Андраш Беркеши - ФБ-86
Все эти мысли молниеносно пронеслись в голове Каллоша, но когда он заговорил, то и голос, и поведение его выдавали кротость. Он корил себя за эту слабость. Итак, ему тоже привили в свое время эту позорную услужливость. Двадцать лет, проведенные в министерстве писарем, дают себя знать, его сын прав, когда обвиняет отца в раболепии.
— Что вас привело к нам, сэр? Пожалуйста, садитесь.
— Спасибо, — холодно отказался Голубь. — Я хотел кое о чем спросить. — Скрестив руки за спиной, профессор начал ходить по комнате, как во время лекции в аудитории. Каллош смущенно хлопал глазами. Он рассматривал серый, хорошо сшитый костюм ученого, его белоснежную поплиновую рубашку, галстук с мелким узором, туфли с острыми носками, на которых ярко отражался свет утреннего солнца.
— Знаю, что дело, о котором я хочу говорить, не входит в мою компетенцию, — доносился до Каллоша голос ученого. — Но я хотел бы иметь ясную картину. За что, собственно, исключили Красная? Что вы мне можете об этом сказать?
Каллош сразу догадался, зачем пришел профессор. Он даже предполагал, что ученый будет ходатайствовать за Красная… И все же теперь он заколебался. Что ответить? Со вчерашнего дня несколько раз возникало у него сомнение, правильно ли он поступил. Может, решение было слишком строгое? Но каждый раз Каллош отмахивался от этих мыслей. Классовая борьба требует твердости. Социализм нельзя построить, проявляя снисходительность. Может ли он взять на себя такую ответственность? А что если Краснай действительно шпион? Нет. Пусть лучше пострадает один человек, чем все общество. Даже один шпион может нанести много вреда. Он где-то читал высказывание Наполеона о шпионах. Даже записал цитату в тетрадь. «Высказывания великих людей», — написал на тетради и старательно изучал записанные высказывания. А вот теперь ни за что не может вспомнить! А жаль, потому что это было очень точное выражение. Однако это не имеет значения. Его поставили на этот ответственный пост для того, чтобы он оберегал государственные интересы. И Каллош должен проявлять особую бдительность! Это будет лишним доказательством, что он порвал со средой, из которой вышел. Каллош твердо выскажет свое мнение Голубу, не побоится его.
— Дело в том, товарищ профессор, — сказал он наконец, — что Краснай допустил грубое нарушение правил…
— Не написал в своей биографии, где его отец? — перебил ученый.
— Да…
— Но этот парень не имеет ничего общего с отцом. Надо было тщательно изучить обстоятельства, и все выяснилось бы. Это еще не повод, чтобы исключать человека! Этот юноша не просто обыкновенный студент, он талантливый, подающий большие надежды и уже сейчас более подготовлен, чем некоторые ассистенты…
Каллош несколько раз пытался прервать Голуба, но тот не останавливался.
— Нет, друг. Я этого так не оставлю. Если немедленно не пересмотрите дело, я сегодня подам заявление об увольнении. Буду требовать, чтобы меня тоже исключили из университета. Требовать, понимаете, коллега Каллош!?
Каллош не на шутку испугался. Он знал, что Голубь не бросает слов на ветер. Если ученый подаст заявление об увольнении, разгорится скандал на всю страну. В мыслях он уже взвешивал возможные последствия. Комиссия будет доискиваться до причин отставки Голуба. Нет, этого нельзя допустить, потому что тогда, в лучшем случае, его снимут с работы. В лучшем случае… Он лихорадочно размышлял. Решение уже отослали в министерство, вернуть его нельзя. Для этого нет уважительной причины. Все же надо принять какие-то меры. Он с тревогой следил за возмущенным профессором. Неожиданно у него появилась спасительная идея. Страх рассеялся, и уже другим голосом Каллош важно заявил:
— К сожалению, коллега, это дело гораздо серьезнее, чем вы думаете. Краснаем интересуется политический отдел полиции. Я не имею полномочий говорить о подробностях. Могу вам только посоветовать: в наше время не стоит ни за кого заступаться.
Эти слова поразили Голуба. Он внезапно остановился, как будто наткнулся на стену.
«Неужели парень соврал ему? Значит, вся эта история исходит не от Каллоша? Возможно, он ошибается. Иштван не тот, за кого себя выдает?» — от неожиданности его голос стал глухим.
— Прошу вас, скажите только одно: полиция заинтересовалась персоной Красная еще до рассмотрения его персонального дела?
