Бернт Энгельманн - Большой федеральный крест за заслуги. История розыска нацистских преступников и их сообщников
Господин директор и другие руководящие господа из заводоуправления были не единственными гостями на зелигмановской вилле. Время от времени приезжал туда из Лейпцига «господин доктор, генеральный директор» всего резинового концерна. Поздним летом 1944 года он здесь бывал чаще, чем обычно, всегда в дорогом автомобиле и, между прочим, неизменно в сопровождении одной молодой дамы по имени Дора Апитч. Фрау Будвейзер потому так хорошо запомнила ее имя, что еще в Прессбурге, до своего мимолетного несчастливого брака с господином Будвейзером, состояла в близких отношениях и даже была «почти помолвлена» с неким Оттокаром Апитчем. При первой же встрече с Дорой Апитч она осведомилась, нет ли у нее родственников в Братиславе, на что получила весьма надменный отрицательный ответ…
Все разговоры господ, бывавших на вилле — самого директора, «господина доктора» и сопровождавшей его Доры Апитч, так же как и появлявшегося здесь иногда Герберта Паккебуша, — начиная с лета 1944 года почти все время вертелись вокруг одного вопроса: удастся ли «Ивану» прорвать стремительно приближавшийся немецкий фронт и как бы поскорее и понадежнее обезопасить себя вместе со всеми накопленными в Польше ценностями.
Больше всего они беспокоились об обстановке и внутреннем убранстве зелигмановской виллы — коврах, красивой старинной мебели и картинах, столовом серебре, постельном белье, фарфоре, огромных запасах продуктов и вина.
Рассказав все это, Фретш заметил, что «по психологическим соображениям» он не стал расспрашивать фрау Будвейзер сразу же о той картине; ему представлялось, что из тактических соображений надо выждать, пока она сама заговорит об этом.
Некоторые ценности — по какой причине и по чьему указанию, этого фрау Будвейзер припомнить не могла — отправлялись тогда в качестве подарков высокопоставленным и влиятельным лицам. Так, например, привезенный, по всей вероятности, из Германии «красивый мейсенский кофейный сервиз на двенадцать персон», который ей самой пришлось упаковывать, был послан какой-то «важной птице» в канцелярию фюрера. Эсэсовцы, которые частенько наведывались сюда, также прихватили кое-что, в частности большой ящик с вином и коньяком, а может быть, и с каким-нибудь другим ценным содержимым — он отправлен в некий «пункт экономического контроля» в Праге, хотя разговоры велись о том, что «перебазировать» в Протекторат,[5] в район Эгера, надо лишь некоторые станки и машины. Две ценные картины, а также несколько персидских ковров эсэсовцы увезли в рейх.
Тут Фретш позволил себе осведомиться о том, что это были за картины. На фрау Будвейзер, однако, большее впечатление производили вычурные золотые рамы картин, чем то, что на них было изображено. Но все-таки она помнит, что на одной из картин, которую взял с собой сам «господин доктор», были изображены «совсем голые женщины», а на другой — мертвый фазан.
Фретш отважился наконец спросить фрау Будвейзер о картине с романтическим горным ландшафтом. Она ничего не могла вспомнить, но, когда он спросил, не было ли среди картин на вилле также и картины художника Каспара Давида Фридриха, фрау Будвейзер вдруг вспомнила о маленькой медной пластиночке, на которой было выгравировано имя этого художника; ей приходилось каждую неделю напоминать польским горничным, чтобы они хорошенько полировали эту таблицу.
— Ах да, — сказала она после некоторого размышления, — это была такая печальная картина развалившегося замка, я ее терпеть не могла, и Герберт Паккебуш тоже не захотел ее взять.
При этом выяснилось, что картину художника Каспара Давида Фридриха кто-то собирался вручить в качестве прощального подарка господину штандартенфюреру Паккебушу перед его отъездом. Но он отнюдь не пришел от этого в восторг, заявив, что ящик с французским коньяком пришелся бы ему куда больше по вкусу.
