Мартин Смит - Парк Горького
Аркадий посмотрел в оба микроскопа. Да, "сукиным сыном" в парке его назвал не Осборн.
Аркадий пошел в угрозыск выпить кофе, горько усмехаясь. Ну, шерлоки холмсы! Камеру отыскать не могут, а какой-то не то американец, не то эстонец разгуливает по парку, и даже голос его не записан! Начальник же тем временем крадет казенное полотенце и очищает от подозрений единственного подходящего кандидата в преступники.
Аркадия вызывает к телефону Сибирь.
Участковый из Усть-Кута с подходящей фамилией Якутский имел сообщить в связи с объявленным всесоюзным розыском, что по поводу хищений социалистической собственности ими разыскивается бесследно исчезнувшая гражданка Давыдова Валерия Семеновна, девятнадцати лет, проживавшая в Усть-Куте, а также ее сообщник Бородин Константин Ильич, двадцати четырех лет.
Аркадий поискал глазами карту: где этот чертов Усть-Кут? По словам Якутского, выходило, что этот Бородин — редкостная сволочь: браконьер, спекулировал радиодеталями, тайком мыл золото, крал запчасти к грузовикам, предназначавшиеся для строительства БАМа, — они же под открытым небом хранятся! Его с Давыдовой как раз собирались арестовать, а они сбежали. По мнению участкового, либо отсиживаются на какой-нибудь дальней заимке, либо кто-нибудь их прикончил.
— Когда их в последний раз видели?
— В октябре. В Иркутске.
— Кто-нибудь из них умел реставрировать иконы?
— У нас тут чему только не научишься!
— Пришлите их фотографии и все имеющиеся у вас сведения о них, — быстро сказал Аркадий, чувствуя, что связь вот-вот прервется.
— Константин Бородин — это же Костя-Головорез, сообщил уже еле слышный голос. Знаменитость. На всю Сибирь.
Аркадия требует к себе Цыпин, которого как раз арестовали за убийство грабителя, намеревавшегося отобрать у него выручку от продажи краденого бензина. Цыпин предлагает Аркадию в осведомители своего дружка Лебедя, опасаясь, что тот без него пропадет, — "деньги-то все больше я добывал". Лебедь ждет Аркадия у ворот тюрьмы. И, в свою очередь, просит Аркадия ему не платить, а лучше сделать что-нибудь для Цыпина.
8
Аркадий с Пашей ездят по Москве, наводя справки о Голодкине. В конце концов они узнают, что он должен быть в магазине "Мелодия" на Калининском проспекте.
Аркадий и Паша сидели за столиком уличного кафе напротив узкого торца высотного здания, в котором помещался магазин грампластинок "Мелодия".
— Летом тут веселее! — заметил Паша, стуча зубами и ковыряя ложечкой кофейное мороженое в клубничном сиропе.
По ту сторону проспекта в переулок свернула ярко-красная "тойота". Минуту спустя Федор Голодкин, в умопомрачительном пальто, каракулевом кепи, ковбойских сапогах и джинсах, небрежной походкой направился к дверям магазина. Аркадий с Пашей уже нырнули в подземный переход. Сквозь зеркальные стекла они увидели, что Голодкин стоит в глубине магазина у прилавка и перебирает пластинки, судя по конвертам, отнюдь не развлекательные. От него отходил продавец, пряча в карман деньги. Паша остался у дверей, а Аркадий, лавируя между несовершеннолетними любителями эстрады, пробрался к Голодкину. Он увидел модно взлохмаченную рыжеватую шевелюру, опухшее лицо, шрам у рта.
— Речь товарища Л.И. Брежнева на XXIV съезде КПСС, — прочел вслух Аркадий.
— Отвали! — Голодкин отодвинул Аркадия локтем, но тот вывернул ему руку так, что из конверта вывалились три пластинки: "Кисс", "Роллинг стоунз", "Сестры Пойнтер".
— Веселенький был съезд, — сказал Аркадий.
Он отвез Голодкина в свой кабинет на Новокузнецкой. Расчет был прост: Чучин-то рядом, так, значит, он на своем ценном осведомителе поставил крест, а может, и сам загремел. Голодкин обязательно должен был прийти к такому выводу.
— Я не меньше вашего удивился, когда увидел эти пластинки, — с места в карьер заявил Голодкин. — Вышла какая-то ошибка. Вам самому смешно станет.
В кабинет вошел Паша с папкой.
— Мое дело? — осведомился Голодкин. — Ну да. Я уже давно с вами сотрудничаю.
— А пластинки? — напомнил Аркадий.
— Ну что пластинки! Способ внедрения в круги золотой молодежи. И вообще, что бы вы мне ни паяли, я все делал исключительно в интересах следственного отдела прокуратуры.
— Врешь! — вскипел Паша. — Эх, врезать бы тебе, чтобы не завирался!
