Парижский антиквар. Сделаем это по-голландски - Другов Александр
Итак, картинка сложилась. Нечего и сомневаться: инсульту Билла совсем не естественного происхождения, ибо ему вышло боком выпитое у меня в номере бренди. Если лопоухий уборщик завтра не выйдет на работу, то я прав, и это именно он подсыпал какую-то гадость в бутылку. Только вот для меня это уже не будет иметь особенного значения. Независимо оттого, смогут ли медики вытянуть Билла, анализ содержимого его желудка или крови почти наверняка покажет наличие отравы. И тогда полиция в течение нескольких часов заявится ко мне с вопросами. Новая встреча со следователем Контрерас обещает быть еще более волнующей, чем первые две.
Полиция не проявляет никакого интереса к инсульту Билла. Между тем его положение стабилизируется ион временами приходит в сознание. У него микроинсульт. Как сказала Лиз, посещения запрещены, по крайней мере до следующей недели.
Сегодня утром рыжий Том из отдела приема института, пробегая мимо меня по коридору, вдруг остановился, как о стену ударился:
— Слушай, ты ведь из Москвы, я правильно помню?
— Ты правильно помнишь. А что случилось, объявили охоту на русских?
Но рыжий сегодня замотан до состояния абсолютной серьезности:
— Нет-нет, просто случайно вспомнил: послезавтра прилетает русский из Института восточных исследований. Может, ты его знаешь, он тоже ученый. Скажи своим друзьям. Сходите, ладно? Сейчас посмотрю его фамилию…
Рыжий роется в своих бумагах, потом сосредоточенно читает по складам:
— Александр Аджа…
— Аджа? Такого не знаю. Он вообще, наверное, не русский, а турок.
Но Том недовольно взмахивает рукой:
— Я не успел дочитать. Александр Аджанян. Очень трудное имя.
— Не то слово. Толи дело голландские фамилии. Например, Кейтенбрауер.
Рыжий с подозрением смотрит на меня и бежит дальше по коридору. Насколько я понимаю, он имел в виду московский Институт востоковедения. А приехать, видимо, действительно должен хорошо мне известный Саша Бабаджанян из отдела экономики стран Азии, один из самых молодых и перспективных докторов наук института.
Лекция назначена на сегодня, и мы с Лиз и Азатом отправляемся в институт. Тема лекции неизвестна, но я убедил своих приятелей, что они просто обязаны послушать восходящую звезду русской науки. Азата упрашивать не приходится: после того, как Билл попал в больницу, он привязался ко мне как теленок к корове.
Как выясняется, Саша только один из лекторов: в институте идет очередной! большой международный семинар. Как всегда в таких случаях, прежде чем получить доступ к столу, надо заплатить присутствием на нескольких выступлениях. Том из сектора приема, который гнал нас с Биллом на занятия вдень приезда, умолял войти в его положение и уверял, что его выгонят с работы, если на семинар никто не явится. На мой взгляд, институт ничего не потерял бы от увольнения этого рыжего садиста.
Большой конференц-зал заполнен только наполовину, но постепенно подтягиваются студенты и преподаватели и, наконец, появляется сам лектор в сопровождении проректора института. Сколько помню Сашу, он никогда не носил костюмов, отдавая предпочтение свитерам. Сегодняшняя лекция не исключение, что, впрочем, не составляет проблемы: большинство преподавателей института придерживается в одежде сдержанно-неформального стиля.
После короткого вступительного слова проректора Аджанян начинает лекцию, которая, как выясняется, посвящена проблеме торговли наркотиками и оружием в СНГ.
Лекцию слушаю вполуха, соображая, как лучше действовать по ее окончании. Азат сидит рядом, с трудом давя зевоту и постоянно встряхивая головой. Как только Аджанян отвечает на последние вопросы аудитории, пробиваюсь к нему наперекор вытекающей из зала публике. Мы обнимаемся, как сделали бы многие россияне, не особенно близкие друг для друга у себя в стране, но искренне радующиеся встрече за рубежом.
— Пойдем на прием! Иначе там все съедят.
