Парижский антиквар. Сделаем это по-голландски - Другов Александр

Так и не пригубив бренди, без промедления выскакиваю в коридор и после короткого стука распахиваю дверь номера Лиз. Однако как раз она-то в помощи совершенно очевидно не нуждается. Лиз стоит, как говорили в старину в России, «фертом», то есть уперев руки в бока, и шипящим голосом кричит на филиппинца Питера:

— Мне плевать на то, брал ты что-нибудь или нет! Тебя уже не один раз предупреждали — не шляйся по номерам и не копайся в чужих вещах! До сих пор тебе везло, потому что ты не сталкивался со мной. Еще раз увижу тебя рядом с моей комнатой — горько пожалеешь. Ты у меня узнаешь, что значит иметь дело с африканкой!

Маленький толстоватый Питер, съежившись, забился в угол у шкафа и подавленно молчит. Он опустил голову, так что видны только макушка, толстенькие уши и приплюснутый нос. Питер действительно грешит интересом к чужим вещам, и его пару раз заставали в чужих номерах. Но поскольку ничего не пропадало, горемыку отпускали с миром и более или менее дружеским напутствием. Пока он не попал в руки Лиз.

От двери звучит меланхоличный хрипловатый голос Билла:

— Лиз, причем тут твое африканское происхождение? По-твоему, к тем, кто приехал, допустим, из Мексики или России, можно ходить без спроса в их отсутствие и копаться в вещах? Это, я тебе скажу, какая-то расовая дискриминация. Алекс, ты согласен? Вот видишь, и Алекс со мной согласен.

Разъяренная Лиз поворачивается к нам:

— А вам всем что здесь нужно? Пошли вон!

Но я, по понятным причинам, не могу просто так уйти.

— Правильно-правильно, ну-ка, выходите немедленно отсюда. Мы сейчас сами во всем разберемся, верно, Лиз?

Протиснувшись в дверь, захлопываю ее перед носами наших любопытных соседей, которые уже образовали в коридоре небольшую толпу.

Подойдя к Питеру, беру его за воротник и строгим голосом спрашиваю:

— Ко мне в комнату лазил?

Но Питер только мотает головой и молча открывает и закрывает рот. Я его отлично понимаю: избыточное общение с Лиз обычно приводит человека со средним интеллектом именно в такое состояние. Поэтому меняю тон на максимально ласковый:

— Питер, у меня ничего не пропало. Но кто-то явно копался в вещах, и я, естественно, хочу знать, петы ли это был. Не бойся, я ничего тебе не сделаю.

Опасливо покосившись на Лиз, Питер наконец говорит:

— Я только заглянул втвойшомер вчера, когда тебя не было в гостинице. Все ушли на занятия, а у меня болела голова. Я увидел, что комната открыта, и решил, что может зайти кто-нибудь посторонний! и пропадет что-нибудь ценное. Поэтому сидел и ждал тебя. А потом мне стало скучно, и я походил по комнате, посмотрел тут и там…

Беспомощный лепет Питера не может ввести меня в заблуждение. Этот парень врет. Уходя из гостиницы, я никак не мог забыть запереть номер.

— Питер, ты меня обманываешь. Я никогда не оставляю комнату открытой.

— А я и не знал, что она открыта. Мне только показалось, что из нее кто-то вышел и поднялся на второй этаж. Но мне, наверное, только показалось, правда?

— Конечно-конечно. Кто мог лазить ко мне в комнату? Просто абсолютно некому. Ладно, ничего страшного, я на тебя не сержусь. Эта черная тетя тебя тоже не обидит. Полные люди вообще, как правило, добрые, так что тебе нечего бояться. Но все-таки пойдем, тебе лучше вернуться к себе в номер.

Вывожу горемыку в коридор под недовольное урчание Лиз, которая смотрит на Питера глазами голодной тигрицы. Медленно прикрывая дверь в ее комнату, я размышляю над тем, насколько вероятна связь Питера с людьми Ван Айхена. Трудно себе представить пособника преступников, который шарит по всем номерам подряд лишь для того, чтобы замаскировать свой интерес к именно моей комнате. Скорее всего, Питер действительно страдает относительно безобидной манией рыться в чужих вещах.

А вот таинственный незнакомец, который вышел из моего номера и поднялся наверх — это интересно. Первый раз то же самое, как говорил Билл, произошло после убийства Эрнесто.

