Гривадий Горпожакс - Джин Грин – Неприкасаемый. Карьера агента ЦРУ № 014
Тео Костецкий некоторое время стоял на месте, вытирая пот и остекленело глядя вслед мерцающим, как огоньки сигарет, стоп-сигналам. Потом из-за угла выехал и приблизился к нему темно-вишневый приплюснутый «альфа-ромео». Костецкий сел рядом с водителем, даже не взглянув на него. «Альфа-ромео» медленно покатил вдоль Третьей авеню.
– Что-то вы очень возбуждены, сеньор Тео, – сказал водитель с сильным испанским акцентом. В голосе его слышалась насмешка.
– Не ваше дело! – рявкнул Костецкий, если только можно назвать рявканьем тот максимальный звук, который он мог извлечь при помощи своих слабых голосовых связок.
– Боже мой, как грубо! – сказал водитель, поморщив длинный кастильский нос.
Некоторое время они ехали молча.
– Краузе не пришел, – раздраженно сказал Костецкий.
– Досадно, – равнодушно пробормотал водитель.
– А вам, я вижу, на все наплевать, – взвился Костецкий.
Водитель пожал плечами.
– О'кей! – после нового молчания сказал Костецкий неожиданно спокойным и ровным голосом. – Так даже лучше.
– Сложный вы человек, Тео, – усмехнулся водитель.
– Вы бы лучше помолчали, Хуан-Луис, – почти мягко сказал Костецкий. – Дайте подумать.
Глава пятая
«Гориллы» и «помидорчики»
(Перевод О. Г.)
Несмотря на ранний час, у баров, кабаре, ресторанов и ночных клубов на Вест 47-й улице, сплошь застроенной старыми невысокими «браунстоновскими» домами, доживающими свой век перед сносом, стояли запаркованные автомашины чуть ли не всех марок и годов выпуска. Однако людей видно не было. Улица, расположенная недалеко от самой яркой части Бродвея, от его театров и кинотеатров, от автовокзала «Серая гончая» и церкви святого Малахия, была пуста. Ее нелюдимость подчеркивали опущенные жалюзи и задернутые шторы в окнах и витринах. Улица словно вымерла так, как вымирает по утрам воскресный Манхэттен, когда только ветер носит по серому асфальту обрывки субботних газет.
Чтобы запарковать свой «де-сото», Джину пришлось потеснить какой-то полуразвалившийся «шевроле-1956» и новехонький «альфа-ромео». При этом он не жалел ни своих, ни чужих хромированных бамперов.
Звуки его шагов по замусоренному тротуару гулко отдавались в узком каньоне улицы. В запыленных окнах белели таблички с надписью «Ту лет» – «Сдается». Прямо на тротуаре стояли помойные бидоны.
На противоположной улице он заметил над нижним этажом четырехэтажного дома нужную ему вывеску, обрамленную зазывно помаргивающей неоновой трубкой. Обыкновенный ночной клуб, каких в Нью-Йорке около тысячи. Правда, прежде наш повеса предпочитал самые шикарные «найтклабз», такие, как «Монсиньор», «Эль-Чико», «Шато Генриха Четвертого», «Чардаш», «Венский фонарь», «Латинский квартал», «Копакабана»…
МАНКИ-КЛАБ
БАР ЭНД ГРИЛЛ
АНДЖЕЛО ПИРЕЛЛИ
ЭЛЬДОРАДО БИЛЬЯРД ПАРЛОР
Такая же надпись красовалась на брезентовом навесе над входом.
Джина не смутила наглухо закрытая дверь: в узкой щели меж тяжелых бордовых штор проглядывал электрический свет.
Ухватившись за тяжелую медную ручку, Джин потянул на себя массивную на вид, сколоченную из полированного дуба полукруглую желто-охряную дверь. Она оказалось запертой. Джин нажал большим пальцем на кнопку электрического звонка. Не слишком робко и не слишком властно. Приоткрылось вырезанное в двери, забранное железной решеткой окно. Совсем как в фильмах о «ревущих двадцатых годах», о развеселых временах «сухого закона», когда наверняка в барах на этой улице торговали не молочным коктейлем.
– Ие-е-е? – вопросительно протянула, блеснув белками глаз, какая-то темная личность.
Джин понимал, что многое, если не все, зависело от его находчивости. Мысль лихорадочно работала.
– Мне сказали, что я могу сыграть здесь в покер на стоящие ставки, – сымпровизировал он, блеснув белозубой улыбкой, совсем такой, как на знаменитой бродвейской рекламе сигарет «Кэмел», на которой улыбающийся красавец пускает огромные кольца дыма.
– Кто сказал? – спросил бдительный страж Анджело Пирелли.
– Да один парень у нас в Фили, – небрежно бросил Джин, подражая невнятному, слэнговому говору киногангстеров.
