Норман Мейлер - Призрак Проститутки
И он прав. Биссел возвращается в сумерках измученный, мрачный, но крепко держит себя в руках. Вторжению дан «зеленый свет», сообщает он нам, но налет отменен. Если суда не сумеют разгрузиться до зари, им придется отойти и дождаться в море следующей ночи, когда они смогут вернуться и закончить разгрузку.
Меня поразила наша реакция. Неприятных известий почти столько же, сколько и приятных, однако пятьдесят с лишним человек, собравшиеся послушать Биссела, крикнули «ура». Вторжению дан «зеленый свет»! Теперь мы уже повязаны. Президент повязан. Это главное. Игра продолжается. Я думаю, мы кричали «ура» от чувства облегчения, от того, что не придется больше с замиранием сердца ждать, будет или не будет принят наш проект.
Я замечаю, что мы напоминаем хор в греческой трагедии, чувствую, что наконец постиг роль. Мы не просто группа индивидуумов, комментирующих действия богов, — мы сами стали силой и напряжением воли и ума будем стараться склонить судьбу в свою пользу. Довольно скоро мы начали размышлять о том, как подвести корабли, доставляющие снаряжение, ближе к плацдарму. Я бы не удивился, если бы узнал, что многие из нас мысленно смазывали механизмы старых машин на этих заржавевших сухогрузах.
Позже
Вечером в какой-то момент наступило затишье. И я снова сижу в клозете, дописывая дневник. Скоро начнут ходить легенды о том, что у Хаббарда передок прохудился. Если мое отсутствие каждые два-три часа не будет замечено — а я надеюсь, что при общем напряжении и смятении не будет, — все хорошо. Если же, с другой стороны, меня прозовут Говнюком Гарри — такой ценой я заплачу за этот дневник. Сейчас я уже жалею, что начал его. На Ферме нам снова и снова вбивали в голову один непреложный принцип: не делать ненужных записей. Так что даже когда я пишу, я чувствую сдерживающую руку. Я тщательно избегаю рассказывать про персонал нашей Оперативной комнаты и то, чем они занимаются. Стараюсь описывать только исторические моменты, ну и, конечно, изменения в собственном настроении, но я продолжаю поражаться непоследовательности в поведении отца. Ведь это он поощрял меня вести дневник, прекрасно зная, что с профессиональной точки зрения это недопустимо. Я поражаюсь себе. Я слушаюсь его. Вот как, значит, велика моя потребность быть к нему ближе.
Так или иначе, эти часы ожидания, все эти размышления о том, готов ли я к неизмеримым трудностям работы на плацдарме и к возможному отбытию в вечность, были бы почти невыносимы без дневника. К тому же риск незначителен. Написав две-три страницы, я вкладываю их в конверт и опускаю в почтовый ящик в сейфе Кэла. Я полагаю, он вынимает их каждые два-три дня и кладет в один из своих надежных сейфов. Не желая нарушать правила, мы никогда не говорим об этом.
Хант только что проинформировал меня о последних изменениях в нашем расписании. Если к рассвету снаряжение будет выгружено и плацдарм закреплен, мы вылетим в Майами, чтобы присоединиться к эмигрантским лидерам. Через сутки, а то и меньше, мы уже будем на плацдарме. И действительно, рано утром Кубинский революционный совет вылетел из Нью-Йорка в Опа-Локку. Сойдя с самолета, они были тотчас размещены — не скажу: посажены под замок — в одном из бараков старой авиабазы. Естественно, они кипят: одни кипят внутренне, другие уже выплеснули свое возмущение. Я никогда не мог привыкнуть к истеричности кубинцев, но в данной ситуации могу понять их чувства. Они находятся в пригороде Майами, меньше чем в десяти милях от своих жен и детей, и, однако же, не могут выйти из барака. Они же политические деятели, и потому охотно приняли бы участие в празднествах. А мы со всех сторон слышим, что эмигранты после субботнего налета устроили в Южной Флориде непрерывную фиесту. И у контор, производящих запись новобранцев, стоят длиннющие очереди. Сейчас все в Майами хотят участвовать в боях против Кастро. А в Опа-Локке эмигрантские лидеры, с одной стороны, радуются началу военных действий, с другой же — пребывают в свойственном кубинцам мраке, объясняемом тем, что они сидят замурованные и не могут участвовать в событиях.
