо выглядеть: оркестр уже прекратил играть.
– Ах, да… – Кэтрин рассмеялась, оглядевшись вокруг.
– Могу я задать вам лежащий на поверхности вопрос, мисс Кимберли? – спросил Тони. – Почему бы вам не привлечь к этому делу настоящих профессионалов?
– Это сложно. Через некоторое время спросите-ка об этом мистера О'Брайена… Кстати, вы можете называть меня Кэтрин. – Ее губы тронула улыбка.
– Да, ведь мы с вами танцевали. А как я должен буду называть вас во вторник, на фирме?
– Когда мы танцуем, то Кэтрин. В других случаях – мисс Кимберли.
Абрамс не смог бы сказать с уверенностью, что ему нравится ее чувство юмора.
18
Абрамс увидел, что Торп сидит один за столом. Он подошел и сел на свое место.
