Андраш Беркеши - ФБ-86
«Быстрее, Моисей, быстрее», — кричал он, злорадно хохоча.
Кто-то из толпы, наблюдая эту сцену, засмеялся. Отовсюду слышались ироничные замечания, кто-то еще и поощрял конвоиров.
«Ну, ребята, заставьте их двигаться быстрее»
«Да разве так надо? Что вы, боитесь?»
«Оставьте их! Они тоже люди!» — сдерживая возмущение, воскликнуло несколько человек.
«Если не нравится, убирайтесь прочь. Пока не поздно!»
«Может, вы за них?»
Некоторые резко повернулись и поспешно пошли дальше.
Я стоял ошеломленный. Совесть подсказывала, что надо помочь, но не знал как. Ободренный одобрительными возгласами, парень начал еще решительнее пинать старика. Бедняга оглядывался по сторонам, как затравленный. Он не мог сказать ни слова.
Девушка подошла к старику, взяла его под руку, но один из конвоиров грубо оттолкнул ее. Хохот, ругань зазвучали еще сильнее, еще больше разошелся и парень. Гуще посыпались удары на несчастного старика. Тот пошатнулся и, потеряв равновесие, упал на землю. Костыли вылетели из рук. Напрягая все силы, он поднял голову и умоляюще посмотрел на своего мучителя. А молодчик, дико хохоча, ударил старика ногой в лицо.
«Дедушка» — отчаянно вскрикнула девушка и бросилась к потерявшему сознание старику. Из его уст тоненькой струйкой потекла кровь, окрашивая в красный цвет белую бороду. Нилаши набросились на немощного старика с внучкой и принялись бить их куда попало. Я рванулся, чтобы помочь несчастным, но кто-то сзади схватил меня…
— Хватит сказки рассказывать! — ударил по столу Каллош. — Может, вы еще скажете, что были участником движения сопротивления?
От воспоминаний на глазах Иштвана заискрились слезы. Он прервал рассказ, беспомощно взглянул на разгневанного Каллоша, потом перевел взгляд на Олайоша. Тот с интересом смотрел на него.
— Продолжайте.
По лицу парня мелькнула унылая улыбка.
— Мне нечего больше сказать. Через полчаса Майю тоже расстреляли. Я не мог спасти ее, потому что она не захотела. С тех пор я считал, что мой отец — убийца Майи. Я отрекся от него, ушел из дому. В декабре 1944 года, в канун рождества, отец посетил меня сам. Умолял, молил, чтобы я пошел вместе с ним, пока кольцо советских войск не сомкнулось вокруг Будапешта. Я не захотел. Мы поссорились. Отец ударил меня, я дал сдачи.
Иштван на мгновение замолчал, провел рукой по лбу и продолжал:
— Я ударил родного отца и бросился бежать. Для меня он уже не существовал. Может, вы не поверите, но все было именно так. В биографии я не писал о нем, потому что до 1946 года не знал, жив ли он.
— О, оказывается, вы еще и великомученик! — язвительно заметил Каллош. — Ну, а что скажете о том, как вы расхваливали империалистов в области медицины?
Сердце Иштвана окаменело. Этот человек издевается даже над его воспоминаниями! Каллош ненавидит его. Ничего от него ждать! Не в силах больше сдерживаться, Иштван гневно воскликнул:
— Это неправда!
Каллош покраснел:
— Как вы смеете обвинять меня во лжи! Меня вы, ничтожество, фашистский выродок… — Каллош хватал ртом воздух, лицо его исказилось от ярости. — Вон отсюда! — Он выпрямился. — Заседание дисциплинарной комиссии объявляю закрытым! Подождите в коридоре, пока мы вынесем решение, — бросил он вслед парню.
Иштван вышел из зала. В коридоре его окружили однокурсники. Посыпались вопросы:
— Ну как?
— Исключили тебя?
— Ну, они не осмелятся это сделать. Тебя очень любит Голубь.
— Почему ты не произнес громкой речи? Каллошу только того и надо!
— Что за чушь!
— Этим Каллошем мы уже сыты по горло!
Иштван смотрел куда-то вдаль и молчал, словно не слышал вопросов друзей. Наконец глухо сказал:
— Очевидно, меня исключат, — и, махнув рукой, тяжело опустился на стул у окна.
* * *
— Товарищи! Я настаиваю на исключении! — решительно заявил Каллош. — Возможно, товарищ Олайош поверил в сказку, которую нам здесь только что преподнесли. Я не верю ни одному слову этого парня. Пренебрежительно говорит о советской науке, всячески расхваливает империалистов. Не принимает участия в массовых мероприятиях. Бдительность настоятельно требует от нас твердости в таких случаях. Думаю, дело Райка достаточно ясно подтверждает, что враг не дремлет. Мы должны показать в университете пример принципиальности и непоколебимости.