— Решение дисциплинарной комиссии было лишь следствием этого. Дело Красная конфиденциальное, — ответил Каллош. — Будем считать, что я ничего не сказал…
— Гм… — задумался Голубь. Он был смущен. Немного даже стыдно стало за свою горячность. Набросился на Каллоша, а оказывается, что он здесь ни при чем. Неприятно. Надо бы попросить прощения.
— Товарищ профессор, — услышал он голос Каллоша, — если не прогневаетесь, я бы дал вам еще один совет.
Голубь вопросительно посмотрел на этого лысеющего мужчину. Ему казалось, что теперь Каллош смотрит на него с некоторым превосходством.
— Пожалуйста.
— Не желательно, чтобы Краснай дальнейшем участвовал в ваших опытах. Это не мое дело, но я имел возможность заглянуть в дело, заведенное в полиции на Красная… Словом, больше ничего сказать не могу. На вашем месте я был бы очень осторожным.
Голубь был поражен. А может, и его персоной заинтересовалась полиция?
— Вы видели данные, касающиеся меня? — спросил он.
— Нет, но в определенной степени они связаны с вашими опытами. Пожалуйста, не спрашивайте меня, я не имею права говорить… Я вас просто доброжелательно предостерегаю. Этот юноша не ангел, не стоит защищать его. Поверьте мне, профессор, я тоже очень любил его.
— Спасибо, что предупредили, коллега Каллош. Спасибо большое. Надеюсь, я не оскорбил вас.
— Нет, коллега Голубь, — сказал Каллош. Слово «коллега» он сказал с особым ударением.
— Я немного погорячился. Очень люблю этого парня. А может, все это недоразумение?
— Не исключено, что все окажется ошибкой. Хотя факты говорят о другом… Так или иначе, пока другого выхода нет, как ждать.
— Еще раз спасибо, дорогой коллега. Я не разбираюсь в таких следственных делах. Прошу прощения, — прощался профессор.
— Ничего не случилось, коллега Голубь, — сказал Каллош, провожая профессора взглядом, пока тот не скрылся за дверью.
Затем он сел за письменный стол, взял бумагу и стал писать. Длинные, острые буквы одна за другой ложились на страницу.
— Если написано собственноручно, будет вернее, — пробормотал Каллош.
Вот что он написал:
«…Как заведующий учебной частью, считаю своим долгом обратить внимание соответствующих органов на следующие факты, выяснившиеся в ходе расследования персонального дела студента четвертого курса медицинского факультета нашего университета Иштвана Красная (родился десятого сентября 1925 в Будапеште).
1. Петер Краснай, отец Иштвана, был одним из руководителей партии нилаши. В разных газетах и журналах этой партии он публиковал статьи и исследования, в которых призывал к массовому уничтожению людей.
2. В первой половине декабря 1944 Петер Краснай бежал на Запад, с тех пор живет там. Его сын утверждает, что он умер, но этому нет никаких доказательств.
Зная тактику западных разведок, можно предположить, что версию о смерти Петера Красная придумали с целью лучшей конспирации его связей.
3. Петер Краснай в 1944 году не взял с собой своего сына. Иштван Краснай в 1945 году поступил в наш университет. В автобиографии написал, что его отец во время войны пропал без вести (приложение 1). Однако еще в 1946 году Иштван получил от отца письмо. По данным, которые есть в моем распоряжении, Петер Краснай живет в Аргентине, работает преподавателем университета. Согласно статье из австрийской газеты (приложение 2), он в начале 1946 года читал в Вене лекции для членов организации нилаши, которая там действует.
4. Иштван Краснай систематически проводит среди студентов университета антисоветскую агитацию. Неизвестным для меня способом он втерся в доверие к профессору Тамашу Голубу, и целый год участвует в важных исследованиях этого ученого.
О профессоре Голубе следует знать, что до освобождения он жил в Лондоне и, судя по его высказываниям, является сторонником английского буржуазного образа жизни. Свою виллу он тоже обставил на английский манер, выписывает английские журналы, в общественной работе не участвует. Презирает кадры, которые вышли из среды рабочих. Заслуживает внимания и то, что свои опыты он не желает проводить в лабораториях университета, а работает только дома. В свою домашнюю лабораторию, кроме Иштвана Красная и студентки четвертого курса медицинского факультета Эстер Боруш, никого не пускает. Считаю необходимым сказать, что отец Эстер Боруш — крестьянин-единоличник, который до сих пор не вступил в кооператив, хоть он и коммунист.