Саша очень серьезно — он вообще человек очень серьезный и обстоятельный — качает головой:
— Я не голоден. Найду тебя позже, мне надо подойти к ректору. Вежливость требует.
В большом зале после короткой речи ректора начинается разграбление столов. Атмосфера царит непринужденная. Приглашенные ведут себя, как победители в захваченном городе, которому они в обозримом будущем не видят особого применения.
Подталкивая перед собой Азата, пробираюсь через зал. Оглядев жующие головы, быстро пригибаюсь. Вообще-то говоря, лучше было бы даже лечь на пол, но зал набит битком и для этого просто не хватит места. Неподалеку от меня грустно разглядывает ряды бутылок невысокий широкоплечий брюнет с раскосыми глазами. Джентльмену здесь делать нечего, и он одиноко тоскует: водки на приеме на подают, а вином, насколько я знаю, его не особенно проймешь.
Когда-то очень давно, во времена моей далекой студенческой молодости, я слушал чудеснейшие лекции профессора Кошеленко по истории древнего мира. Массивный, с выпуклыми глазами, Кошеленко обладал Трубным голосом, который после каждой фразы еще некоторое время блуждал гулким эхом по закоулкам университетской большой исторической аудитории на Моховой. Единственный, кого голос Кошеленко не пробирал, был студент из Монголии. Он приходил почти каждый раз с тяжелого похмелья и засыпал, уронив голову на парту самого верхнего ряда амфитеатра. Проснулся он посреди лекции только однажды, когда Кошеленко был в особенном ударе и с напором проревел по восходящей:
— …И тут воины Александра Македонского увидели сверкавшие в лучах солнца шлемы персов!
Последние слова громом прошли по аудитории, отразились от высокого угла и ухнули прямо в уши спящего. Монгол со сна вскинулся и, вскочив, тоже заорал на всю аудиторию на одной ноте. Кошеленко замолчал, потом, удивленно погладив короткие рыжие усы, велел:
— Успокойте молодого человека и посадите на место.
Как звали крикливого монгола, из сокурсников никто толком не знал и не знает по сию пору. Он появлялся на занятиях крайне редко, и для простоты обозначения мы находчиво сократили его заковыристое имя до примитивного Джона. Монгол с трудом окончил институт, впоследствии работал полиции разведки в посольствах Монголии в странах Азии. Стоило больших трудов уворачиваться от него на приемах — о роде его занятий знал буквально весь международный дипломатический корпус и демонстрировать на людях знакомство с ним было просто безумием. Кроме того, этот, возможно, единственный монгольский шпион со временем обрел манеру, надравшись на приемах, кидаться к знакомым и во весь голос обсуждать с ними профессиональные проблемы. Особое раздражение вызывала его безобразная привычка тыкать коротким пальцем в предполагаемые объекты вербовки, как правило, находившиеся на расстоянии не далее вытянутой руки, и спрашивать у русских коллег дружеского совета на их счет.
Подальше, подальше от монгола Джона. Во время панического бегства теряю Азата. С разных сторон сквозь ровный гул и звяканье посуды доносятся обрывки фраз:
— Конечно, политика США в отношении ЮНЕСКО — это возмутительный при мер силового подхода в духе прежних времен. Но, знаете, кто платит, тот вправе заказывать музыку…
— Нет-нет, я с тобой не согласна. На рынке можно купить вполне приличные вещи европейского производства. Но все равно, в Лондоне они будут дешевле. Я на прошлой неделе ездила туда на автобусе и купила уйму просто прелестных вещей…
— Я так и сказал ему в глаза, что не намерен более терпеть придирки. Да, я не смог в последние два года выпустить плановые научные работы. Но зато полностью выполняю норму по часам занятий. Передайте мне рыбу. И я веду их на высоком, да-да, высоком уровне, и на меня ни разу не поступали жалобы от слушателей…
— Вон-вон, рядом с окном. Такой седой, высокий. Он ездил преподавать в Америку, в университет Беркли, но очень скоро вернулся. Никто ничего не знал, пока к нам не приехал с лекциями один тамошний профессор. Оказывается, он имел глупость рассказать кому-то из преподавательниц скабрезный анекдот, и его вышибли за сексуальные домогательства…
