Норман Мейлер - Призрак Проститутки
Примерный годовой сбор с территории округа КУК — 2 миллиарда долларов.
ПРИМЕЧАНИЕ: вышеприведенная справка составлена на основании неподтвержденных данных полиции Чикаго и/или Майами.
Заключение ФБР: Джанкана удостоверен как единоличный босс преступного синдиката, чьи интересы простираются от Майами, Гаваны (до недавнего времени), Кливленда, Хот-Спрингс, Канзас-Сити, Лас-Вегаса, Лос-Анджелеса до Гавайских островов.
Джанкана — один из трех крупнейших преступников Америки (оценка ФБР).
Засыпал я в полном обалдении. Давай-ка к нам, в ЦРУ, — и пред тобой распахнутся подземные кладовые мира! Проснулся в четыре часа утра с чернильного цвета фразой в голове: «Джанкана — исчадие порока!» Слова эти сверлили мой мозг с пронзительностью полицейского свистка. Во что, черт возьми, я влезаю? Я вспомнил свой первый альпинистский кошмар десять лет назад. То же чувство: соваться сюда не стоит!
Скоро рассветет, я наберу номер Молены Мэрфи и признаюсь в бессилии. Она в шесть вечера взовьется в воздух, и мы уже никогда не увидимся. Потом я доложу о своей неудаче Проститутке, завязав с ним тоже. Продолжать дальше, как он выразился, «цеплять на крючок русалку» было чревато некрологом. Совершенно ясно, что Модена любит трепаться. И теперь то, что мне больше всего в ней понравилось лишь несколько часов назад — ее несдержанность, позволявшая выполнить задание, — совсем не радовало меня. А если между нами что-то сложится и она сболтнет об этом Сэму Фладу, кто из его пятидесятитысячной армии мазуриков или гвардейского полка отпетых головорезов переломает мне кости? Страх, словно острая зубная боль, звал на помощь Бахуса. Я попытался оценить риск. Если рассуждать трезво, чем все это могло мне грозить? Я услышал презрительный голос Проститутки: «Малыш, не дергай носом. Ты ведь не из его банды, и расчленять тебя он не станет. Соображай здраво — ты принадлежишь к славной породе белокожих людей, а Сэм как-никак был рожден в мерзости и вырос среди обормотов. Эта публика почитает за честь, когда мы снисходим до их ничтожества».
После второй порции виски я наконец заснул, а когда проснулся в семь утра, это был уже новый день, новые надежды, и сам я был новый, другой человек. Хотя нервы все еще не отпустило, предчувствие было уже не столь мрачным. Назовем это боязнью высоты. Я снова подумал о скалолазании, вернее, о тех днях, проведенных с Проституткой, когда я каждое утро просыпался с одной и той же мыслью: «Надо же, а ведь я жив!» — тогда как каждый день мог стать в моей жизни последним. Это ощущение — что ты, ценный экземпляр, подвергался опасности, но сумел сохранить себя для человечества, — далеко не самое противное из всех.
А еще я проснулся с острым желанием обладать Моденой. По всем мыслимым меркам эрекция у меня была монументальная. Любовь к Киттредж, как бы велика она ни была, не может — вдруг осознал я — длиться вечно, поддерживаемая лишь редкими, к тому же неотосланными письмами. Тем не менее я почувствовал себя наполовину предателем.
9
— Я так и знала, — воскликнула Модена, — да, я наверняка знала! Сэм не мог не быть кем-то из ряда вон.
Она в третий раз перечитывала мою сокращенную версию выписки из ЗЛОДЕЕВ.
— Вроде все сходится, — сказала она, — но не совсем.
— Это почему же?
— Потому что с Сэмом мне спокойно.
Я поразмыслил с минуту, стоит ли посвящать ее во все парадоксальные возможности Альфы и Омеги, но потом вдруг подумал, что, встретив Фиделя Кастро, я могу проникнуться к нему симпатией, к тому же, как я слышал, Сталин с Гитлером очаровывали кое-кого. Что, черт возьми, может помешать зрелому, давно оформившемуся гаду прикинуться вполне добропорядочным Альфой?
— Знаешь, — сказала она, — Сэм — джентльмен до мозга костей.
— Не слишком такому можно поверить, прочтя вот это.
— Да, конечно, у меня было то преимущество, что я не знала, кто он. Так что я могла изучить его как бы в чистом виде. Он очень осторожен с женщинами.
— Ты полагаешь, он их боится?
— О нет, конечно же, нет. Он знает женщин. Знает слишком хорошо, поэтому и осторожен. Ты бы видел, как он водит меня по магазинам. Он всегда точно знает, что я хочу и какой ценности подарок я готова от него принять. К примеру, между нами уговор, что я не приму ни одного подарка, который стоит больше пятисот долларов.
