Норман Мейлер - Призрак Проститутки
Ханта и Филлипса волнует также то, что миллионы листовок не будут разбросаны во время воздушного налета за два дня до вторжения. «Б-26» будут до предела загружены тем, что может уничтожить самолеты Кастро. Потом, если будут еще воздушные налеты (а никто толком не знает, сколько налетов разрешено, и Филлипс принялся стучать кулаком по столу от досады, что он никак не может этого узнать), нам, возможно, разрешат сбросить какое-то количество бумаг, но всякая мысль о перевороте типа гватемальского, похоже, отложена в дальний ящик. Стремясь нас умиротворить, нам говорят, что листовки будут доставлены на кораблях. «Когда у нас будет плацдарм и взлетно-посадочная полоса, ваша продукция очень пригодится».
«Будет слишком поздно», — пытается объяснить Филлипс. Физически он у нас, в Эпицентре, пожалуй, производит самое внушительное впечатление, притом это типичный представитель нашего ведомства, подобно тому, как слушатель Сандхерста является слушателем из Сандхерста и никем иным, и потому странно видеть Филлипса в таком состоянии, когда лицо у него сморщивается, а рот кривится, как у сдерживающего слезы пятилетнего малыша. «Никак они не могут понять, — говорит он. — Мы же занимаемся стимуляцией. Разве занимаются стимуляцией после полового акта?»
Опять-таки 14 апреля, несколько позже
Под давлением Госдепартамента кто-то наверху, по всей вероятности, Биссел, решил, что в завтрашнем воздушном налете будет участвовать дополнительный самолет, который прилетит из Никарагуа прямо в Майами. Для всех это будет кубинский «Б-26», который изменил Кастро, сбросил бомбы на гаванские аэродромы и прилетел к нам. Хант опасается, что с этим самолетом что-то пойдет не так, и шлет шифротелеграмму в Долину Счастья — это наше название аэропорта в Пуэрто-Кабесас. Он объясняет, как надо подготовиться к такому полету. Самолет должен выглядеть так, точно его пощипало в боях над Кубой. Специалисты по маскировке могут сделать в соответствующих местах дырки от пуль и следы огня. Хант по этому поводу изрек: «От этого проекта у меня начались колики в животе. Одна какая-то деталь не сработает, и все полетит к черту».
Зная, что налет начнется на заре, большинство сотрудников Эпицентра остались здесь на всю ночь. Мы отдыхаем на армейских раскладушках с поразительно нестандартными матрацами — либо жесткими, как дерево, либо похожими на желе, — пьем кофе и лоботрясничаем. Наверное, когда ждешь известий извне, всегда кажется, что ты в тюрьме. Чувствуешь себя от всего отрезанным, а, собственно, это и есть тюрьма.
15 апреля 1961 года, 8.00
В комнате всю ночь стоял удушливый сигаретный дым и затхлый запах скученно и напряженно спавших людей. Однако вскоре после рассвета начали поступать телеграммы, касающиеся воздушного налета. Звено из трех «Б-26» под названием «Линда» должно поразить Сан-Антонио-де-лос-Баньос, крупный военный аэродром в тридцати милях к юго-западу от Гаваны. «Пума», другое звено «Б-26», совершит налет на лагерь Либертад в окрестностях Гаваны, а «Горилла», третье звено из двух «Б-26», полетит в другой конец острова, на аэропорт Сантьяго-де-Куба в провинции Ориенте.
Донесения поступают все сразу. На все три аэродрома одновременно с бреющего полета сброшены бомбы. Радио Гаваны передает исторические сообщения, а наши «Б-26» докладывают нам, что авиация Кастро уничтожена на земле.
Как изменилось наше сонное царство! В 6.30 распахнулись окна, мы кричим «ура!». Все кинулись одеваться — и вниз, в Оперативную. Там царит не меньшая эйфория. Офицеры обнимаются. Биссел принимает поздравления.
«Пока ничего официального, — говорит он нам, — надо дождаться официального подтверждения в виде снимков с „У-2“.» Тем не менее он так и сияет. Я слышу, как офицеры перешептываются: «Кончено. Гавана все равно что в наших руках».
Тем временем одинокий «Б-26» прилетел из Долины Счастья во Флориду, сел в Международном аэропорту Майами, Иммиграционная служба тотчас увела пилота, а самолет был взят под охрану. В известиях американских средств массовой информации говорится, что пилот прилетел в Майами в тенниске, бейсбольной шапочке и темных очках, держался он совершенно спокойно и курил сигарету. Над его самолетом, безусловно, потрудились на славу. Один мотор не работал, а фюзеляж был изрешечен пулями.
