Норман Льюис - Сицилийский специалист
Несколькими днями позже, осенью 1953 года, Джонни Ла Барбера, пинком распахнув дверь и оттолкнув секретаршу, которая попыталась было задержать его, вошел в кабинет Тальяферри, плюхнулся в кресло и положил ноги на стол.
Тальяферри просматривал письмо, которое секретарша только что вручила ему. Он продолжал читать, Ла Барбера достал огромную сигару, откусил кончик и спрятал ее обратно в нагрудный карман. Тальяферри читал, неторопливо делая пометки своим мелким аккуратным почерком, потом отложил письмо в сторону.
— Ты Тальяферри, да? — спросил Ла Барбера. Это был крупный мужчина с писклявым, как у карлика, голосом. Тальяферри поднял глаза.
— Совершенно верно, — ответил он.
— Я Джонни Ла Барбера.
— Знаю. Я вас видел.
— Подумать только, а ты ведь недурно говоришь по-английски. Откуда?
— Я прожил в Штатах двенадцать лет. Что вам угодно?
— Тальяферри, мы мешаем друг другу. Ты вздуваешь мои цены, я — твои. Л позволить себе этого мы не можем.
— Я не жалуюсь, — сказал Тальяферри.
— Нет? А у меня создалось впечатление, что последние несколько месяцев твои дела идут неважно. Может, это и вранье, но говорят, твоя заявка на строительство нового Саганского моста отвергнута.
— Однако вашу заявку тоже, по-моему, не приняли.
— Почему ты так думаешь?
— Пока у них котируется Росси.
Ла Барбера улыбнулся во весь рот, и на щеках у него появились ямочки, как у ребенка.
— Ты что, не читал сегодняшней газеты? Бедняги уже нет больше с нами. Приказал долго жить. Ему разнесли череп в Монделло, в этом ночном клубе, как он там называется.
— Какая жалость, — отозвался Тальяферри. — Росси был моим другом.
— Да, неплохой был малый. Одна беда: уж очень тупой. Не умел жить в ногу со временем.
— Вы хотели, кажется, купить у него часть дела?
— Я? Кто сказал?
— Ходят слухи.
— Я бы выразился несколько по-другому: я сделал ему предложение, как намерен сделать и тебе. Лавочка твоя буксует, и если дело пойдет так и дальше, то через месяц ей каюк. В последние недели тебе пришлось уволить половину своих людей. Говорят, и во дворце Криспи работы приостановили после того, как двое рабочих упали с лесов.
Тальяферри не отрывал глаз от своих сжатых в кулаки рук. У него явно поднялось давление и застучало в висках. Он был не из тех, кто находит разрядку в ссоре.
— Чего вы хотите? — спросил он.
— Половину, — ответил Ла Барбера. — Плачу по нынешней цене, А если заставишь меня ждать, то пена упадет.
— Ничего не выйдет, — сказал Тальяферри.
— Подумай хорошенько. Не спеши и подумай.
— Мне не о чем думать.
— Сейчас у тебя еще есть что продать. Кое-что осталось. Инвентарь и оборудование можешь записать по себестоимости. Я буду с тобой справедлив, Тальяферри. Я люблю играть на равных.
— Я сказал — нет. Ла Барбера встал.
— Жаль, что у тебя такое настроение. А я-то думал, если мы займемся этим делом вместе, может, что и получится. Ты знаешь, где меня найти, коли передумаешь.
Тальяферри проводил его до дверей и увидел на площадке лестницы двух ухмыляющихся уголовников — телохранителей Ла Барберы. Один из них нагло приветствовал Тальяферри, и все это вместе убедило его, что неписаный «кодекс чести», с таким старанием создававшийся в течение многих поколений, начал рушиться. Необходимо было что-то предпринять.
Он вызвал к себе Марко, и тот предложил план, который следовало представить Дону К, на одобрение.
— Ему не понравится, — заметил Тальяферри. Оба знали, что с годами их шеф становился все более и более рьяным сторонником разрешения споров мирным путем.
Но через два дня ранним утром сгорел дотла гараж Тальяферри с пятью грузовиками. Тальяферри позвонил Марко.
— Я еще раз переговорил с одной важной особой по поводу нового мальчика, и нам дали зеленый свет.
Марко попросил к телефону Джонни Ла Барбера и, представившись служащим агентства «Недвижимость Гарибальди», где, как он узнал, Ла Барбера однажды наводил справки по поводу покупки дома, сказал:
— Сеньор Ла Барбера, у нас записано, что вы желаете купить дом в центре города. Вас это еще интересует?
— Если дом такой, как мне нужно, — пропищал Ла Барбера, — и цена подходящая.
— По-моему, вам должно понравиться мое предложение. Дом этот значительно больше того, про который вы спрашивали, и расположен в самом центре, на площади Караччоло. Семь спален и три гостиных на трех этажах. Превосходный дом, я бы сказал. Кроме того, у него еще одно большое преимущество: есть двор. Поэтому, если у вас есть машина, проблемы гаража не существует. В нашей практике дома с двором попадаются очень редко.
