Эрик Амблер - Гнев
Полковник Арбиль был курдом, да еще и начальником государственной службы безопасности в придачу. Не самое приятное сочетание. Интересно, знала ли Люсия Бернарди о его прошлом.
Сразу после девяти я отправился в город и приобрел в магазине фототехники подержанный аппарат «Роллейфлекс». Я вставил в него пленку в магазине и дополнительно положил еще пару кассет в карман. Затем вернулся в гостиницу, взял машину и поехал на виллу «Суризетт».
Остановившись на подъезде, я пощелкал дом. Отснял целую пленку. Затем вставил новую и подъехал к дверям.
Оставив фотоаппарат в машине, я подошел к парадной двери. Эрдель залаял, и горничная снова открыла дверь, держа собаку рукой за ошейник. Она узнала меня и предложила войти. Я попросил передать месье Санже, что буду ждать его в машине.
Он появился почти сразу — в твидовом пиджаке, придающем ему вид «сельского джентльмена». Я сфотографировал его пару раз прежде, чем он заметил, а потом, уже не скрываясь, снял с близкого расстояния: он стоял прямо против солнца, и сразу за ним, в дверном проеме, видна была мадам Санже. Мне оставалось только надеяться, что глубины резкости хватит, чтобы они оба получились отчетливо, но Санже точно вышел хорошо.
— Это еще что такое? — возмутился он.
— Для страховки, — ответил я.
Мадам быстро удалилась в дом. Я видел, что Санже раздумывает, не отнять ли у меня аппарат, потом, по-видимому, решил не связываться. Я бы не смог ему помешать, просто он решил, что не стоит обострять отношения.
Санже критически осмотрел мою прокатную машину:
— Мы поедем на этой колымаге?
— Почему бы и нет?
— У меня в гараже стоит «лянча». В ней удобней.
— Нам недалеко.
— Как хотите.
Он покровительственно улыбнулся, увидев, что я кладу аппарат в бардачок и запираю его на замок.
— Я внушаю вам подозрение?
— Конечно, — ответил я.
Санже предложил объехать Канны и двигаться по дороге на Антиб. Потом мы ехали в молчании, пока не добрались до Ниццы. Здесь он командовал, куда свернуть в лабиринте узких улочек, чтобы попасть на шоссе, ведущее в Соспель.
Машин было мало. За Л’Эскареном на дороге появился слой мокрого снега, который становился все плотнее по мере того, как мы поднимались в горы. Пришлось включить обогрев. В Пьера-Кава дорогу расчистили бульдозером, но по обе стороны от нее громоздились сугробы, а деревья стояли все в снегу. Здесь по-прежнему была зима.
— Если снег не сойдет, лыжники задержатся тут до Пасхи, — заметил Санже.
Пьера-Кава представляет собой множество разбросанных по склонам отелей и пансионов. Когда мы приехали, время подходило к обеду. Санже предложил зайти в какую-нибудь гостиницу, при которой есть бар-ресторан.
В баре было тепло, но пусто. В ресторане официант в переднике накрывал стол на шестерых, вероятно, для сотрудников, и мы вернулись в бар.
— Вы сами будете задавать вопросы или предоставите это дело мне? — поинтересовался Санже.
— Вы тут лучше ориентируетесь. Так что давайте вы.
— Как хотите.
Он справился с этой задачей довольно необычным способом. Если бы я задавал вопросы, я бы для начала сочинил какую-нибудь историю, объясняющую мое любопытство. Мол, я останавливался в Пьера-Кава в прошлом году, познакомился здесь с очаровательной пожилой дамой, которая жила в большом шале с двумя слугами, а теперь я собираюсь приехать сюда в пасхальные каникулы, но совершенно забыл, как ее звали, и тому подобное.
У Санже был свой подход — не менее лицемерный, но гораздо более эффективный. Едва заслышав шаги официанта, он чуть повысил голос и забарабанил пальцами по столу.
— Вы, невежда, говорите мне, что это вызовет отравление, а я, доктор, отвечаю вам, что очень скоро у человека вырабатывается иммунитет. Эфир менее токсичен, чем алкоголь. Я согласен, привычка пить эфир не самая распространенная, но если она выпивает по четыреста грамм эфира за раз, это вовсе не значит, что она сумасшедшая. Можно выпить и пятьсот грамм без всяких последствий.
Официант стоял рядом с нами, держа поднос с напитками, и зачарованно ловил каждое слово. Санже бросил на него взгляд:
— Благодарю вас, мой друг.
Официант принялся расставлять бокалы. Санже снова обратился ко мне:
— И это может продолжаться долгие годы. Вы мне не верите?
Казалось, его внезапно осенило. Он взглянул на официанта.