Миро Кардона заявляет в Нью-Йорке: «Кубинский революционный совет находился в контакте с этими доблестными пилотами и поощрял их». У нас в Оперативной стоит черно-белый десятидюймовый телевизор, и я смотрю, как Кардона выступает перед корреспондентами. Вид у него усталый. Он снимает темные очки и говорит, обращаясь к прессе: «Перед вами, джентльмены, глаза революционера, который в последнее время очень мало спал».
«Являются ли эти налеты прелюдией к вторжению?» — спрашивает репортер.
Кардона улыбается. Поднимает вверх разведенные руки, как судья спортивного матча, показывающий, что все в порядке. И говорит: «Никакого вторжения, сэр».
Однако Барбаро, сидящий рядом с ним, произносит: «Началось нечто весьма впечатляющее».
Часом позже
И непредвиденное тоже. Один из наших «эмигрантских» бомбардировщиков, у которого после налета на лагерь Либертад забарахлил мотор, совершил аварийную посадку в Ки-Уэсте. Когда реальные события совпадают с фиктивным сценарием, это является для всех неожиданностью. Местная школа в Ки-Уэсте собиралась отпраздновать Олимпийский день на базе морской авиации в Бока-Чика. Слушатели собрались там со всеми своими причиндалами, с родителями, оркестрами и мажоретками. Праздник пришлось отменить. Флот объявил, что никакого Олимпийского дня не будет.
Затем другой «Б-26», летевший из Сан-Антонио-де-лос-Баньос, вынужден был сделать посадку на острове Большой Кайман, когда из одного из баков перестало поступать горючее. Поскольку на Большом Каймане реет британский флаг, возвращение пилота и самолета в Долину Счастья не произойдет автоматически. Как заметил Кэл, «британцам в подобных вещах нельзя доверять. Они могут занять формальную позицию в самое неподходящее время».
Директор Иммиграционной службы появляется на телевидении в «Новостях» из Майами. Он отказывается назвать фамилии двух пилотов, приземлившихся в США. Надо думать о защите их семей, оставшихся на Кубе, говорит он.
Один репортер спрашивает: «Разве генералы военно-воздушных сил Кастро не знают фамилий собственных пилотов?»
«Ничем не могу вам помочь, — говорит директор. — Пилоты просили, чтобы их имена остались в тайне».
Хант качает головой.
«Так и слышу, как раскачивается корабль».
И он оказался прав. Весь день репортеры в Майами и в Нью-Йорке задавали новые и новые вопросы. Я увидел в них особую силу среди наших сил — силу, которая инстинктивно чувствует каждую дырочку в ткани рассказа. Один репортер сумел так близко подобраться к самолету, приземлившемуся в Майами, что заметил: дула пулеметов на «Б-26» были все еще залеплены клейкой лентой. Это обычно делают, чтобы уберечь механизм от пыли и мусора, и в то же время это означает, что пулеметами не пользовались. Этот вопрос стоит в информационных бюллетенях. Я слышал, как в Информационной и Оперативной люди бормотали сквозь зубы: «Эти сукины сыны, репортеры, — да на чьей же они стороне?» Я слышу, как сам это произношу. Вопросы становятся все придирчивее, и ответов на них не поступает. Обозреватели на радио и ТВ подчеркнуто произносят: «Комментариев не будет» — всякий раз после более заметной паузы.
В ООН посол Кубы Рауль Роа встречается с Эдлаем Стивенсоном. Сообщения об этом идут по радио всю вторую половину дня. Стивенсон говорит: «Эти летчики бежали от тирании Кастро. Ни один человек из персонала Соединенных Штатов там не участвовал. Эти два самолета, насколько нам известно, являются военными самолетами Кастро и, по словам пилотов, вылетели с кастровских аэродромов. У меня есть снимок одного из самолетов. На нем ясно видна эмблема военно-воздушных сил Кастро».
Мне радостно и одновременно грустно. То, что столь известный человек, как Эдлай Стивенсон, готов ложью прикрыть управление, вызывает у меня своеобразное и неожиданное сознание значимости наших действий. Получается, что Стивенсон тоже принимает участие в зле, которое временно берет верх над добром ради того, чтобы наступил час справедливости. И тем не менее я подавлен. Стивенсон выглядит таким законченным лжецом: голос его звучит абсолютно искренне.
«Не думаю, чтобы ему было что-то известно», — говорит Хант.
