Лев Гурский - Спасти президента
Третье действие трагифарса о президентском чаде вплотную приблизилось к логическому концу. Порок побежден и уползает прочь. Добродетель победила и улетает далеко-далеко. Минимум два дня инфанта в Кремле не появится, а мне другого и не надо. Болеслав Матросов закрыл амбразуру собственным имиджем.
Потирая поясницу, грязное (вернее, пыльное) ничтожество встало с асфальта и сделало знак рукой невидимому пилоту «Аллигатора», дежурившему у окна второго этажа.
Скоро вертолетчик уже был внизу. Разыгрывалась сцена последняя: те же и пилот. Главное, чтобы Анна из кабины не увидела нас вместе.
— Маршрут вам уже сообщили? — спросил я бывшего майора, поскорее заводя его обратно в подъезд.
— Так точно. Спецобъект «Завидово», — кратко ответил новоиспеченный полковник. Он очень старался не смотреть на мои пыльный костюм и разбитую губу. — Квадрат А-9, сектор 18. Позывной для посадки — «Зебра».
— Слетаете без происшествий, будете отмечены, — посулил я вертолетчику. — Для опытного пилота, умеющего не болтать, новое ваше звание — тоже не потолок, запомните... Ну, с Богом!
Спустя полминуты «Белый Аллигатор» на пятачке двора загудел, закружил всеми своими лопастями, постепенно превращаясь в размытый полумираж, окантованный взбитой пылью и волной дрожащего теплого воздуха. Затем этот полумираж резко прыгнул в небо, окончательно пропадая из виду.
Еще несколько таких челночных рейсов, соображал я по пути к себе на этаж, — и экс-майор дорастет до генерал-полковника. И что же? Сразу начнет строить себе дачу в Жуковке, а после вообще забудет, как управлять вертолетом. Обыкновенная в России история...
Уже в лифте разбитая губа стала нещадно ныть и пухнуть. Против боли я почти не возражал: она помогала отвлечься от мерзости, только что мною учиненной. Но вот опухоль была некстати. В канун выборов лицо начштаба главного кандидата в президенты обязано иметь симметричный вид. Дабы лишний раз не радовать соперников.
— Ксения, быстрее лед и антисептик! — скомандовал я секретарше, распахивая дверь своей приемной.
Ксения в приемной была не одна. Вместе с секретаршей мне навстречу бросился знакомый субъект с бараньими глазами.
— Боже!.. — завопил он. — Болеслав Янович! Боже!..
Я пощупал языком разбитую губу. Неужели она так безобразно вздулась?
— Болеслав Янович!.. — Субъект выхватил из кармана бумажный листок. — Готово! Я обработал текстовку «Боже, царя храни!», как вы вчера просили. Успел даже на шесть дней раньше, чем вы назначили. В первой строке ритм слегка ломается, но можно подправить мелодию... Получилось три куплета и припев. А название будет такое: «Боже, храни Президента!» Как вам эта идея? Скажите, как?..
Идея была неактуальной, сам текст просто чудовищным. Убрать графомана с глаз долой я мог двумя способами — силой (кликнуть охрану) и хитростью. Второй путь мне показался короче.
— В названии есть слово «Бог», — вслух заметил я. — Ступайте и завизируйте у Патриарха.
У владыки в канцелярии сидят опытные крючкотворы. Волынку с визой они растянут на неделю как минимум. А мне и нужно-то всего полтора дня свободы.
49. ЗАМГЕНСЕКА ТОВАРИЩ СЫРОЕЖКИН
Вчера еще вождь мирового пролетариата покоился на вершине худосочного холмика. Сегодня он уже венчал собою аппетитную горку на размер больше. Поскольку ничего, кроме инфляции, в России быстро не растет, я сделал остроумный вывод: Царькова натолкала в свой бюстгальтер ваты.
Вот ведь дурында, не без сочувствия подумал я. Революционная романтичка эпохи рынка. Знает, что с фигуристыми девками конкурировать — полный бесполезняк, а все равно упрямо лезет из кожи. С веселым другом барабаном, с огнем большевистским в чахлой груди.
— Товарищ Царькова! — Строгим пальцем я указал на ворох бумаг, лежащих на столе. — Ты чего мне сюда нанесла? Макулатуру, между прочим, я бросил собирать еще в пионерском возрасте.
— Это не макулатура, товарищ Сыроежкин. — Томная дурында обиженно зарделась, словно я завел с нею беседу о наилучшей марке гигиенических тампонов. — Это последние отчеты из региональных парторганизаций, насчет готовности к завтрашним выборам. Я разложила их вам по алфавиту, от Абакана до Якутска. И в каждом отчете сделала многоцветные закладочки, где самые главные итоговые цифры...
