Лев Гурский - Спасти президента
Я нарочно сделал паузу, освобождая место для дочкиной реплики.
— Что за псих? — сейчас же спросила Анна.
Наша пьеса развивалась пока в бодром ритме пинг-понговой дипломатии. Подача, ответная подача, ответ на ответ...
Настал мой черед. Я отбил ее вопрос кратким монологом о сумасшедшем террористе, которого обнаружил капитан Лаптев. О найденной взрывчатке я умолчал, зато к реальным капитанским фактам пристегнул маленькую добавку собственного сочинения: теперь выходило так, будто ненормальный «Мститель» хотел покушаться и на Президента, и на его чадо. Двойным ударом.
Если бы Анна вдруг испугалась моих слов, я бы сумел завершить пьесу досрочно, ставя точку сразу после второго акта. Но я уже понимал, что третьего действия не избежать.
— Подумаешь! — Неустрашенная инфанта пожала плечами. — Мало ли в Москве чокнутых? Я поднимусь к отцу и скажу ему...
Моя ракетка остановила полет шарика на полпути.
— Твой отец уже все решил, — старательным чиновничьим тоном перебил я, указывая на вертолет. — Тебе велено лететь в Завидово, переждать там до вторника. Да и пацаны уже скучают без мамы... В общем, залезай в кабину и жди вертолетчика. Это приказ Президента.
Последние три слова я добавил намеренно: знал, что Анна терпеть не может, когда на нее давят, — пусть даже родной папочка. Всякий свой важный поступок инфанта должна выстрадать сама. Только тогда ее решение будет бесповоротным.
— Приказ Президе-е-ента? — Анна заметила перемену в моем тоне и недовольно насупила брови, сделавшись очень похожей на своего отца. — Ну а сам ты что скажешь? Надо мне лететь в Завидово?
— Как Глава администрации я обязан по должности довести до твоего сведения... — сухим безжизненным голосом начал я, прикидывая, когда же инфанта оборвет мою пресную тираду.
— Болек, не валяй дурака! — сердито вмешалась Анна. — Говори, что думаешь. Друг ты мне или нет?
Этим вопросом мы закругляем второй акт пьесы, с тоскою подумал я. Пора переходить к третьему, самому противному. Итак, на сцене — ужасная метаморфоза главного персонажа. Сексуальный маньяк сбрасывает маску.
— Нет! — объявил я, завладевая рукой инфанты.
— Что значит «нет»? — Президентскую дочуру так поразил ответ, что она даже не попыталась освободить свое правое запястье от моей настырной левой ладони.
— Раз ты хочешь знать, о чем я действительно думаю... — Пальцы скользнули вверх, все глубже забираясь в ее просторный рукав. — Изволь! Перво-наперво... — Расстояние от запястья до локтя я преодолел в один прием. — Сам я не желаю, чтобы ты никуда улетала. Ты мне нужна здесь. Понимаешь? Здесь и теперь!
На лице Анны возникла донельзя изумленная гримаса. Инфанта никак не ожидала от меня таких слов. А жестов — тем более.
— И второе... — Пальцы, проникшие в рукав, начали горячо поглаживать ее локоть. Правая рука уже тихо подбиралась к застежкам белого пиджака Анны. — Я тебе никакой не друг, запомни! С такой женщиной, как ты, нельзя дружить. Нельзя! Это для меня противоестественно!
— Погоди, а что же... что же для тебя естественно? — с удивлением проговорила инфанта, во всю ширь распахивая на меня свои глаза-тарелки.
Ей уже пора было взбрыкнуть и начать вырываться. Но она, вероятно, все никак не могла вообразить корректного Болека в роли пошлейшего приставалы. Ломка стереотипа требовала времени. Уже сыгранной мною прелюдии — смеси парфюмерного запаха, неряшества, развязности и грубых словечек — нужен был заключительный аккорд. Апофеоз, как выразился бы шоумен Валера Волков.
Ладно, перейдем к активным действиям.
— Что для меня естественно? — жарким голосом переспросил я, свободной рукой взрывая пуговичный ряд на ее пиджаке. Две расстегнулись добровольно, а третью пришлось отрывать с мясом. — Я сейчас объясню тебе, моя девочка...
Пальцы, поглаживающие локоток президентской дочери, теперь сомкнулись. Я резко дернул Анну вслед за собой, увлекая ее прямо в кабину «Белого Аллигатора». От такой внезапности инфанта дважды возмущенно ойкнула: второй раз — уже на сиденье вертолета, в тесном кольце приборов и торчащих во все стороны рычагов.
Для свидания не найти места глупее, чем сжатое пространство внутри боевой стрекозы. Того и гляди напорешься на какой-нибудь острый угол жизненно важной частью тела. Хорошо, что я не собирался доводить наше свидание до конца.
