Энди Оукс - Глаз дракона
— На хрена его лечить, если потом всё равно расстреляют?
— Вы удивили нас, Пиао…
Доктор закрывает занавески вокруг кровати. Право на уединение, хотя остальные двадцать девять кроватей в палате пусты.
— …вы выздоравливаете, и несомненно будете жить.
Он поднимает жалюзи, солнечный свет на лице заставляет Пиао мигать.
— Я буду совсем здоров?
Собственный голос теперь кажется Пиао чуждым.
— Насколько это возможно для человека с полной почечной недостаточностью. Одна почка была совсем разбита, вторая оторвана и сильно повреждена. Вам повезло. Вы сильный человек и вами занимался первоклассный хирург-консультант…
Он оборачивается, корректирует скорость подачи в капельнице.
— …он вызвал специалиста, чтобы пришить вам ухо при помощи микрохирургии и сам занимался восстановлением толстой кишки, желудка и диафрагмы. Он даже смог достать для вас орган для пересадки. Большая часть людей, включая высокопоставленных начальников, умерла бы на хирургическом столе в ожидании.
— Орган?
Доктор проводит ладонями по белому халату и поправляет стетоскоп. Ритуал, который совершал каждый доктор, попадавшийся Пиао на жизненном пути.
— Орган. Почка! Вы стали реципиентом операции по живой пересадке почки. Тканевая совместимость оказалась на высоте, и трансплантация прошла хорошо. Вам очень сильно повезло. Очень, очень сильно, Пиао. А вам так не кажется?
Прежде чем он сумел заговорить, прошло немало секунд. Белый халат доктора давно уже исчез за двойными дверями напротив.
— Да, доктор. Очень повезло.
Представители власти приходили ещё пять раз. Никогда не называли своих имён. Никогда не отвечали на вопросы. Только задавали их.
— Ваше расследование убийства восьми человек, найденных в Хуанпу, было фарсом. Вы искали следы участия государственной безопасности и соучастия высокопоставленных госслужащих, хотя его там не было.
— Всё написано у меня в отчётах.
— Вы фабриковали улики и угрожали свидетелям, чтобы они дали показания, соответствующие вашим доводам. Подходящие к вашим собственным взглядам и идеологии. И вы познакомились с женщиной, иностранкой, сотрудницей американского правительства, в надежде, что сумеете перетянуть власти на свою точку зрения.
— Всё написано у меня в отчётах.
— Вы пытались запятнать блестящую репутацию уважаемого товарища Шефа Липинга, когда осознали, что его не обманули ваши предательские обвинения нашего государства, его представителей и народа.
— Всё написано у меня в отчётах и на дне ямы в саду чжао-дай-со Липинга.
— Слова, слова. Ваши отчёты лишь топят вас глубже. Обвинение против вас в убийстве товарища Чжиюаня вот-вот будет вынесено. Вы обвиняете своего начальника. Вы заманили товарища Липинга на реку и застрелили его. Тут не о чем спорить… оружие было у вас в руках, когда вас нашли.
Продолжаются заявления и разглагольствования. Его обвиняют в психических отклонениях. В методах дознания, описанных в заявлениях преступника, Чжэна, и заключённого, Се. Шеф директор Хуа и детектив Юнь дали показания о его необщепринятых методах работы. Ещё одно заявление подписал старший консультант полицейского департамента, доктор Ву… описав суровые испытания, которым подверг его Пиао. О психотичном поведении старшего следователя. О его явном стремлении к смерти. Они упомянули его распавшийся брак и то, что жена ушла к видному члену Политбюро, как основу его разочарования, его предательских помыслов. Теперь она беременна, ждёт ребёнка, которого так хотел Пиао… это не секрет. Стыд. Сильное огорчение и потеря лица; достаточно сильные, чтобы выбить из колеи самых ответственных из граждан. И всё это подаётся как доказательство нарушений психики у старшего следователя. Жестокость его поведения нарастает по мере углубления психоза. Это нельзя отрицать. Это всё есть в личном деле. Всё записано. Старший следователь использовал свою болезнь и сопутствующее жестокое поведение для большего эффекта, разыгрывая их перед товарищем Шефом Липингом, который не делал ничего плохого, лишь поддерживал своего протеже. И женщина, американская шлюха… что изображал Пиао, лёжа между её молочных бёдер, между надушенными простынями ян-гуй-цзы?
Снова выходят вперёд золотые зубы.
— Признайтесь, старший следователь. Вам же станет легче…
Остальные кивают, как стая дрессированных собак.
— …мы всё знаем. Признание поможет вам, вашей семье. Нам оно не нужно. Мы предлагаем вам шанс спасти лицо семьи. Почему они должны всю жизнь страдать из-за отсутствия всех привилегий из-за такого, как вы…
Золотые зубы придвигаются; в них отражается вся вселенная.