Страж окинул Джина придирчивым взглядом: явно англизированный филадельфийский «саккер» – простак, маменькин сынок, ищущий острых ощущений в притонах Манхэттена. У такого денег куры не клюют. Что за беда, если Красавчик выпотрошит этого пижона!
– Как зовут того парня из Фили?
– Пайнеппл Ди-Пиза, он часто играл с Пирелли, – на ходу сочинил Джин, наобум приставив кличку «Пайнэппл», что на жаргоне гангстеров означает «граната», к известной сицилийской фамилии.
– Ди-Пиза? – переспросил цербер Анджело Пирелли. – Слыхал, как же!.. О'кей, парень! Только без шалостей, тут респектабельный частный клуб.
Джин не спеша спустился по ступенькам неширокой лестницы в старомодный небольшой холл с раздевалкой, в которой висело не меньше двадцати мужских шляп. Повесив свою шляпу, он направился в полуподвальный бар.
– Сядь и сиди, пока не позовут! – вдогонку сказал Джину привратник.
В нос ударил запах пива, алкоголя и дешевых духов. В мягко освещенном красноватым светом зале – около двадцати столиков на площади примерно в сорок квадратных футов – сидело дюжины полторы мужчин и почти столько же девиц. В силу своей неопытности Джин окинул оценивающим взглядом не первых, а последних. Это были фривольно одетые и сильно накрашенные красотки-блондинки с натуральными или крашеными волосами и «скульптурными» формами. Своих подружек гангстеры неизменно называют по имени Молли. И все же Джин удивился, когда к нему подошла, играя бедрами, одна из «скульптурных» блондинок и весело сказала:
– Хай! Я Молли. Ты мне купишь выпить? Сядем за стойку или за столик? Как тебя зовут?
– Джеральд…
– Поздравляю! Чудесное имя. – Она взяла его за руку. – Мне мартини, а тебе что?
– То же самое, Молли.
Она повела было его к одному из двухместных столиков в полуоткрытых кабинах вдоль стены, однако он вежливо, но твердо взял курс к стойке с рядом обитых красной кожей высоких круглых табуреток. Там можно было говорить с барменом и, кроме того, рассмотреть в зеркальной стене лица мужчин в баре.
Если девицы в этом заведении явно не принадлежали к организации «Герл-скауты США», то и мужчины не были членами общества трезвенников.
– Пару мартини, Рокки! – сказала Молли одному из двух барменов в белых форменных пиджаках с блестящими металлическими пуговицами и черными «бабочками». – Мне побольше вермута и льда и поменьше сахара, а тебе, Джерри?
– Покрепче – и двойной! – он со шлепком положил на отделанную хромом и пластиком стойку десятидолларовый банкнот. – Джин «Бифитер». Вермут только экстрасухой «Мартини и Росси». С долькой лимона.
Отвечая на несложные вопросы Молли, Джин осмотрел бар. Перед барменами стояла целая батарея разномастных бутылок с блестящими никелированными дозаторами. За их спинами играл огоньками, красками и бликами, отражавшимися в зеркалах, необозримый парадный строй бутылей, бутылок и бутылочек, как отечественных, так и иностранных. На специальной полке стоял включенный телевизор. Передавали какой-то старый «вестерн». Долговязый Гарри Купер мчался куда-то на своем голенастом коне…
Панно на стенах изображали обезьян, гоняющихся на манер сатиров за голыми нимфами. Судя по потрескавшейся и потемневшей краске, обезьяны и нимфы были написаны безвестным живописцем лет сорок тому назад. Возбужденные морды распаленных орангутангов резко контрастировали с бесстрастными лицами молча пивших в баре «горилл».[11]
Почти все они были на одно темно-оливкового цвета лицо, лицо явно латинского типа. Смуглые, черноволосые, с низкими бровастыми лбами и отливающими синевой челюстями. Тесные темные костюмы из лоснящейся легкой ткани «тропикл» с электрической искрой облегали мускулистые плечи и спины. Почти все сидели с тяжеловесной сосредоточенностью над своими стаканами, словно стремясь проникнуть в сокровенный смысл бытия. Странно и жутковато выглядели эти молчаливые «гориллы» в красноватой полутьме бара, рядом со скалящими рты обезьянами. Джин определенно предпочитал обезьян.
Бармен поставил перед Джином и его «помидорчиком»[12] два фужера с мартини, один – с долькой лимона, другой – с оливкой. Мартини получился излишне водянистым: слишком много вермута и сахара.
Бармен тут же со звоном выбил чек за два мартини, положил перед Джином сдачу с десяти долларов. Так делается только в дешевых барах. В «Рэйнджерс» всегда ждут, пока клиент кончит заказывать, прежде чем назвать ему сумму счета.
Да, в «Манки-баре» было все как в третьеразрядном «дайве» – кабаке.