— Мне давно хотелось... тебе сказать... — плотоядно пропыхтел я и рывком вылущил ее из кожуры белого пиджака, точно спелый банан, —... что в твоем присутствии я больше не могу... от тебя исходит такое пламя... пойми, это выше моих человеческих сил...
Имитация страсти далась мне легко. Анна была довольно-таки тяжелой девочкой, и, втаскивая ее в кабину вертолета, я успел основательно запыхаться.
— Болек, ты что? Сдурел?.. — На лице президентской инфанты шла сложная борьба чувств. Безмерное изумление плавно перетекало в умеренную неприязнь, а неприязнь — опять в изумление. Почти как символы «инь» и «ян» в древней китайской философии.
Такое равновесие меня не устраивало. Нет времени. Нужно усилить нажим.
— Пусть я сдурел!.. — Мой жгучий поцелуй, больше похожий на укус вампира, впился ей в шею. Правая ладонь спикировала на ее грудь. — Пусть я безумец... Да, я безумец!.. Я весь горю единственным желанием...
Однажды я высидел у телеящика целую серию некой аргентинской «мыльной оперы» — сугубо в познавательных целях. Теперь наиболее дремучие фразочки телегероев и телегероинь показались мне в самый раз. Если Анну через две минуты не стошнит от этого пряного люля-кебаба пополам с острым чили, я в ней крайне разочаруюсь.
— ... Моя израненная душа, — простонал я, ощупывая застежки на ее блузке, — принадлежит только тебе... Я изнемогаю... Все эти годы я искренне старался заглушить свою любовь работой, но увы... Человек бессилен противостоять такому искусительному соблазну... Боюсь, мое сердце разобьется от тоски и одиночества...
На самом деле я конечно же боялся другого: ненароком зацепить локтем или коленом какой-нибудь ответственный рычаг, поднимающий вертолет в воздух. Навыков пилота у меня ноль. Поэтому приходилось быть страстным с оглядкой на технический прогресс.
— Какого еще одиночества?.. — Инфанта попробовала отвести мои цепкие пальцы. На ее лице возникли долгожданные симптомы отвращения ко мне. — Болек, ты ведь давно женат!..
— Да, я женат! — завыл я с надрывом латиноамериканского койота в период полнолуния. Рука моя достигла лифчика и испробовала его на ощупь. — Формально женат, но хочу я лишь тебя... Ночью, в супружеской постели, я вот уже много недель подряд называю жену твоим именем — Анна... Анна!..
Среди невозможного вранья, которое я успел нагромоздить за эти четверть часа, последнее было феноменальным бредом. Три или четыре месяца накануне выборов я вообще не ночевал дома, перейдя на казарменное положение. Ситуация того требовала.
— Пусти же, Болек!.. — Президентская дочь опять попыталась ослабить мой самцовский натиск.
— Не пущу! — прорычал я, возбужденно терзая ее лифчик.
Я очень надеялся, что получу по морде раньше, чем дело дойдет до трусиков. Анна — не такой человек, чтобы позволить насилие по отношению к себе. Насколько я знаю, своего второго мужа она выгнала вон, едва тот на нее замахнулся.
— Отстань от меня! — Инфанта уже вырывалась в полную силу, ненавидяще глядя на меня. — Ты сам псих! Я улетаю в Завидово, сейчас же! Где ваш пилот?..
Ну наконец-то, с облегчением сказал себе я. Давно пора. Теперь — финальный пассаж, чтобы все сладилось наверняка. Апофеоз.
— Никуда ты не летишь! — Одна моя рука рванула лифчик, а другая бесцеремонно полезла за пояс ее брюк. — Ты остаешься! К черту приказ Президента, я тебя не отпускаю! Я!.. Мы созданы для вечной любви... — Я сделал так, чтобы мои руки оказались заняты, а ее свободны.
Действуй же, Красная Шапочка, нетерпеливо подумал я. Давай, милая, у тебя карт-бланш. Врежь похотливому волку по первое число, чтоб неповадно было! Только умоляю: без членовредительства...
Бенннннц! — фейерверк разноцветных искр вспыхнул у меня перед глазами. Анна исполнила мое желание. В боксе такой мощный удар снизу вверх, по-моему, называется апперкотом.
Каких-то пять секунд назад я знал про такой удар лишь теоретически, по книгам. И вот получен живой практический опыт.
Взмахнув фалдами, я вылетел прочь из кабины и растянулся на пыльном асфальте. Будь я и вправду Железным Болеком (как меня здесь именуют за глаза), металлический звон от моего падения уже поднял бы на ноги всю охрану в Кремле. А так обошлось глухим шмяканьем наземь мешка с отрубями. Какое уж там железо! Подчиненные вечно нам льстят.
— Пошел вон! — раздалось из вертолета. В голосе Анны не было уже ничего, кроме презрения и обиды. — Ты просто грязное гадкое ничтожество! Видеть тебя не могу!..