— Я заеду посмотреть, — пообещал Ла Барбера.
Дом оказался и в самом деле превосходным. Он был выстроен в испанском стиле для любовницы последнего из вице-королей. Даже Ла Барбера был поражен великолепием архитектуры и особенно тем, что здесь, в самом центре города, есть место и для двух белых «кадиллаков», а потому не раздумывая согласился на запрашиваемую цену, заказал мебель на несколько миллионов лир и через неделю вместе с Питом въехал в новый дом.
Три дня спустя, прихватив двух девиц, они отправились в машине Джонни в ресторан «Дзу Тану» в Монделло. По желанию Джонни для них был зарезервирован тот самый столик, за которым в последний раз сидел Росси. Они поужинали отличными омарами, фирменным блюдом ресторана, и, отвергнув предложение официанта уединиться после ужина в знаменитые купальни при ресторане, отправились прямо домой на площадь Караччоло.
Они подъехали к дому поздно вечером. Джонни позвонил в звонок у чугунных ворот, но привратник не появился, и он начал в нетерпении дергать за ручку — оказалось, что ворота не заперты. Джонни, а за ним и остальные вошли во двор, зажгли свет и увидели, что позади «кадиллака» Пита стоит какая-то чужая машина, которую придется подвинуть, чтобы ввести во двор «кадиллак» Джонни. Но как только Ла Барбера злобно рванул дверцу чужой «альфы ромео», раздался взрыв, осветивший зеленоватым светом всю площадь; вокруг на добрую четверть мили вылетели стекла, а несколько запоздалых прохожих упали на колени в уверенности, что настал конец света. От четырех жертв почти ничего не осталось, и на следующий день клочья человеческой плоти были наугад разложены в четыре гроба. В двух из них, по утверждению договорившихся между собой полиции и похоронного бюро, покоились останки девиц, поэтому их украсили белыми лентами, символизирующими чистоту и невинность. Семьи девиц впоследствии получили анонимные подарки по двести тысяч лир.
Этот эпизод, послуживший началом небольшой гражданской войны в городе Палермо осенью 1953 года, подвергся тщательному расследованию со стороны Элистера Фергюсона, который подробно изложил его в рапорте своему начальству в Вашингтоне. Через несколько дней в Сицилию после более чем шестилетнего отсутствия прибыл Брэдли. Фергюсон встречал его в аэропорту, и по пути, памятуя былое, они остановились выпить в гостинице «Солнце».
— Ничто здесь не изменилось, — заметил Брэдли.
Однако изменилось многое — настолько, что Брэдли стало даже грустно.
— В этом баре есть что-то свое, — заметил Фергюсон.
Он тоже сильно изменился — настолько, что Брэдли с трудом узнал наивного энтузиаста прошлых лет. Теперь на нем были сандалии, на руке — массивный золотой перстень с какими-то, по-видимому каббалистическими, знаками, а движения у него были сонливые и заученные, как у курильщика опиума. Он заказал себе марсалу с яичным желтком в отдельном стакане, потом влил желток в вино и тщательно размешал ложечкой. Вот, подумал Брэдли, что получилось из обещанного генералом молодого человека с твердым характером, сторонника «реального» взгляда на вещи, которого прислали защищать остатки нашего с таким трудом завоеванного влияния в этой стране. Он ухватился за соломинку надежды: а может, Фергюсон просто прикидывается, чтобы лучше выполнять свои секретные обязанности?
— Вы, по-видимому, изменили свое отношение к Сицилии, раз сами попросили оставить вас здесь на второй срок? — спросил Брэдли.
— Дело в том, что я более или менее превратился в итальянца, — ответил Фергюсон, пальцем стирая остатки желтка с губ.
Он стал бездельником и спасался только регулярными и многословными донесениями. Он собирал слухи, раскрывал придуманные им самим заговоры, обнаруживал возможность утечки секретной информации в скандальном поведении мелких политических деятелей. В Вашингтоне им были довольны, но приезд Брэдли застал его врасплох. Он настороженно следил за гостем, готовясь к обороне. После отъезда Брэдли он услышал о нем много такого, что отнюдь не вызывало желания снова встретиться с ним. Из неуправляемых, говорили про Брэдли, — самодур, который убежден, что тяжелая рука судьбы лежит на его плече и направляет его.
— Что ж, если это вас устраивает, почему бы и нет? — сказал Брэдли. — Поехали? Они сели в черную «альфу», и Фергюсон с бесстрастным лицом, точно робот, привез Брэдли в его бывшую штаб-квартиру, где все хитроумные замки уже давно исчезли. Их встретил доставленный когда-то специально из Америки письменный стол, теперь заваленный горами бумаг. На полу вокруг лежали стопки иллюстрированных журналов, а со стен смотрела коллекция жестикулирующих театральных марионеток.