— Хорошо, я докажу вам. Официант, скажите, вы когда-нибудь слышали, чтобы человек пил эфир?
Официант ухмыльнулся:
— Да, доктор.
Санже ухмыльнулся в ответ:
— Ну конечно! Как же ее зовут, вдову, мадам?..
Он щелкнул пальцами, как будто имя вертелось у него на кончике языка.
— Мадам Леман, доктор.
— Да, точно, мадам Леман. По пятьсот грамм каждый день! Вот, скажите моему другу, пусть убедится.
Официант посмотрел на нас немного растерянно.
— Да, так оно и было.
— Было? — переспросил Санже.
— Мадам Леман умерла полгода назад, месье. От сердечного приступа.
Последовала неловкая пауза, а потом Санже снова заговорил как врач.
— Очень печально, — негромко сказал он. — Я говорил ей, что сердце у нее нездорово, когда она была у меня в прошлом году. Но я не ожидал, что конец наступит так скоро. А что с домом, со слугами?
— Слуги вернулись на родину, на север. Она завещала им кое-какие средства. Дом унаследовал ее племянник и сразу же продал его каким-то бельгийцам.
Ради официанта Санже доиграл свою роль до конца. Он значительно посмотрел на меня и снова забарабанил по столу.
— Заметьте, мой друг, она умерла от сердца, а вовсе не от эфира.
Официант улыбнулся и отошел.
Я отхлебнул из своего стакана.
— Думаю, нам лучше пообедать в Ницце, — сказал я. — Если вы не сильно проголодались.
Санже покачал головой.
V
Мы пошли в ресторан на Рю-де-Франс, где его знали. Всю дорогу назад Санже был мрачен и неразговорчив, однако теплый прием, оказанный метрдотелем, немного его ободрил. Когда мы сделали заказ, он откинулся на спинку стула и с легкой укоризненной улыбкой спросил:
— Может, обсудим идею частного санатория?
— Если это просто идея, то обсуждать ее нет смысла.
— Неужели вы серьезно настроены втянуть в это дело меня и Адель?
— Совершенно серьезно.
— Не слишком благородно с вашей стороны. Ну и что вам это даст? Вас похлопают по спине? Премируют? Подумайте, чем это грозит нам!
— Небольшим вторжением в вашу частную жизнь и ущербом для репутации, которой у вас и так нет.
— Всего лишь! Да как вы не понимаете…
Он понизил голос:
— Послушайте, Маас, думаю, вам самому это не по душе. Так стоит ли продолжать?
— Вы когда-нибудь жалели простаков, мистер Санже?
Он медленно покачал головой.
— Да ладно вам, Маас, не стройте из себя крутого парня.
— Вы так хорошо меня знаете?
Он, похоже, удивился.
— Конечно, знаю. А вы что думали? Я полночи сидел на телефоне, разговаривал с Парижем, наводил о вас справки.
— Понятно. Копались в моей личной жизни?
Он снова покачал головой.
— У вас нет никакой личной жизни. У вас есть друзья, есть люди, которые вам сочувствуют, однако личной жизни, как я ее понимаю, у вас нет. Четыре исходящих звонка, четыре входящих — и я узнал о вас все, что мне было нужно.
Мне это совсем не понравилось, но я ничего не мог сказать.
— Естественно, — уточнил он, — я узнал не все, для этого мне не хватило времени.
— Ну, извините.
Санже не обратил внимания на мой сарказм.
— Конечно, — продолжил он, — у вас было трудное детство: родители погибли при бомбардировке Роттердама, эвакуация в Англию, военный сирота и все такое… Но вы были уже не маленький, вам еще повезло. Партнер вашего отца по бизнесу взял вас под свою опеку, послал учиться в хорошую школу. И после войны вам удалось получить родительское наследство. Не бог весть какие деньги, конечно, но вполне достаточно для молодого человека, только-только закончившего школу. Так почему же все пошло наперекосяк?
— Риторический вопрос.
— Не совсем. Я знаю, куда ушли деньги. Меня удивляет попытка самоубийства.
Я промолчал. Он отхлебнул кампари с содовой и снова заговорил:
— Понимаю, вы были подавлены: ваш журнал разорился. Но ведь это был не позор, как мне сказали, а «успех у избранных». Даже в ООН его цитировали. Вы потерпели неудачу, потому что не захотели снижать планку, которую сами для себя установили. А денег на такую стратегию у вас не хватило. Конечно, вы владели только долей, однако вам следовало бы знать, что экспериментальные журналы — очень рискованное предприятие. Плюс ко всему вы молоды и талантливы, у вас много друзей. И даже после банкротства вас по-прежнему любят и уважают. Зачем же кончать с собой?