— Только с целью войти в доверие к настоящим спекулянтам и антисоветским элементам, — стоял на своем Голодкин.
— С помощью убийства? — Паша стукнул кулаком по столу.
— Убийства? — Глаза Голодкина округлились. — Ни про какое убийство я ничего не знаю!
— Мы же только время с ним теряем, — сказал Паша, оборачиваясь к Аркадию. — Он все врет.
— Ничего. Для начала гражданин Голодкин расскажет тебе о женщинах, услуги которых любезно предоставлял желающим, — ответил Аркадий и открыл папку, в которой лежали материалы, полученные из Усть-Кута. Почти не слушая Пашу с Голодкиным, он начал их перечитывать.
Константин Бородкин, по прозвищу Костя-Головорез, рос в Иркутске сиротой и был учеником плотника, работавшего в реставрируемом Знаменском монастыре. Вскоре он сбежал из ПТУ и с якутскими кочевниками ходил за Полярный круг охотиться на песцов. Впервые милиция обратила на Костю внимание, когда он с дружками проник в запретную зону золотых приисков в бассейне Лены. Ему еще не было двадцати, а он уже разыскивался за кражу билетов Аэрофлота, хулиганство, спекуляцию радиодеталями для сборки собственных радиопередатчиков, которые создавали неразбериху в эфире, и за добрый старый грабеж на большой дороге. Он укрывался в глухой тайге, где его невозможно было выследить даже с вертолета. Фотографий его в делах последних лет не имелось, если не считать газетного снимка, на котором он был запечатлен совершенно случайно. Выходящая из какого-то подъезда толпа человек в тридцать, и на заднем плане обведено кружком нагло-красивое лицо с широкими скулами.
— … Так им же самим нравится барахтаться с иностранцами, — говорил Голодкин Паше. — Интуристовские гостиницы, дорогой ужин, накрахмаленные простыни это же почти словно она сама путешествует…
— А вы не слышали, — перебил его Аркадий, никто в городе золото не предлагал? Например, сибирское?
— Золотом не занимаюсь, слишком опасно. Мы же с вами знаем: два процента от суммы, в которую оценивают золотишко, найденное у спекулянта, идет в премию вашим ребятам. Нет, спасибо, я еще не чокнулся. А вообще-то золото не из Сибири идет. Морячки привозят, кто из Индии, кто из Гонконга. Но я, собственно, только пользу людям приношу. В иконах разбираюсь, ну и в какой-нибудь глухомани отыщется у старичка-пенсионера что-нибудь стоящее, так для него двадцать пять рэ — золотой дождь. Старушки, те скорее удавятся, чем икону продадут, а старики посговорчивей будут.
— А сбываете как?
— Таксисты, гиды дают наводку. А можно и прямо на улице — настоящего покупателя за версту видно. Шведы там или калифорнийцы. Я по-английски вполне. Американцы не торгуются. Полтинник за самую паршивую досточку, где и не видно-то ничего. А за настоящую вещь и тысчонку отвалят. Причем в гринах, или сертификатах бесполосных. Вот вы сколько за бутылку платите? Тринадцать? А я ее сертификатами за трешку. А уж с водкой никакие деньги не нужны, что машину починить, что телевизор наладить…
— Ты что, купить нас думаешь? — осведомился Паша.
— Да что вы! Я же просто объясняю, что иностранцы, которым я доски толкаю, сплошь контрабандисты, и, значит, я помогаю следственным органам.
— Так ведь ты и нашим продаешь! — сказал Аркадий.
— Только диссидентам, — возмутился Голодкин.
Якутский сообщил также, что в 1949 году, в разгар борьбы с космополитизмом, в Иркутск из Минска был выслан раввин Соломон Давыдов, вдовец, с дочерью. Год назад, когда он умер, его дочь Валерия ушла с художественных курсов и устроилась сортировщицей в иркутский Пушторг.
К этим данным приложены были две фотографии: с одной сияющими глазами смотрела молоденькая девушка в меховой шапке, драповом пальто и валенках; другая — снимок, напечатанный в местной газете, — сопровождалась подписью: "Молодая сортировщица В. Давыдова демонстрирует зарубежным коммерсантам, приехавшим на международный пушной аукцион, шкурку баргузинского соболя, оцененную в 1000 рублей". Девушка была удивительно хороша собой, а в первом ряду толпившихся вокруг нее покупателей стоял мистер Джон Осборн и оглаживал шкурку пальцами.
Аркадий перевел взгляд на снимок Кости Бородина. Тут он разглядел, что человек двадцать русских и якутов словно сопровождали небольшую группу иностранцев — европейцев и японцев, — среди которых он снова узнал Осборна.
— Пошли обедать! — скомандовал Аркадий Паше, взял магнитофон, сунул под мышку папку и направился к двери.