— Ладно, оставь, я взгляну, — произнес я, не желая зря нервировать комсомольскую лахудру. — С цветными закладками ты, в принципе, неплохо придумала. За проявленное усердие объявляю тебе благодарность Центрального Комитета. Устную.
Царькова опять покраснела, теперь уже от радости. Ее физиономия приобрела оттенок пунцовой ленты, туго вплетенной в ее же косичку.
— Спасибо, товарищ Сыроежкин, — выдохнула она, почти впадая в оргазм от моей протокольной похвалы. Комсомольский значок с вождем мирового пролетариата заходил туда-сюда на ее ватной горке. — Я оправдаю, товарищ Сыроежкин!
Все старания Царьковой обеспечить себе достойный товарный вид выглядели, разумеется, смехотворными. Где нет товара, там и с видом напряженка. Косичка ее была слишком жидкой, платье чересчур блеклым, губная помада излишне яркой, золотой перстенек на пальце казался копеечным — да и был копеечным.
И все-таки в невероятном убожестве комсомолки-доброволки проглядывало нечто трогательное, даже симпатичное. Может, в этом и есть сермяга? — вдруг осенило меня. — Может, забрать ее с собой в Южную Африку? Если вдуматься, не такая уж безумная мысль. Черненьких гладких мочалок для удовольствий я и на стороне поимею, а моя коза пусть сидит дома и рожает мне белых наследников. Неказисто, зато с гарантией генофонда. Русская лахудра — самая преданная в мире жена, потому как отступать ей некуда: кроме мужа-камикадзе, никто на такую и с доплатой не клюнет...
— Слушай, Царькова, — спросил я, — ты за границей когда-нибудь была?
— Ни разу, — сообщила дурында, перебирая свою жалкую косичку.
— А хочешь поехать?
— Хочу, — мечтательно призналась коза. — В Корейскую Народно-Демократическую Республику. Я про нее столько читала...
Связки рекламных журнальчиков из Пхеньяна мы регулярно получали в обмен на нашу партийную печать. Точно по весу, кило за кило. Но я даже не подозревал, что эти бандерольки хоть кто-то у нас вскрывает.
— Эх, товарищ Царькова! — вздохнул я. — Мелко ты плаваешь. Есть места и покруче Северной Кореи. Ты только вообрази себе: теплый океан, пальмы, песок, белые тенты. Рядом наша яхта качается на волнах. Лиловые негры в бикини разносят холодную кока-колу...
— Куба? — радостно предположила идейная лахудра.
— Товарищ Царькова! — с упреком сказал я. — Проявляешь близорукость. Неужели кроме Кубы и КНДР никаких других стран в мире не осталось?
В который уже раз дурында покрылась густым румянцем. Теперь от напряженных раздумий.
— Остались, — вымолвила она наконец. — Ливийская джамахирия. Исламская республика Иран. Белорусская ССР. Но там, по-моему, нигде нет океа...
— Свободна, товарищ Царькова, — досадливо перебил я лахудру. — Международную политику партии ты усвоила отлично, поздравляю... Теперь иди.
Припадок великодушия миновал. Сохранять генофонд с этой упертой козой меня уже не тянуло. У такой фанатки, раздраженно подумал я, и в генах наверняка одна классовая борьба. Нарожает мне кучу павликов Морозовых, а те потом сдадут богатого тятю налоговой полиции города Кейптауна. Очень надо! Приспичит — женюсь на зулуске. Лучше черные дети, чем красные.
— Ну иди же! — повторил я.
Идейная Царькова убралась из кабинета, но уже через секунду заскреблась ко мне опять.
— Там сочувствующие пришли, — доложила она, приоткрывая дверь. — В количестве двух делегатов. Срочно хотят видеть товарища генерального секретаря... Чего им сказать?
«Анна-Ванна, наш отряд хочет видеть поросят», вовремя вспомнил я детсадовский стишок.
Кандидатуру Зубатика на выборах подпирал монолитный блок соратников, сторонников, союзников и официально сочувствующих партий. Последних в единственном числе представлял отряд Карташова. За свое сочувствие патриоты ломили с нас бешеные бабки да еще при этом мелочно допытывались об их происхождении: не в крови ли христианских младенцев они отмыты? Меня давно тянуло ответить утвердительно, а затем посмотреть, возьмут или нет.
— Товарищ генеральный секретарь в отъезде, — объявил я громко, чтобы мои слова услыхали и Царькова, и патриоты под дверью. — Скажи, пусть заходят ко мне...
Даже к живому Зубатику в кабинет я допускаю не всякого посетителя. А к покойному Зубатику и подавно. У нас тут не мавзолей.
Усатый Карташов и его тощий очкарик-адъютант распространили по всей комнате едкий запах сапожного крема. Сапоги их, однако, не отличались особым блеском. Можно было подумать, что свой вонючий крем гости используют не по назначению: лопают его с хлебом, украшают им новогоднюю елку и лишь остатками полируют обувь.