— Почему именно эта цифра?
— До этой черты подарок может все еще считаться скромным, так что я ничем не буду обязана Сэму. К тому же я действительно ничего ему не даю.
— Это из-за того, что ты… связана с двумя другими джентльменами?
— Ты что, презираешь меня?
— Да нет. Меня просто разбирает злость.
— Ну конечно, — возмутилась она, — сидишь тут, лакаешь свой коктейль, внешне холодный, как этот ломоть огурца, который туда кладут, и при этом еще заявляешь, что тебя разбирает злость.
На ней были зеленые туфли и зеленое шелковое платье, такое же зеленое, как и ее глаза. Единственное отличие от вчерашнего дня. Мы сидели за той же стойкой в том же полупустом зале напротив той же стеклянной стены, за которой был виден бассейн и бисквитный пляж, и часы снова показывали шесть. Нескончаемо долгий и по-летнему безжалостный день нехотя клонился в Майами к вечеру, но нам до этого не было ни малейшего дела: мы удобно расположились в безвременном пространстве, которое предвещало долгий путь сквозь сумерки, а что до моих предрассветных конвульсий, то они были уже далеко позади. Я подался вперед и поцеловал Модену. Не знаю, было ли это мне наградой за выполненное в срок обещание или она целые сутки только и мечтала о том, чтобы снова поцеловать меня, но я почувствовал, что надо мной нависает беда. Влюбиться в Модену Мэрфи не так уж и невозможно. Ее нарочитая осторожность в разговоре была лишь вуалью, которую ничего не стоит сорвать, а под ней во всей своей первозданности обнажится вполне понятное желание — теплое и сладкое, пылкое и необузданное, каким ему и положено быть. Теперь я понимал, что в ее устах означало «без фокусов».
— Хватит, — запротестовала она, — ну-ка довольно с этим.
И слегка отстранилась, отодвинув границу на пару дюймов. Я терялся, не зная, кем больше восхищаться — ею или собой. Никогда я не производил подобного эффекта на девушку, нет, даже на Салли. В голове у меня засел один-единственный вопрос — где? Ну и, соответственно, разрешит ли она мне подняться к ней в номер.
Не тут-то было. Она выпрямилась и заявила, что я должен уважать ее законы. Ручка есть? Есть. Она нарисовала на салфетке маленький кружок, потом рассекла его вертикальным диаметром.
— Вот так я живу, — сказала она, — по одному мужчине на каждой половине, и этого вполне достаточно.
— Почему?
— Потому что за пределами этого круга — хаос.
— Откуда ты знаешь?
— Откуда знаю — не знаю, но мне это ясно. Неужели ты мог подумать, что я вот так болтаюсь и целуюсь с кем попало, как сейчас с тобой?
— Нет, я надеюсь.
— Ты меня будоражишь.
— Можно я поцелую тебя еще?
— Не знаю. На нас все еще косятся.
Три средних лет пары — туристы — торчали за отдельными столиками в просторном зале «Май-Тай». В Майами-Бич лето. Бедняга «Фонтенбло»!
— Раз ты не хочешь расстаться с тем малым из Вашингтона, тогда почему бы тебе не дать отставку второму, что в Палм-Бич? — предложил я.
— Если бы я могла сказать тебе, кто это, ты бы понял.
— А как вы встретились?
Она явно гордилась собой. Ей, безусловно, хотелось рассказать мне об этом, тем не менее она лишь помотала головой.
— Не верю я в твой кружочек, — настаивал я.
— Но ведь я не все время так жила. Два года у меня был только Уолтер.
— Уолтер, который из Вашингтона?
— Пожалуйста, не говори о нем таким тоном. Он добр ко мне.
— Только женат.
— Не важно. Он любил меня, а я его нет, так что все справедливо. И ни в ком я больше не нуждалась. Когда мы встретились, я была еще девушкой. — И она опять прыснула своим гортанным смешком, будто самое сокровенное в ней вновь требовало выхода на поверхность. — Разумеется, у него время от времени стали возникать заместители, но вторая половина круга оставалась вакантной. Вот когда тебе надо было появиться.
— Поцелуй меня еще раз.
— Отстань.
— Значит, дальше на твоем горизонте возникает Синатра.
— Откуда ты знаешь?
— Возможно, потому, что мы с тобой уже почти одно целое.
— Ты явно чего-то добиваешься, — сказала она. — Может, ты и взаправду хочешь меня, но ты явно чего-то добиваешься.
— Расскажи мне о Синатре.
— Сейчас не могу и не стану. Скажу только, что он все порушил.
— Может, все-таки расскажешь, а?
— Нет, я не должна этого делать. Я же твердо решила раз и навсегда: моя жизнь подчиняется непреложному закону круга.
