Норман Мейлер - Призрак Проститутки
Он начал улыбаться, когда Гэтсби стало везти. Если место того или иного разведчика в резидентуре определяется способностью его агентов проникать в нужные места — так опытная хозяйка дома рассаживает за столом гостей по значимости, — то я, пока вел ЛА/ВРОВИШНЮ, сидел на почетном месте, а Порринджер и Хант, безусловно, могли похвастать Пеонесом, своим тяжеловесом. Гэтсби же до сих пор был сравнительно непродуктивен и завербовал всего двух средненьких агентов, все остальные его контакты были, по словам Горди Морвуда, «мусорщиками».
И вот один из средненьких источников Гэтсби, ЛА/МПИОН, занимавшийся контрабандой золота, которое он перевозил через границу между Уругваем и Бразилией, сообщил Гэтсби, что у него есть друг — чиновник министерства иностранных дел, который может добывать уругвайские паспорта. Не хочет ли резидентура купить несколько штук? Мы купили. Приобретение иностранных паспортов всегда являлось одной из целей резидентуры. Да, сказал Хант Гэтсби, купи пять штук и заставь ЛА/МПИОНА сообщить тебе фамилию чиновника, который их продает. Это оказался Плутарко Робальо Гомес. В нашей конторе зашевелились.
Машина ЛА/МПИОНА обогатилась «жучком». Во время следующей встречи ЛА/МПИОН, согласно инструкции Гэтсби, попросил Гомеса повторить номера серий паспортов.
«Уриарте, — сказал Гомес, — ты человек молодой, преуспевающий и инициативный. Зачем ты отнимаешь у нас время этими канцелярскими процедурами?»
«Тарко, — сказал ЛА/МПИОН, — мне было бы так приятно, если бы ты мне помог. А то у меня в голове все цифры путаются».
«Значит, ты умственно неполноценен», — заметил Гомес.
«Со склонностью к безумию», — пробормотал Уриарте.
Они поторговались из-за цены. Разговор был записан на пленку. Хант отправил копию этой изобличающей пленки редактору «Эль Диарио де Монтевидео» вместе с пакетом, в котором лежали пять паспортов. «Эль Диарио» поместила статью на первой странице, и Гомес вынужден был покинуть свой пост. А среди местных правительственных кругов распространился слух, что крах Плутарко Робальо Гомеса произошел исключительно стараниями ЦРУ.
— Секретность, — сказал нам Хант, — иногда должна уступать перед пропагандой. Из-за Гомеса над нами смеялся весь Монтевидео. Теперь же местные деятели поняли, что мы опасны для наших врагов, твердо держимся своих принципов и слишком хитры, чтобы за нами угнаться. Вот и давайте сохранять этот образ.
Затем повезло мне. Мы узнали через ГОГОЛЯ в русском посольстве, что в поведении Вархова появилось нечто необычное. В течение трех дней он пять раз уезжал на час из посольства и возвращался крайне раздосадованный. Я решил заняться этим. В местной бакалейной лавке, где многие сотрудники советского посольства покупали продукты, у нас был «мусорщик» — не кто иной, как сын владельца. По настоянию отца он несколько лет изучал русский язык. Хайман Боскеверде сообщил мне, что отец больше не в состоянии платить за уроки, и я стал платить за обучение мальчика из средств, отпущенных на мелкие расходы. Уж очень не хотелось лишиться возможности иметь человека, способного поболтать с советскими людьми. Я даже дал мальчику кличку, поскольку Хант настаивал на полной амуниции. Так мы будем внушительнее выглядеть в Центре. И мальчик из бакалейной лавки именовался теперь ЛА/ПОТЬ. Это стало еще одним поводом для шуток в резидентуре. ЛА/ПТЮ было шестнадцать лет.
Узнав о новой деятельности Вархова, я встретился с ЛА/ПТЕМ в кафе и дал ему инструкции. Хотя его познания в русском языке наверняка оставляли желать лучшего, я велел ему постараться разговорить варховского шофера (который всегда покупал в лавке пепси-колу) и выяснить, куда в последнее время стал ездить его хозяин. Шофер заговорил сам. Не знает ли парень, не сдается ли поблизости люксовая квартира? Теперь стало ясно, зачем Вархов уезжал из посольства. Он встречался с агентами по недвижимости.
Ханту понравилась эта весть. Он просмотрел свои списки и протянул мне лист бумаги с двадцатью фамилиями.
— Все это богатые люди, которые симпатизируют нам и у которых может оказаться как раз такая квартира, какую ищет Вархов. По всей вероятности, мы сумеем состряпать это дельце с одним из агентов по недвижимости, к которому уже обращался Вархов, — сведем его с владельцем из этого списка.