Может быть и другое: у полиции есть свой человек в гостинице и они решили покопаться в моих вещах. Лопоухий уборщик вполне мог залезть ко мне в номер. Почему только он ушел после этого на второй этаж? Но что ни делается, все к лучшему. Если ушастый и обнаружил досье, это только сработает на меня. Конечно, втом случае, если он действительно из полиции. А вот если я ошибаюсь…

Проклятье, дверь моего номера опять открыта; выскакивая к Лиз, я впопыхах забыл ее запереть. Заглянув в комнату, я вижу Билла, который мирно сидит в моем кресле и потягивает бренди.

— Что, Алекс, у тебя тоже что-нибудь пропало?

— Полбутылки бренди.

— Врешь, я пока выпил не больше половины стакана. И потом, я знаю, ты на самом деле совсем не сердишься, потому что ты добрый. Тебе не жаль для старого доброго Билла несколько капель бренди. Тем более что дверца секретера все равно была открыта. Алекс, запомни мои слова, твои добрые дела тебе зачтутся в свое время. Пусть Питер грешен, но ведь ты тем не менее спас его, вырвав из лап этой черной дьяволицы.

— «Черной дьяволицы»! Ты на себя посмотри.

Билл пытается с достоинством выпрямиться с кресле. Ему это плохо удастся и, махнув рукой, он снова ссутуливается.

— Красный оттенок моей кожи — память о величественной цивилизации майя и крови предков, которая течет в моих жилах. Выпьешь со мной?

— Ну, спасибо — угощать меня моим же бренди! Твоя доброта не знает границ. Кстати, мне не жалко выпивки, но тебе плохо не будет от такого количества спиртного?

Билл лишь великодушно машет рукой, показывая, что не принимает укор всерьез, и наливает себе еще.

— Ничего страшного, у меня пониженное давление, так что лишний стаканчик только на пользу. Скажи лучше, как у тебя дела? Мне сдается, у тебя назревают проблемы. Тебя не могли просто так оставить в покое. Поэтому, мне кажется…

— Билл, старик, умоляю тебя, давай отложим разговор о том, что именно тебе кажется. Я хочу спать.

В отличие от большинства моих знакомых, Билл в подпитии становится не сварливым и болезненно обидчивым, а, наоборот, сговорчивым и добродушным. Снисходительно ухмыльнувшись, он выливает в стакан остатки бренди и переправляет их в себя. Шумно выдохнув, он оставляет мой номер.

Полчаса вышагиваний по комнате не вносят ясности в мысли. Понятно одно: все сейчас зависит от расторопности Якоба и готовности к дальнейшему сотрудничеству. А время между тем сжимается до предела. Я нутром чувствую: что-то должно произойти, что-то готовится. И теперь в борьбе с этим «чем-то» я остался один. Если уныние тяжкий грех, то излишняя самоуверенность есть грех не меньший.

Нет, это все-таки свинство со стороны Билла высосать все мое спиртное. Но раз проштрафился, так пусть хотя бы даст мне пару банок пива. Формально стукнув в дверь номера, вхожу к своему приятелю, который по своему обыкновению лежит, уставившись в потолок.,

— Гони пиво, краснокожий брат.

В ответ слышится только частое хриплое дыхание. Наконец, словно ощутив мое присутствие, Билл медленно говорит в пространство:

— Голова… Очень болит голова…

— У вашего соседа инсульт. Вы же сами заметили: у него типичное так называемое мозговое дыхание. Тяжесть состояния сейчас оценить трудно, для этого требуется обследование.

Молодой врач-китаец торопливо говорит это, усаживаясь в карету скорой помощи. Не попрощавшись, он захлопывает дверь, и машина ходко трогается от крыльца гостиницы.

Постояв на крыльце, мы с Лиз и Азатом решаем все-таки ехать на семинар. В автобусе каждый из нас мрачно молчит, погрузившись в своей внутренний мир. У меня голова занята, надо полагать, много больше, чем у моих приятелей.

Обрывки мыслей то собираются в непонятные пестрые картины, то снова начинают кружиться с пугающей скоростью. Постепенно круговерть замедляется, и перед глазами остаются только несколько лиц.

Сибилев — во время нашего первого и пока, слава Богу, единственного разговора: «Во всяком случае, я на их месте обязательно бы тебя прихлопнул. Причем способ они могут избрать самый неожиданный». Билл: «У меня пониженное давление, так что лишний стаканчик только на пользу»… Питер: «Мне только показалось, что из нее кто-то вышел и поднялся на второй этаж. Но мне, наверное, только показалось, правда?»