Олайош с беспокойством перебил его.
— Я думаю, исключение — слишком суровое наказание. Я верю парню. То, что он рассказал, можно доказать. К тому же надо учесть, что Краснай — лучший студент курса. Предлагаю отложить решение и проверить, правду ли он говорил. Сигналы, о которых вы здесь упоминали, товарищ Каллош, меня не удовлетворяют. Ведь они анонимны. Я возражаю против исключения.
Кульчарне мучили сомнения. Голос сердца подсказывал ей, что Олайош прав. Но не Олайош ее начальник. Голосовать против предложения Каллош опасно. За это можно поплатиться. А в конце концов, Краснай здоровый, крепкий юноша, не обязательно ему быть врачом, она тоже мечтала в свое время стать певицей. И голос у нее хороший, и осанка подходящая, а не получилось. И что же? Ничего страшного. Стала администратором. И живет себе. Не прекратилась жизни и после того, как умер ее муж. Сама воспитывает свою дочь. Если она смогла перенести все удары судьбы, Краснай тем более их переживет. Не в тюрьму же его сажают!
— Думаю, — сказала она наконец, — что товарищ Каллош прав. Я полностью согласна с его мнением — надо быть бдительным. Газеты ежедневно пишут о подлых происках империалистов. Какие у нас могут быть гарантии, что наемники врагов не пролезли в университет?
Кульчарне подобострастно посмотрела на Каллоша, то одобрительно кивнул.
— Итак, — снова начал Каллош — по сути все мы проголосовали. Можно считать, что решение принято. Мне очень жаль, — обратился он к Олайошу, — что в таком важном вопросе мы не нашли общего языка с представителем министерства.
Но Олайош не сдавался.
— Поймите, — доказывал он, — объяснение Красная вполне правдоподобны. Его можно понять. Любовь к девушке была у него тогда крепче, чем сыновья любовь. И надо все как следует взвесить. Ведь речь идет о судьбе талантливого медика, четверокурсника…
Каллош перебил его:
— Судьба страны важнее, чем будущее какого-то самоуверенного мальчишки. Не стоит дальше дискутировать. Вы можете выразить свое особое мнение, но независимо от этого наше решение вступает в силу… Случай серьезный, слишком серьезный. Пожалуйста, товарищ Кульчарне, пригласите сюда Красная.
* * *
— Поработали! На сегодня хватит, — обратился пожилой профессор к молодой брюнетке.
— Как вам угодно, сэр, — ответила девушка, глядя черными, чуть раскосыми глазами на седого ученого, сидящего за микроскопом.
— Вот оно как, девочка, — улыбнулся профессор Голубь. — Когда человеку пятьдесят девять лет, он уже быстрее устает.
— У вас вид совсем молодого человека, профессор! Если бы не белые волосы, я бы вам и сорока не дала.
— О, вы очень любезны, Эстер, — смущенно сказал ученый. — Но усталость бывает не только от физической перегрузки. Нет, я устал не от работы. — Профессор встал и подошел к девушке. Резиновый пол приглушил его шаги. — Вы правы, девочка. Что ни говорите, а все же я устал, сварливый старик.
— Сэр, — сказала Эстер, опираясь на длинный стол, уставленный различными химикатами. — Давайте на несколько недель прекратим опыты. Теперь ведь мы уверены, что проблема будет успешно решена. Несколько недель отдохнем…
— Нет, Эстер, останавливаться нельзя. Ни за что! — запротестовал профессор, подняв вверх тонкую руку. — Синтез — это самая волнующая, захватывающая стадия исследований, девочка. И наиболее болезненная. Да, расчеты подтверждают правильность наших рассуждений, последние опыты тоже показывают, что наши предположения верны. Но не забывайте, что это еще не все. Конечный результат впереди…
У девушки заискрились глаза, она посмотрела на ученого.
— Сэр, я без всяких колебаний берусь подтвердить первый опыт. Привейте мне серум инфекционной болезни и испытайте на мне антибиотик. Я настолько уверена, что результат будет положительный…
— Нет-нет! — воскликнул Голубь. — Не смейте и думать об этом. Чтобы больше таких разговоров не было, ясно?
Эстер опустила голову. Пряди густых каштановых волос рассыпались, спрятав ее лицо.
— Ладно, не буду, — тихо сказала она.
— Так, Эстер. Ну, давайте умываться, — сказал профессор и тяжелой походкой направился к умывальнику. — Скажите, доченька, как дела у Красная? Сегодня он ко мне еще не приходил.
— Его вызвали на заседание дисциплинарной комиссии…
— Да, я и забыл об этом… Что с ним случилось? Он что-то говорил, но я, честно говоря, не прислушался.