Я считаю справедливым, что Фрэнк Бендер сидит от нашего ведомства там с ними. Бендер, которого я видел лишь от случая к случаю, когда он прилетал в Майами, вечно ссорился и с Хантом, и с фронтом. Наружник, работавший в Восточной Европе и обкатанный на шпионских фабриках Вены и Берлина, Бендер держится одного принципа, от которого и танцует: результаты. Он лысый, в очках, непрерывно жует сигару, тверд, как стержень кукурузного початка, и, слушая многие месяцы, как Хант разговаривает с ним по телефону, я всякий раз ждал, когда трубка Ховарда с треском опустится на аппарат. А сейчас они стали чуть ли не друзьями. После того как Бендер просидел три дня с шестью кубинцами в номере отеля, а теперь заперт вместе с ними в бараке и страдает от клаустрофобии, с голосом Ховарда произошла метаморфоза, и он звучит дружески. Случается, Бендер разговаривает даже со мной.
«Подбрось мне каких-нибудь новостей, бойчик, — говорит он мне. — Надо же хоть чем-то развлечь мужиков. А то они готовы грызть ковер».
«Скажите им, — говорю я, — что Кастро обвиняет американские службы информации в буйной фантазии.» — И я привел слова Кастро: — «Даже Голливуд не взял бы это за основу для фильма».
«Ха-ха, а сукин сын прав», — говорит Бендер.
«Скажи Фрэнку, — кричит мне Ховард, — чтобы он информировал их: все идет по плану».
«Плевать им на план, — говорит Бендер, — они хотят драться».
«Скажи ему, — рявкает Хант, — что я передал от него привет жене».
«Прихватите с собой коробку сигар, — просит Бендер, — а то у меня кончаются».
Через два часа он снова звонит. Барбаро хочет поговорить со мной. «Я хочу, чтобы вы передали своему отцу три слова, — говорит Барбаро. — Эти три слова: Марио Гарсия Коли. Коли, Коли, Коли. Спросите у вашего отца, находится ли Коли под таким же присмотром, как мы».
«Коли, — отвечаю я, — ничего уже теперь не сможет сделать. Масферрер арестован».
«Масферреров много, а Коли один. Он — бомба, и мы все можем быть уничтожены взрывом», — говорит Барбаро.
Немного позже, когда я спросил об этом Кэла, он заметил, что Коли лишь одна пушка из 184 не закрепленных под палубой орудий. (Столько в Майами разрозненных эмиграционных групп.)
Воскресенье поздно вечером, ближе к полуночи
Мы пытаемся немного поспать до начала высадки. Текст коммюнике номер один Кубинского революционного совета, тщательно отредактированный Хантом и Филлипсом, теперь готов. Через две-три минуты мы передадим его по телефону Лему Джонсу, он его мимеографирует, сядет в такси и развезет телеграфным агентствам и агентствам печати. К 2.00 текст уже будет у них.
Кубинский революционный совет извещает, что в ближайшие несколько часов начнется генеральное сражение кубинских революционных сил против Кастро. Огромная армия непобедимых суперпатриотов получила приказ нанести решающий удар ради освобождения своей любимой родины. Наши сторонники в каждом городе и поселке на Кубе получат одним им известным способом указание, которое породит в стране гигантскую волну возмущения против тирана. Наши информаторы с Кубы сообщают, что большая часть милиции в сельской местности уже перешла на нашу сторону.
У меня не было времени на размышления, но мысль о том, остались ли у нас какие-либо сторонники, мелькнула. Днем поступили сообщения агентства Рейтер об ответе Кастро на субботний воздушный налет. В Гаване и в Сантьяго происходят массовые аресты. Я снова начинаю думать о том, разумно ли было устраивать этот налет. Очевидно, мы опасались, что истребители Кастро могут обнаружить приближающиеся ржавые сухогрузы Бригады, если мы станем слишком долго выжидать, и тогда у Фиделя будет время разместить свою авиацию в разных частях страны, но сколько мы потеряли, не нанеся сразу массированного удара?
Ладно, не будем спорить с военным начальством.
17 апреля 1961 года, 0.30 ночи
Я снова сижу в уборной и пишу. Воздушный десант Бригады в составе 176 человек, поужинав бифштексами, вылетел некоторое время тому назад из Долины Счастья. На завтрак у них будет одно яблоко. Они приземлятся через пару часов и создадут блокпосты на дорогах. Не один день я смотрел в Оперативной на висевшую на стене карту района в восемьдесят миль шириной, уходящего ввысь на сорок миль, и он запечатлелся в моем мозгу. Пожалуй, следует описать намеченный плацдарм. Когда операция начнется, времени уже не будет.