— …давайте, говорите, старший следователь. Нет ничего, что мы бы не знали.
— Всё написано у меня в отчётах…
И больше Пиао не произносит ни слова.
Они уходят. Двенадцать шагов до двойных дверей напротив кровати. Пиао считает каждый шаг. Больше он никогда их не видит.
Неделю спустя он уже встаёт с кровати. Скрючивается пополам. Ловит своё отражение в шаре полированной дверной ручки… вопросительный знак, мучительно бредёт к окну. Силы непредсказуемым образом приливают и отливают. Вот он торжествует, чувствуя, как его наполняет энергия. А через миг он плачет, слабый, как дитя, и его укладывают обратно в постель.
Окна палаты выходят на стадион Хункоу. За ним виднеется дорога Гунхэсинь, по обе стороны которой выстроились заводы, исторгающие желтушное дыхание в вечернее небо. Он не знал, что в этом районе есть больницы, доходили слухи о военном госпитале для «особых случаев». Психических отклонений. Ещё это называют «форсированным перевоспитанием». Может, это он и есть?
На стадионе Хункоу горят прожектора. Наглая, угрожающая, кровоточащая ртуть льётся на плотную толпу, забившую внутреннее кольцо, окружившую зелёный прямоугольник. Чёрными точками видны футболисты. Игра уже началась. Туманный гриб света сияет над трибунами, упирается в здание больницы; нос в стекло, напротив лица Пиао. Окно заперто, но он пытается открыть его, раз за разом. Медсестра, не такая крепконогая, как остальные, прекращает застилать постель.
— Мы их запираем. А то пациенты выбрасываются.
Пиао отходит от стекла, садится в глубокое, мягкое кресло с высокой спинкой, слышит фуханье, когда опускается в его подушки, принимающие форму его тела. Закрывает глаза. Запахи, звуки, цвета. Всё приходит сразу… волнение реки под плоским дном баржи. Нож, скользящий по щеке. Шишка, смятый, выброшенный, никому больше не нужный. Его помощник, его глаза, его уши, его друг. Мёртвый.
— Я не хочу прыгать. Я хочу послушать толпу, чужие голоса.
Медсестра отворачивается, не обращая внимания. Она слышала эти слова уже много раз, и всё равно они выпрыгивают. Теперь все окна заперты.
Проходит ещё неделя. Другая. Никаких газет и книг. Радио тоже нет. Он смотрит на людей внизу на улицах. Считает минуты до обхода медсестры. Репетирует обычный обмен фразами с доктором, когда тот снимает повязки. Ухо заживает, но пока остаётся синим, как и его глаза. Шрам по всей спине, беспорядочные и систематические дорожки с кучей перекрёстков; красные, выпуклые. Наложены новые повязки. Старые — бурые пятна на белом. Доктор выходит. Звучат последние слова, прежде чем ночь обрушится на Пиао. Последние слова на тринадцать часов.
— Дела у вас идут хорошо, старший следователь. Просто замечательно.
Он выглядывает из окна, люди на улицах идут на ходулях ломких, вытянутых теней. Стремительные шаги несут их домой.
— Замечательно. Замечательно — это насколько хорошо, а доктор?
Дверь открывается.
— Достаточно хорошо, чтобы можно было казнить?
Дверь закрывается, вопрос остаётся без ответа.
Товарищ прокурор Вэйши знает его; он тоже знает товарища прокурора Вэйши. Кивают друг другу в коридоре. Смотрят друг на друга через полированный стол переговоров. Имена стоят рядом на листах отчётов. Общие точки соприкосновения, общие преступники в разработке… ритуалы и щепетильность общего дела. Но никогда не чокались они бутылками Цинтао. Никогда не клали руки друг другу на плечи, горланя пьяные песни. Прокурор Вэйши — не из таких людей. Пиао тоже.
Комнатка маленькая, в ней доминирует туша прокурора. Гора дрожащей плоти, затянутая в тугой чёрный френч. Тонкая ткань, прекрасно раскроенная и пошитая вручную. Только в Парамаунте на улице Нанцзин или в пекинском Хун Бин, рядом со старым кварталом Иностранных Представительств шьют одежду такого качества. Такой френч большинство граждан видит в мечтах, и никогда — в гардеробе.
Пиао садится, их разделяет широкий стол. Перед прокурором лежит новенький блокнот, на нём покоятся сосиски пальцев. И его запах, резкий… сладкий, сладко-кислый, как бальзамовый уксус. Вэйши вытирает рукой лоб; пот, вечно покрывающий его, остаётся на ладони, а с неё попадает на блокнот. Пятно очертаниями напоминает Пиао форму страны. Австралия, Индия, Англия? Какая именно — не важно, всё равно они где-то очень далеко.