Фрау Будвейзер поначалу совсем не была уверена в том, что «печальную картину», как она ее называла, вообще «перебазировали» куда-нибудь. Но потом она вспомнила, что, уезжая, она напоследок прошлась по комнатам и осмотрела все помещения виллы. Дом был полностью очищен; была составлена длинная, снабженная многочисленными служебными печатями опись с несколькими копиями для соответствующих компетентных органов. «Печальная картина» должна была быть тоже упакована — для кого, этого она, естественно, не знала, но, во всяком случае, увезена была картина с каким-нибудь из самых последних транспортов, направленных в Баварию или в Северную Германию. И местом назначения в Баварии следует определенно считать Эггенфельден, так как ей, фрау Будвейзер, было тогда, в середине октября 1944 года, предложено поехать именно туда. Она было уже согласилась, но затем все-таки предпочла не бежать «домой, в рейх», с другими немцами из Тшебини, а искать свои пути отступления. Она поехала к родной тетке, жившей в двадцати километрах севернее Братиславы, в маленьком имении, где было достаточно еды и никаких бомбардировок. И она больше никогда и ничего не слышала о бывших господах. Правда, один случай был. Это произошло лет десять назад, на собрании «изгнанных» в Кёльне. Там она встретила неожиданно немку — фольксдойче из Тшебини, которая сказала ей: «Твой бывший начальник теперь важная птица в Бонне!.. Даше в бундестаге заседает, а недавно он произнес речь на нашем собрании…»
К сожалению, фрау Будвейзер эту свою знакомую больше не видела. Они договорились встретиться сразу же после митинга, чтобы поболтать за чашкой кофе в кондитерской. Но встреча не состоялась. Больше часа прождала она в кондитерской, но женщина, как фрау Будвейзер выразилась, «оставила ее в дураках». И она не знает, кого та имела в виду: «господина доктора», главного начальника резинового концерна, с которым находилась в любовной связи фрейлейн Дора, или «господина директора», а может быть, даже Герберта Паккебуша, — он ведь, в конце концов, тоже был для нее начальником, а может быть, она имела в виду кого-то другого, может быть, даже того гостя из Берлина, который ненадолго приезжал в Тшебиню. В связи с его приездом пришлось подготовить апартаменты на вилле и пригласить эту самую немку из местных фольксдойче, чтобы она помогла в уборке всего дома.
Тот высокий гость, перед которым все господа угодливо расшаркивались, его называли «д-р Тауберт или что-то в этом роде», запомнился фрау Будвейзер. Он все восхищался царящими на вилле чистотой и порядком. «Здесь все блестит!» — сияя, воскликнул он и провел пальцем по начищенной до зеркального блеска табличке с именем художника на золоченой раме «печальной картины», а затем, совершенно уже ублаготворенный, сказал: «Это я называю настоящей немецкой культурой!» Причем так и осталось неясным, имел ли он в виду произведение Каспара Давида Фридриха или только сверкающую медную табличку на раме картины.
Герберт Паккебуш, с которым фрау Будвейзер в свое время находилась, очевидно, в довольно близких отношениях, был, впрочем, хорошо знаком с высоким гостем еще со «времен борьбы за власть», до 1933 года, когда оба они принадлежали к узкому кругу сотрудников будущего рейхсминистра пропаганды Йозефа Геббельса и являлись высокопоставленными фюрерами CA в Берлине. Паккебуш не раз хвастливо рассказывал об этом фрау Будвейзер.
На этом Фретш закончил свое сообщение о третьем «комплексе расследований». Дональд Хартнел, терпеливо выслушавший маленького седого человека, сказал, что он просит Кристу выразить ему признательность. Затем Хартнел попросил Фретша продолжить сообщение о результатах его дальнейших разысканий.
Фретш, не отреагировав на похвалу, полистал свою старую голубую книжицу и сказал:
— Перехожу теперь к обобщениям и выводам, а также к дополняющим их расследованиям, проведенным за последние две недели…
Со всей вероятностью, граничащей с уверенностью, можно считать, что интересующая нас картина до середины октября 1944 года оставалась на зелигмановской вилле, — так начал Фретш. Тут следует принимать в расчет:
а) «господина доктора», руководителя резинового концерна и его приятельницу Дору Апитч, сопровождавшую его в поездках; или
б) тогдашнего заместителя директора Верхнесилезского завода резиновых изделий, «господина директора с буквой «и», который по крайней мере до 1943 года включительно был одним из компетентных специалистов в области каучука, резины и искусственного волокна;
в) того высокого гостя из Берлина, «д-ра Таубера» или как он в действительности называется, который в критическое время поздним летом или ранней осенью 1944 года посетил Тшебиню, а также — насколько это известно — был единственным, кто проявил интерес к картине или по крайней мере к табличке с именем ее знаменитого автора.
Можно было бы, хотя и со значительно меньшей степенью вероятности, принимать в расчет также и
г) того высокого покровителя, который побудил и помог произвести «перебазирование» миллионных ценностей в Хойя на Везере вместо Криммитшау в Саксонии. Возможно, что «перебазировались» они в частном порядке, как это было в случае с неким господином из Пражского управления Протектората, которому был адресован ящик. И наконец, не следует полностью исключать — добавил со вздохом Фретш — возможность того, что картину получил или попросту забрал с собой кто-нибудь, нам пока совсем неизвестный, причем это могло произойти и в Тшебине, и во время транспортировки, и на каком-нибудь из мест назначения, например в Эггенфельдене или в Хойя на Везере.