Потолковав, мы решили поручить это Горди Морвуду. Он знал всех агентов по недвижимости в Монтевидео.
Горди, как всегда, добился хороших результатов. Мы выбрали прелестную квартиру на первом этаже небольшой виллы на калье Фелисиано Родригеса, принадлежащую пожилому господину по имени дон Боско Теотимо Бланденквес. Знакомый Горди агент по недвижимости представил Вархова дону Боско, и Вархов после длительного торга заплатил за аренду гораздо меньше, чем стоила та часть виллы. Дон Боско, конечно, знал, что мы доплатим разницу и еще прибавим дивиденд.
Нам надо было также получить разрешение сеньора Бланденквеса на установку «жучков». Причем необычных — Хант хотел, чтобы это была «высококлассная техника».
Дон Боско сказал, что готов пойти на риск, даже если Вархов обнаружит, что он сотрудничает с нами. Он не боится Вархова.
— Я вызову его на дуэль, — сказал дон Боско. — Я не участвовал в подобных схватках двадцать восемь лет только благодаря тому, что каждую минуту каждого дня из этих двадцати восьми лет помнил, что поклялся требовать сатисфакции у всякого, кто попробует говорить со мной не как надо. И эта клятва, сеньоры, обеспечивает мне спокойствие. — Эту уверенность Теотимо Бланденквеса подкрепляли седые, лихо закрученные усы. — Однако мое согласие осложняют соображения технического порядка, — добавил дон Боско. — Ведь вам придется просверлить много дыр. А мне не хочется осквернять почтенные стены.
Вилла дона Боско была разделена на два апартамента двадцать лет назад, и несколько почтенных стен наверняка было осквернено, но по выражению глаз дона Боско было ясно, что этими фактами пользоваться не стоит. Мы не нажимали, и за коктейлем благородный дон Боско уступил квартиросъемщику Бланденквесу. Ховард получил разрешение установить оборудование. Нам придется заплатить тридцать процентов сверх, а потом отремонтировать все стены — деревянные панели, каменный фундамент и лепку, попорченные при установке аппаратуры.
— Старый вор, — сказал Хант, — наверное, попросит Горди Морвуда представлять его интересы в комитете по репарациям.
В тот вечер настроение у меня было ужасно подавленное. Хотя ничто не мешало мне писать Киттредж когда захочу, однако я понял, что не стоит копить написанные страницы до 1 июня, так как письмо, не отосланное сразу, кажется вроде бы уже и ненужным. А кроме того, я физически тосковал по Киттредж. Ночь за ночью мне снилось, что я обладаю ею, и я просыпался посреди ночи. Такого раньше никогда не было, и я был потрясен животным характером нашей любви. Это напоминало бордель. Я начинал думать, не распаляет ли меня ситуация с Либертад, Пеонесом и Шеви. Там все было тихо, и я мог надеяться, что ничего и не возникнет, и все же тревога не оставляла меня во время работы днем и будоражила сон ночью.
32
1 июня 1958 года
Дорогая Киттредж!
Хотелось бы мне сказать, что великое множество событий, приключившихся до 1 июня, заставило меня забыть о времени, но, боюсь, это совсем не так. Вы — богиня-колдунья, по чьему велению все кипит в нашей резидентуре, пока я шлю вам письма. А как только перестаю слать — замирает.
Конечно, несколько событий в этом месяце все же случилось. Вице-президент Никсон останавливался в Монтевидео во время своего южноамериканского турне, и Хант водил его по посольству, полностью нарушив при этом прикрытие нашей резидентуры и дав мистеру и миссис Никсон краткую характеристику каждого из нас, а именно: «Вот это Шерман Порринджер — он может рассказать вам все, что вы, мистер вице-президент, пожелаете узнать об уругвайских профсоюзах, и о том, как мы помогаем им избавиться от леваков».
Порринджер, видит Бог, был настолько смущен, что издал какой-то трубный звук, словно оклахомский осел.
«Значит, в некоторых из этих профсоюзов существует здоровый демократический дух?» — спросил Никсон.
«Не скажу, что этого нет», — ответил Порринджер. А нам трижды в неделю приходится слушать, как он поливает местных рабочих лидеров: «Дураки, сволочи, уругвайские задницы!»
И сейчас Хант перед вице-президентом Никсоном говорит ему: «Ну, раз ты не говоришь „нет“, значит, говоришь „да“?»
«Там есть подлинно демократический дух», — выдавливает из себя Порринджер.
Тут Хант решает произнести речь перед мистером и миссис Никсон в нашем присутствии, а не в уединении своего кабинета. Не знаю, объяснялось ли это нервозностью, бравадой или желанием произвести и на нас впечатление, но, так или иначе, шеф резидентуры имеет право пропеть свою двухминутную арию, прежде чем вернуть гостей послу.
